Глава XXIX. Рассказ Ветровой Катеньки
В себя я пришёл от нескончаемых выстрелов и разрывов, раздававшихся снаружи ангарного здания. Сначала я подумал, что опившиеся бандиты, сплошь обезумев, решили устроить победный салют или другое, ещё какое развлекательное, мероприятие. Однако, приглядевшись в настежь распахнутые ворота, нежданно-негаданно различил, что снаружи происходит настоящая бойня. Ополоумевшие бандиты бегали в туповатой панике, не понимая, откуда их настигает внезапная смерть. Поочередно они падали ниц и больше не поднимались.
Я осмотрелся и обнаружил, что нахожусь во всём помещении совершенно один. Прочно привязанные к металлическим поручням, мышцы задеревенели, а нижние и верхние конечности плохо слушались. Я попробовал их размять, выполняя несложные упражнения. Чувствовалось, онемелое тело понемногу наполняется жизненной влагой.
Бой оказался коротким: через полчаса всё полностью стихло. Не переставая, мне думалось: как бы освободиться? Вдруг! я увидел, что в воротном проёме показалось призрачное виденье; оно представлялось несравненно прекрасным. Нет, то не случилась зрительная галлюцинация, а действительно шла (ОНА!)… Катенька Ветрова. И она направлялась ко мне!
Как долго я мечтал о нашей с ней личной встрече?! И вот она состоялась: Екатерина подходила ко мне, легко перебирая прелестными миниатюрными ножками. Когда она приблизилась настолько, насколько я смог внимательно её разглядеть, поразила крутая перемена, произошедшая в выражении восхитительного лица. А ещё! Гневные очи грозно сверкали; в них отчётливо читалось неприкрытое презрение и брезгливое отвращение. Оказавшись поблизости, Катя удобно устроилась в туркаевском кресле. Эффектно положила одну великолепную ногу на другую, ничем не отличную, закурила фильтровую сигарету и принялась внимательно меня изучать. Чувствуя, что всем сегодня необходимо моё непосредственное внимание, я первым нарушил тягостное молчание и неуверенно попросил:
- Екатерина Сергеевна, вы хотите меня, наверно, освободить?
- Как бы не так, Барон - злобно ответила прекрасная девушка, - несомненно, ты сегодня умрешь, но, правда, чуточку позже.
Едва она досказала, в просторный ангар зашли безликие люди, одетые в военную форму спецназа; их насчитывалось человек не менее двадцати. Как я понял, главная их задача – перетаскивать из воровского хранилища денежные брикеты. Они уверенно принялись за вовсе не черновую работу. Я, ничего не понимая, занудно спросил:
- Что происходит?
- Всё очень просто, самовлюблённый красавчик, многомиллиардные доллары, украденные жадными олигархами у простого народа, возвращаются на службу обычным людям.
- Только лишь и всего? - заметил я ядовито, начиная соображать, что Катенька Ветрова вовсе не та, за кого себя выдаёт. - И каким же чудесным образом они им послужат?
- Они перейдут в руки нормальных политиков, которые действительно живут людскими заботами – заметь! – большей части страны, а не отдельной, его мизерной, кучки.
- Но ведь это прямое предательство, а оно даже Господом Богом никогда не прощается.
- Мне безразлично, - пыталась откровенничать Ветрова, - это забота других. Я здесь по сугубо личным мотивам. Если у дерзких людей – с которыми я сотрудничаю – всё успешно получится, очень скоро они окажутся в высших эшелонах государственной власти. Ты же – на редкость живучий? - чуть не расстроил мои амбициозные планы.
- Извини меня, Катенька, - переходя на панибратское «Ты», присоединился я к выбранному общению, - неужели такая неотразимая девушка не смогла устроиться по-другому?
- Что ты знаешь о моей прошлой, сугубо сиротской, жизни?! - гневно сверкая злыми глазами, прикрикнула Катя. - Не пройдя через – чего! – пришлось мне, навряд ли меня поймёшь.
- Ты расскажи, попробуй, может, тогда и пойму.
Почему-то в тот безрадостный день все решили перед мной исповедаться. Затянувшись очередной закуренной сигаретой, Ветрова внимательно меня оглядела (очевидно, оценивала, достоин ли я посвятиться в печальную истину?), потом приступила к непривлекательной повести:
- Могу и рассказать… всё равно ты последний, кто узнает моё ужасное прошлое, – скоро тебя убьют.
В последнем предсказании я нисколько не сомневался; мне и самому не понималось: почему я до сих пор оставался живым? Очевидно, капризная судьба зачем-то меня берегла, а значит, я был ещё нужен.
- Родилась я, - продолжала Екатерина, - в провинциальном городишке, расположенном в центральной России, в неблагополучной семье. Мать моя отсидела приличный тюремный срок, а выйдя на свободу, быстренько присмотрела отца, перспективного инженера. Умело его закадрив, нагло увела из первой семьи.
- Нехорошо поступила твоя паскудная мама, - не удержался я от грубоватого замечания.
- Ни тебе её осуждать! Если меня не будут перебивать, тогда я продолжу. Так вот, выйдя замуж, она решила влюбчивого папу покрепче к себе привязать и родила ему маленького ребёнка, то есть меня. Ленивая мама, бездарная стерва, очень любила креплённую водку и быстро пошла по «наклонной»; заодно пристрастила податливого супруга. Постепенно они спивались всё больше и, как плачевный итог, нерадивого отца «попросили» с хорошей работы. Помимо неуёмного пристрастия к выпивке, моя безнравственная родительница оказалась напрочь распутной. С трёх лет я наблюдала, как за рюмочку водки она позволяет творить с собой чего не угодно. Выгнанный супруг тем временем скромненько посиживал возле дома, на общественной лавочке, и мирно беседовал с очередными любителями женского тела. По отношению ко мне мать стала невероятно жестокой – и била меня постоянно. Незначительный повод находился всегда. Если и не виделось ничего подходящего, она придумывала сама. Так я и жила, терпя мучительные побои да жуткие унижения, пока мне не исполнилось ровно семь лет. Местным властям надоело любоваться на форменный беспредел: безответственных родителей лишили родительских прав, меня же отправили на приютское попечение.
- Тяжёлая история… - искренне посетовал я.
- Да! Если ты думаешь, что, попав в ДД, я стала жить лучше, ты глубоко заблуждаешься. Там началась настоящая борьба за сущее выживание. Приходилось становиться безжалостной, жесткой, стервозной, чтобы отстоять положенное место под солнцем. Злые педагоги да грубые воспитатели унижали ничуть не меньше, единственно, избивали гораздо реже. Старшие воспитанники, бессовестно пользуясь значительной силой, отбирали всё ценное. С равными сверстниками периодически возникали конфликтные ситуации; как правило, все они заканчивались кровавыми драками. Развивалась я быстрее всех остальных, и к одиннадцати годам у меня появились аппетитные внешние формы. Именно тогда надо мной первый раз надругался наш чудовищный истопник, отвратительного вида моральный урод. Бесстыжая директриса, зная про жуткое истязание, закрыла глаза: она не пожелала привлекать к подвластному детскому учреждению повышенного внимания.
