Ах, если бы она могла повернуть время вспять, то никогда бы…
Катерина думала об этом постоянно. То, что она сделала, было непоправимой ошибкой. Но тогда ей казалось, что другого выхода нет и не будет никогда. Если бы рядом был умный человек, способный удержать ее, молодую, импульсивную, безголовую… Но такого человека рядом не оказалось. К сожалению.
Несколько лет назад Катя, юная и красивая, вышла замуж за Илью. Вышла замуж по большой и сильной любви. И все им завидовали: не пара, а загляденье просто. Оба высокие, здоровые, полные молодого задора и той самой необыкновенной веры в себя, в будущее. Они оба знали, что им все по плечу, с любыми невзгодами справятся. Ведь они вместе. Вдвоем. А это – главное!
Илья, а точнее, Илья Николаевич Носков, привез Катю в маленький городок не по распределению, а по зову души. Вечный романтик и рыцарь, Носков решил, что столичные больницы как-нибудь переживут потерю в лице молодого, талантливого хирурга. Молодых и талантливых в Москве много – высокая концентрация. А в провинции, после бесконечных разрушительных оптимизаций и предательских по отношении к народу реформ, не то что хирургов, обыкновенных терапевтов днем с огнем…
Люди молились о здоровье. Они не смерти боялись, а болезней. Им, обыкновенным, не имеющим шальных денег людям, опасно болеть. Лучше сразу сдохнуть, чтобы не мучиться, проходя по семь кругов ада. В районных поликлиниках не хватает специалистов, и несчастных отсылают в большие города. А там таких – пруд пруди, и все со своей бедой, и всем срочно надо, и очереди на госпитализацию ждать некогда. Если ждать, то потом уже и не надо – мертвым вообще ничего не надо… Замкнутый круг, который Илья мечтал разорвать.
Катя, москвичка в третьем поколении, не сомневалась тогда ни секунды. Она ведь – ниточка. А Илюшка – иголочка. Куда игла, туда и нить. Катины мама с папой воздели руки к небесам – они этого не хотели! Одно дело – иметь в зятьях ведущего хирурга московской клиники, но убогий врач какого-то зажопинска в мужьях стильной дочери супругов Кудровых не устраивал от слова «вообще».
Значит, война!
Папа Кудров пафосно объявил:
- Или он, или мы!
Но Катя, кровиночка, умничка, пап-мамина гордость выбрала ЕГО. Война закончилась унылым поражением. Катя, ни слова ни говоря, собрала вещички и скоренько улетела с любимым в страшную неизвестность, в Мордор, раскинувшийся где-то там, за кольцевой. Это был крах всех родительских надежд и чаяний.
А Катя находилась на седьмом небе! Илья улыбнулся тогда:
- Я никогда в тебе не сомневался!
А потом был обыкновенный плацкартный вагон, болтливые окающие соседи, чай, жареная курочка и вареные яйца – угощение от щедрых попутчиков, свежие огурцы, семечки и пирожки-и-и-и жареные-е-е-е на стоянках. И леса, поля, реки, леса, леса, леса за окном… Какая же все-таки огромная страна. Мощная в своем величии, и несчастная по своему содержанию.
Они вышли на тихий перрон, едва освещенный. Катя оглянулась и спросила:
- А где город, Илюш?
- Город в пяти километрах, - ответила за Илью огромная тетка с необъятной грудью.
- Спасибо, - вежливо поблагодарил Илья женщину, - а во сколько автобус подходит? Должен же быть автобус… Да?
- Должен, да не обязан, - отрезала тетка, - приходит он за полчаса до прибытия паровоза. И уезжает сразу.
- Почему? А люди – как? – Катя поежилась. Ночь была холодная. Поведение равнодушного автобуса ее поразило, - беспредел какой-то… Куда власти смотрят?
- Туда и смотрят. Перевозчику неохота заморачиваться. У него время – деньги. А местная администрация не может на него повлиять. Даже заставить по городу рейсовые прогнать. Они же только социальные маршруты оплачивают. Что хочет перевозчик, то и делает, - гудела огромная женщина.
Илья оглянулся: уставшие пассажиры были спокойны. Кто-то заказал такси, кого-то встречали родственники, а некоторые, закинув сумку на спину, потопали по дороге – в темноту…
Катя и Илья уселись за компанию к той самой тетке в подъехавшее такси.
- А и хорошо, платить меньше. А то ноги совсем не держат, - радовалась женщина, - а вы к кому, голуби?
- Работать, - ответил Илья.
- А где остановитесь?
Ребята сказали, что их обещали разместить. Галина Петровна (так звали даму) покачала головой.
- Так кто вас ночью разместит? И в гостиннице сейчас вы, как снег на голову. Поехали ко мне. Квартира большая, переночуете, а завтра, как нормальные человеки проснетесь.
Городок, темный, мрачноватый, встретил их неласково. Он напоминал декорацию к фильмам про послевоенные годы. Хотя, чему тут удивляться: все эти деревянные бараки, двухэтажные сталинки и магазинчики с арочными витринами были выстроены именно в послевоенное время.
Галина Петровна постелила свежее белье, пахнувшее хлоркой и хозяйственным мылом. Заварила крепкий чай, поджарила на сковороде белые гренки, достала удивительно вкусное земляничное варенье. Катя никогда в жизни не ела такого варенья, совершенно не сравнимого с самым дорогим из магазина. В простой стеклянной баночке из-под «икры мойвы подкопченой» сконцентрировалось целое лето, напитанное луговыми медовыми ароматами.
- Кушайте, кушайте, - улыбнулась Галина Петровна, - уж я замоналась с этой земляникой. Из-за внука корячилась, собирала. Ему, вишь, клубничного не надо – лесную ягоду вынь, да положь!
Им сладко спалось, а едва уловимый запах простого хозяйственного мыла нисколько не раздражал. И сны были светлые, легкие. Может, потому, что за окном стояла звенящая тишина?
Утром Катю разбудил запах оладушек. Галина Петровна, непонятно как умещающаяся в крохотной кухоньке, подала огромную тарелку с горячими и пышными оладьями. Так здорово их макать в растопленное масло и запивать вкусным чаем. Катя впервые в жизни не думала о калориях. И впервые в жизни она не вспоминала о кофе.
Городок, казавшийся мрачным, при утреннем солнце преобразился. Маленький, уютный, чистенький, он добродушно смотрел на новеньких промытыми окнами с веселенькими тюлевыми занавесками и наивными фиалками на подоконниках. Люди никуда не торопились, шли на свою работу по улицам степенно, важничая, полные собственного достоинства.
Старенькая больничка, закрытая стеной высоченных тополей, утопавшая в зарослях шиповника и акации, встретила гостей радушно, как пожилой родственник, немножко стесняясь своего убогого вида: разбитых каменных ступеней при входе, обшарпанного фасада и рассохших оконных рам. Пластиковые – лицо нового века, были вставлены лишь в родильном отделении и смотрелись как на корове – черкасское седло.
Главный врач расцвел счастливой улыбкой:
- Не зря я молился! Господь меня услышал! Илья Николаевич, как мы вас ждали! Как ждали! Теперь я спокоен за хирургическое отделение! Как я теперь спокоен!
***
Их поселили в семейном общежитии, и Катя брезгливо оглядывала рваный линолеум на полу и облезлые электрические плиты в общей кухне. По коридорам скакали дети всех возрастов, а их мамаши, нервно покрикивая на отпрысков, вечно сновали туда-сюда. Топот и крик не прекращался ни на минуту.
- Ну, зайка, устраивайся. Я – на работу, - Илья поцеловал жену и убежал в больницу.
Хотя мог бы и не торопиться! Но Илье не терпелось начать работу. Рыцаря ждали его ветряные мельницы. Рыцарь ударил шпорами по тощим бокам Росинанта и нацелил острое копье на туповатых, несокрушимых каменных чудовищ. Имя им – равнодушие!
***
Катя воспринимала этот мир через запахи. И если родная барская, вальяжная, жесткая к чужим Москва пахла смогом и свежезаваренным кофе, то мелкий городишко, застенчивый, побитый временем, пах мокрым асфальтом после дождя, горячим хлебом, выпеченным на местном заводике и флоксами, разросшимися стихийно на клумбах почти в каждом дворе.
В родительской квартире пахло тонкими духами, ванилью и цитрусовыми. В семейном общежитии – пригоревшими макаронами, табачным дымом и общим туалетом. И этот потасканный линолеум везде: дома, в больнице, в государственных учреждениях… И неистребимый запах лекарств от мужа. И кухонная вонь: опять какая-то общажная растрепа проворонила молоко на плите. И отвратительное амбре на первом этаже: спящие на ходу мужики что-то там приваривали, и искры от сварочного аппарата летели во все стороны…
Катю тошнило и рвало. Рвало и тошнило. А Илья дрался с ветряными мельницами каждый день, изо дня в день. Не хватало ни лекарств, ни инструментов, ни квалифицированных медсестер! Не было РМТ, на УЗИ выстраивалась огромная очередь. Операционная не требовала, орала благим матом в ожидании нормального квалифицированного ремонта! К Новому году Илья готовился, как к ледовому побоищу, потому что травмы, травмы, травмы… А народ, по сарафанному радио прознавший о золотых руках молодого хирурга – тянулся, ехал из своих деревень и поселков, в надежде, что доктор сотворит чудо и поставит на ноги любого!
И доктор творил чудеса! Чудеса, порой несовместимые с нищим оборудовании больницы, с оптимизацией всего и везде, разбитыми в хлам «скорыми», нерасторопными медсестрами, хамоватыми водилами скорых (я эту жируху не потащу, мне за это не платят, где санитары), и не менее хамоватыми, да еще и вороватыми чиновниками. И эти чиновники от медицины напоминали Илье те самые ветряные мельницы. Дяденьки с пузиками привыкли свято исполнять циркуляры, спущенные свыше, нисколько не думая, а стоит ли? С тупым усердием они крутили лопасти бездушного механизма, перемалывая в муку человеческие судьбы, лишь бы кресло не отлипало от собственных жирных задниц.
Зато как изящно они изымали средства для богатых корпоративов, отдыха в парилочке, томных девиц и вертолетные «деловые» поездки! Блеск! Изящество! Полет мысли! А на кондиционеры, чтобы люди не падали в обморок от духоты в очередях, денег эти новоявленные Остапы Бендеры, увы, не находили…
Илья дневал и ночевал в больницы. Он похудел и осунулся. Приемы, практика, бесконечная писанина… Гневные письма наверх. Хитрость, иезуитское умение изворачиваться, чтобы достать то, и выбить это…
Он приходил домой, валился на кровать и совсем не замечал скрипучих матрасов, сломанной ножки, вони из туалета и слез жены.
- Илюша, я устала. Я же совсем не вижу тебя? – плакала Катя.
- Миленькая моя, котик, потерпи! Нам скоро дадут нормальную квартиру. Обещали же! – упрашивал ее муж, засыпавший на ходу, потерпи! Я понимаю, что тебе скучно, что ты одна… Ты бы не сидела тут, а сходила бы к Галине Петровне, проведала бы ее? Ты ходила?
Галина Петрова сломала шейку бедра. Для пожилого человека такой перелом – приговор! Но Илья отменил его, этот безжалостный приговор! Не зря про него говорили: золотые руки! А у Галины Петровны появился шанс продолжить прогулки по лесам. Она могла еще не одну банку варенья сварить! Илья следил за состоянием здоровья женщины, и, несмотря на занятость, частенько с ней беседовал. А кому еще? Дети в Питере – не наездишься. Катя могла бы и сходить к ней тоже. Но Катя…
- Нет, Илья. Не могу я… В больнице старухами воняет… Меня тошнит от всего уже…
Катя вдруг прикусила язычок. Истинную причину своей тошноты говорить не хотелось. Ребенок не должен рождаться в этом дерьме! И он не будет рождаться. Только Илью посвящать в свои планы нельзя. Илья этого не простит никогда.
Катя уже записалась в клинику в районном городе в сорока километрах отсюда. Там все сделают быстро и чисто. Там и клиника – не в пример этой захудалой богадельне. И главное, подальше от Ильи.
- Тогда найди себе работу, что ли. Ты от скуки изнываешь, а страдают мои мозги! – сухо отозвался муж. Отвернулся и уснул.
***
- Мамочка, привет? Как у вас дела, мамуль? – Катя впервые за год позвонила матери. Ждала упреков, вечных «а я говорила». Нет, только радость в материнском голосе и глубокую тоску.
- Мы всегда тебе рады, Катюша! Всегда. Не думай не о чем! Это не предательство! Есть такие мужчины, вечные бойцы. Они, как Данко, несут свет людям, забывая про близких, бросая на произвол судьбы, топчущие их чувства. Он всегда будет таким, доченька. Он просто – не твой человек!
Просто он не ее человек. Вот и все. И никто в этом не виноват. Она так и написала в записке, которую оставила на колченогом столе комнаты общаги.
Катя собрала вещи и уехала в поликлиннику. А оттуда, пустая и гулкая, как опорожненная от вина бочка, купила билет и села в поезд. Правда, не в плацкарт, а в купе. Ей необходимо одиночество и покой. В животе свербила пустота, а слезы лились по щекам и никак не могли остановиться. Через несколько месяцев слезы высохли, пустота в животе забылась, а пустота в голове благополучно заполнилась типичными мыслями «столичной штучки», любимой дочери, умницы и красавицы.
Все было прекрасно. Правда, не везло с мужчинами. Остроумные и верткие в общении, они становились омерзительными, как только дело доходило до постели. От них не так пахло, они не так целовались, не так говорили… Все НЕ ТАК. И не надо. Не надо! Не надо их, пожалуйста!!!
Однажды по телевизору показали передачу из цикла: Малая Родина. Что-то там болтали воссторженно (эти журналюги вечно такие восторженные, когда требуется) про возрождение добрых традиций, про «честный взгляд земского врача», про успехи и подвиги», в общем, сироп в меду.
Катя пила кофе и вдруг чуть не поперхнулась, увидев родное до боли лицо. Илья стоял на фоне той самой убитой больнички. Обновленная, крытая черепицей, с новым крыльцом, окнами, новыми, отлично оборудованными кабинетами, стерильными операционными, больница выглядела как пасхальное яичко. Благодарные лица больных, лежавших на удобных кроватях, новые плоские телевизоры в комнатах отдыха, отличный буфет, сказка, мечта, красота!
- Расскажите нам немного о себе? - миловидная ведущая кокетливо улыбнулась Илье.
- Ну, у меня, как видите, любимое дело. Дело всей моей жизни. Заботы, хлопоты. Должность вот эта, главврач, непростая. И практика никуда не делась. Коллектив замечательный…
- Нет, а лично о себе что можете сказать?
- О себе? Могу! – застенчивая улыбка озарила лицо Ильи, - женился. Жена прекрасная. Подруга боевая! Сынок, две девчонки. Живем, хлеб жуем.
- А что для вас – счастье? – не отставала журналистка.
- Буду банальным. Счастье – это когда тебя понимают. Сложно и больно жить, когда тебя не могут понять, когда думают только о себе, о своих привычках и потребностях, когда предают… Но… Нет не так – Илья немножко запнулся, -
Но ты все равно идешь, ломаешь препоны и преграды. А потом видишь: ты не зря шел. Не зря. И это – настоящее счастье.
***
Катя выключила телевизор. Подошла к окну. Москва кисла под холодным октябрьским дождем. Миллионы автомобилей сновали туда-сюда, с недовольным гудением клаксонов застревая в пробках. Теснота, шум и… неприрывная головная боль…
Она заплакала. Хорошо, что никто не видит ее слез…
---
Автор рассказа: Анна Лебедева