-Эрик! – крикнул рыцарь.
В люке с нижнего яруса появилась голова боевого слуги.
-Я тут, господин.
-Эрик, отправь в ад эту крикливую чёртову суку! Скорее!
Эрик скатился вниз по лестнице, и выскочил на двор. Выхватив из рук ближайшего стрелка заряженный арбалет, воин прицелился. Силуэт безумицы чётко вырисовывался на фоне неба, и Эрик нажал скобу.
Арбалетный болт ударил женщину в затылок. Богша видел, как пущенный почти в упор железный стержень, насквозь пробил голову, показав окровавленный наконечник изо лба чухонки. Крик оборвался. От удара стрелы тело несчастной, ещё крепче в предсмертной конвульсии, прижавшей к груди своё дитя, перекувыркнулось, словно скоморох, и мешком упало со стены.
-Мастер Василий! Мастер Василий! – закричал стрелок Богше – Смотри, её свои же… Сами… Сами…
Воин прислонил лук к тыну, и мелко крестясь, повторял:
-Свои… Свои… Хорошо, что не я… А я ведь хотел…
Все замерли. Левая рука Богши в чернёном железном наруче пошла вниз.
-Давай! – крикнул он.
Машина ухнула, и камень полетел в крепость. Прицел был верный.
Но прежде чем снаряд перенесло через стену, лучник схватил своё оружие, и со всей силы пустил стрелу в каменную стену.
Он был совсем молодой, в сущности, парень. Он был готов убивать и грабить, насиловать и калечить, он сам готов был умереть, но не понимал, почему бабу убили свои.
А Богша не понимал, он знал. Знал, что для засевших в твердыне шведов, чухонцы не были своими. Шведы гнали в бой местных мужиков, но никогда не считали их равными себе, а тем более не ценили их жизни. С точки зрения старого воина поступок шведов, желавших избежать паники в обложенном замке, предельно понятен. Понятен, но… Видавший на своём веку много осад, и сам не раз бывший в осадном сидении, мастер знал, что русские так бы не поступили. Да, бабу не церемонясь, сволокли бы со стены, связали и законопатили в погреб, но стрелять ей в спину никому-бы и в голову не пришло. Видать, так повелось издревле на русской земле, где вместе жили многие племена и народы. Кривич ли ты, или словен, эст или латгал, коли попали вместе за одну стену, значит все свои. Нет бесчестия больше, чем предать тех, кто рядом с тобой. Предав их, предашь своё будущее, своих потомков предашь.
А через два дня русские сняли осаду. [1]
Войско уходило от оказавшихся неприступными гранитных стен. В крепости ликовали шведы, и ликовали справедливо, ведь удержали же они замок без воинской подмоги, терпели голод и болезни, теряли людей от страшных русских франдибол, теряли и в многочисленных вылазках. Казалось, ещё чуть-чуть, и замок придётся сдать. Но Господь смиловался над рабами своими, и отринул диких варваров – схизматов (да проклянёт Господь этих животных!), от истинно католической твердыни. А христианнейшие братья-рыцари Питер и Суне Баат войдут в историю великими воинами!
Богша уже сидел на коне, собираясь с охраной сопровождать обоз с железными частями разобранных пороков. Возле замка бушевал огонь. Горели станки осадных машин, сделавшие уже своё дело, горели палисады и деревянные коновязи, горели неказистые шалаши и балаганы, где русские укрывались от дождей. Войско уходило, оставляя за собой выжженную землю. Гарь и невесомый пепел наполняли воздух, заставляя чихать людей, а чуткие лошади то и дело нервно фыркали, чувствуя близость жаркого огня.
Возчики возле телег с бранью осаживали лошадей, не давая им панически сорваться с места.
-Богша!
Мастер повернул голову на голос. К нему шагом, на рыжей кобыле, подъезжал Шашок. Неделько был без доспехов, а левая рука, завязанная чистой тряпицей возле плеча, покоилась на ременной перевязи.
-Неделько? Чего с рукой то? Я тебя давеча видел, так ты цел был.
-Ерунда. Вчера и прилетело. Ближе к вечеру, в дозоре возле стен, стрелу из самострела словил. Сам виноват, неча было хайло разевать. Но Бог миловал, рана чистая, недельку Неделько с тряпкой походит, и всего делов! – довольный своей шуткой сотник громко захохотал.
-Смажь жирком медвежьим. Дать? У меня есть.
-Обижаешь, Богша! Уже. У меня тоже имеется, да с травами болотными. Говорю же: всё в порядке. А я не просто так. Поехали со мной, тебя князь зовёт.
Богша подозвал Илью:
-Ильюха, я к князю. Ты за старшего. Уходите без меня, я догоню.
И Богша с Неделькой бок обок, шагом, отправились к князю.
-Слышь, Богша, мне тут сказывали, как тебя чухонка со стены скоблила. Прокляла, она, мол, тебя, да чухонским бесом назвала. Правда?
-Было.
-Так теперь, стало быть, ты брат мой! Я –Шашок, а ты- Лемпо! Ну чем не братья?– снова захохотал Шашок. И вдруг поморщился, очевидно, побеспокоив раненую руку.
Богша молчал, Неделько внезапно посерьёзнев, спросил:
-Не страшно, мастер?
-Нет, Неделько, не страшно. Мы - воины, и проклятье врагов с нас как с гуся вода. Сколько раз нас проклинали, и ничего. То работа наша, дело страшное – война.
-Тут ты прав. А помнишь, как мы на бунтовавших карел ходили?
-Это когда? Столько раз ходили, что и не упомнить.
-Мы тогда на Воле [2]ещё попа латынского с охраной поймали, думал, дурень, что его десяток карел с ножами да палками защитят, теперь помнишь?
-Помню.
-Так вот, когда мы с Пеккой того попа в омуте топили, как он орал! Как нас проклинал! А мне ништо, уж три десятка лет прошло, а я живой! А как нас тогда десятник Якун лаял, что живым попа того, ради выкупа, не приволокли? Любо-дорого! А Пекка орал, что латыняне его родовичей живыми жгли, и он, де, живым латынского попа оставить никак не мог.
-Да, мы тогда ещё Якуну все сказали, что прав Пекка, месть для воина первое дело. Он и на нас наорал, а потом остыл, и согласился.
-Да-а-а… Было время…
Взгляд Недельки сделался далёким, и он замолчал, видать вспоминал былое, когда они были молодыми, весёлыми и бесстрашными. Ни Бога не боялись, ни чёрта. Ни смерти.
Они долго молчали, и вдруг, Богша спросил:
-Неделько, а ты в Бога веришь?
Тот внимательно посмотрел Богше в глаза, и ответил вопросом на вопрос:
-А Ты?
-Не знаю, Неделько, не знаю… - тихо ответил мастер.
-Вот и я не знаю. Одно знаю, хочу верить, но не получается, грехов на мне, дружище, как на больной лисе блох.
-Вот и я так же.
Они замолчали, и пришпорили лошадей, говорить не хотелось, да и княжеский отряд уже сделался виден в отдалении, на краю поля.
-Ну, Богша, теперь не заблудишься. Вона князь, у леса. Я к обозу, а ты уж дальше сам. Не люблю я этих низовцев[3]. Ну их… Догоняй! – и с этими словами Неделько направил коня обратно, к бывшему лагерю. На правой руке, сжимавшей поводья, жарко сверкнул тяжёлый золотой браслет.
Князя, восседавшего на его любимом вороном, окружала свита, человек так двадцать. Двое сотников княжьей дружины, полдюжины близких бояр, воевода Новгородского полка, да Псковский муж знатный Исаакий.
Должен был Исаакий следить за войною, и в город доносить всё, что сам видел, Исаакия того Богша знал отлично, и даже приятельствовал. Был здесь, кроме того, десяток воинов из личной княжеской охраны. Князь со свитой были одеты богато, но легко, по-походному, хотя и при мечах. А вот стражники все, как один, восседали в высоких сёдлах на боевых конях полностью вооруженные, со щитами и длинными кавалерийскими копьями.
-Здравствуй мастер! – сказал князь Юрий, с лёгкой улыбкой поворотясь к подъехавшему Богше.
-И тебе, княже, здравия! – Богша, не покидая седла, низко поклонился князю.
-Не судил нам Господь, сей замок взять. На всё воля Его! Но мы своего всё же, добились. Долгонько будут паписты помнить это дело ратное. Мы их здорово пощипали. Пусть знают, как с нами, князьями Владимирскими да Московскими воевать! - Князь ни слова не сказал про Господин Великий Новгород, и сидящий в пол оборота к князю Новгородский воевода сделал такое лицо, будто сжевал сразу целый туесок кислой клюквы. Но сделал это так, чтобы Юрий Данилович гримасу не увидел. А вот Исаакий и бровью не повёл, только с улыбочкой глядел ясными глазами в пасмурное небо, где неугомонный ветер с моря гнал брюхатые тучи.
-В том, мастер Василий – продолжал князь - и твоя заслуга немалая. Понимаю и благодарю. Знатно машины твои их допекали. Не хотелось бы мне на месте свеев за стенами сидеть. Знаешь дело, мастер!
-Спасибо, княже, тебе да городу служил. Вот только не я один, без людей моих цена мне векша будет.
-Знаю, знаю – Князь Юрий обернулся к стражникам, и громко позвал – Андрей!
Отдав копьё и щит ближайшему воину, к князю подъехал статный, высокий молодец с длинным лошадиным лицом. На вид парню было лет двадцать с небольшим. На воине, на железную кольчугу, надет был удобный гибкий доспех новгородской работы, собранный из мелких, но прочных железных прямоугольных пластин, голову венчал шишак с личиной, убранный накладным серебром. Руки и ноги молодца защищали богато украшенные поручи, и поножи с наколенниками, а у пояса висела дорогая кривая монгольская сабля в богатых ножнах.
-Подай ларец, Андрей – проговорил князь.
Боец отвязал от седла небольшой кожаный ларчик, и с поклоном передал князю.
-Тут, Василий, деньги золотые. Сколько надо, себе возьми, а сколько надо своим людям раздай, по заслугам.
Богша ещё раз низко поклонился, и принял тяжёленький сундучок.
-Твоя воля-закон, князь Юрий Данилович. Как велишь, так и будет.
-Верю, верю, мастер. Послушай-ка, я замыслил крепость каменну ставить на острове Ореховом[4], что на реке Неве, а то шведы набегают на нас часто, спасу от них нет. Пойдёшь со мною? Стены класть будешь. И в том тебе слава и прибыток выйдет, а мне - польза. Ну, как? Землицы тебе, мастер, за работу пожалую, да серебра.
Богша глубоко задумавшись, молчал. Князь тоже молчал, не торопил, почти уверенный, что мастер согласится. Не мог князь просто приказать мастеру, свободному человеку, и совсем не бедному. Богша давно вышел из дружины Новгородской, да и жил в Плескове, на своём дворе. Не было у князя власти заставить мастера, он мог только просить. Он и просил.
Богша поднял голову, и прямо посмотрев в глаза князю, заговорил:
-Не гневайся, княже, мне очень жаль отказать тебе, но я не пойду на Неву. Пойми и прости меня. Я уже почти старик. Скоро сорок лет, как я не снимал кольчуги, почти сорок лет не разгибал спины, терпел раны и лишения на службе княжеской. Я бился в строю конном и пешем. Я строил крепости, и брал крепости во славу князя и своей земли. Я сыпал дамбы и осушал болота, наводил мосты и гати. Мои дети почти не видели отца. Никогда я не щадил ни сил, ни жизни своей за дела княжеские, в том Бог свидетель, да и люди тоже. Но время неумолимо, мне уже шестой десяток, устал я, господин. Я своеземец, земля у меня, княже, в шелонской пятине есть, от батьки досталась, никто её у меня не отнимет. И серебро имеется, жизнь не вечна,
с собою не унесу, а на мой век хватит. Не сердись, княже, на старого воина, правду говорю. Так в молодости моей, в дружине принято было: командиру - только правду.
Князь, не ожидавший отказа, какое-то время, молча, размышлял. В сущности, Василий был прав. Как воин он безупречен, голос на вече городском у него довольно весомый. Мошну [5]давно набил, с добычи воинской да с торговли, и землица есть. Да не только в шелонской пятине, знал князь, что от имени мастера, жонка его, порядком заложенной земли скупила, и возле Руссы, и под Торопцем, и ещё где-то. Так что у иного боярина земли было меньше, чем у мастера. Да и старый он, что правда, то правда, вон морщины на руках, и прислушивается внимательно, в пол-оборота, одним ухом, глуховат, похоже… Сдержав невольное раздражение отказом Богши, князь заговорил:
-Ну, что же, насильно, Василий мил не будешь. Нету у меня к тебе никакой обиды. Ты в своём праве, не хочешь, не ходи. Только подскажи, мастер, кого мне за место твоё взять? Крепость строить, это не коновязь сколотить, сам понимаешь, мастер, и абы кого на это дело не поставишь. Кого присоветуешь, того и возьму.
-Иону, помощника моего возьми, не пожалеешь.
-А отчего Иону?
-Во-первых, оттого, что я за него ручаюсь. Иона мастер. Знает он почти всё, что знаю я, а чего не знает, то вскорости узнает. Я ему, княже, давно говорил, чтобы от меня уходил, да свою артель собирал, а он ни в какую, пока, мол, ты Богша, при деле ратном, я при тебе буду, не гони. Ну, вот, видать пришло время Ионе от моей титьки отвалиться.
-А кто такой, этот Богша? – удивлённо спросил князь.
-Прости, господин, заговорился. Так, княже, меня батька с мамкой при рождении назвали, это потом уже Василием крестили. А люди близкие и старые знакомцы, те до сих пор меня Богшей кличут.
-Вот как? Не знал. А во-вторых?
-Во-вторых, Иона кладку каменную отменно знает. Ещё в молодости он с артелью камень клал. Церковь каменную, в Порховском городке[6], ту, что напротив крепости[7] на другом берегу реки Солоны, он вместе с иными каменщиками клал. Так что, с измальства Иона каменное строение ведает. И землю разметит, и вес рассчитает, и иные хитрости крепостного строения ведает, да и грамоте со счётом твёрдо обучен. А в третьих Иона с людьми хорошо знается, и артель соберет, и рассчитается по чести, и работать заставит. Также и Илью возьми. Илья, он больше по порокам, и машины стенобитные, и самострелы, и пращи великие да малые преизрядно строит. И за него я тебе, господин, тоже ручаюсь.
-Ну и ладно, коли так. Раз ручаешься, так тому и быть – Юрий Данилович, снял перчатку, и снова обернувшись к Андрею, протянул к нему руку с открытой ладонью.
-Грамоту, Андрей!
Воин, молча, протянул князю трубочку пергамента со свисающей на шнурке печатью. Князь взял свиток, и на его пальцах полыхнули дорогие перстни. Негромко переговаривающееся окружение князя, замолкло, и на мгновение, был слышен только посвист ветра, да отдалённый гул прибоя.
-Мастер Василий! – торжественно заговорил князь – За труды твои ратные, долготерпение, доблесть воинскую и верность, жалую тебя. Жалую землицей доброй возле города Можайска. Землицу ту, жалую в вечное владение, тебе, детям твоим и иным потомкам. Дабы все видели, что князь Владимирский добро да доблесть не забывает. А землицы той жалую десять десятин с четью! Хочешь сам приезжай, хочешь детей посылай, а хочешь тиуна [8]посади, то дело твоё, вольное!
Богша хотел слезть с коня, чтобы грамоту ту взять, как полагается, но князь не велел.
-Сиди, мастер, сиди. Такими людьми, как ты князь славен. Не велю тебе грамоту с земли брать. На коне служил, на коне и награду прими!
Богша с поклоном принял пергамент.
Княжеская свита шепталась и переглядывалась между собой. Очевидно, никто не ожидал такого окончания разговора. Юрий Данилович никому и словом о грамотке не обмолвился, хотя, очевидно, приготовил её заранее. Скрытен был, и хитёр, словно матёрый лис. Свита, не скрываясь, бросала на мастера взгляды, кто равнодушно удивлённые, а кто и завистливые. И то диво, князю отказал, а тот не только не опалился на мастера, но и землёй пожаловал. Ох, не просто так это! Неспроста. Ничего князь просто так не делал, и в награде этой, несомненно, видел выгоду для себя. Вот только какую, мало кто мог понять.
Князь Юрий тронул поводья своего красавца коня, но тут же осадил его, и снова повернулся к Богше:
-Как тебе, мастер, этот молодец? – князь кивнул в сторону молодого воина, который привёз ларчик и грамоту.
-Справный воин – ничуть не лукавя, сказал Богша.
-А ведь он земляк твой! Батька его в Новгороде, в Прусском конце человек известный. Может знакомы?
-Не упомню, княже, давненько уже в Плесков перебрался. Не обессудь, ей-богу, не помню!
-Не важно! Андрей мне служит, и хорошо служит! Далеко пойдёт, умен да храбр. И сыну моему служить станет верно. Я его за то привечаю. Быть ему вскорости боярином на Москве. Человек верный, не смотри, что Кобылою кличут [9]– князь лукаво подмигнул Богше.
Лошадиное лицо воина оставалось спокойно-бесстрастным.
-Знаешь, Василий, а приезжай-ка ты ко мне, мне такие люди как воздух нужны. Отдохни, сколько надо, да приезжай, ей-ей я тебя боярином сделаю! Сразу!
-Благодарю, князь Юрий, я подумаю – ответил Богша.
-Ну, думай, мастер, крепко думай! А пока бывай!
И князь со свитой ускакал.
А Богша так и сидел неподвижно на своей лошади. Он думал. Мастер понимал, что, не мытьём так катаньем, а князь своего добьётся, не сам Богша, так его дети или внуки на жалованную землю приедут, да не просто приедут, приедут серебром, и связями купеческими. И тем серебром, добытым на землях Новгородских, станут Владимир да Москва богатеть. И князьям низовским оттого прибыток великий выйдет. А Господину Великому Новгороду убыль. Убыток тяжёлый, невосполнимый. С беспощадной ясностью пришло к мастеру понимание того, что на его глазах наступает начало конца вольности Новгородской. Не так уж много времени пройдёт, и не станет Новгородцев, Суздальцев и Тверичей, как не стало в земле Новгородской кривичей и литовцев, тех, кто подарили Богше жизнь. Они все стали Русскими.
Неизбежно люди, живущие на этих землях, и в поколениях породнившиеся между собой, объединятся, и станут уже другим народом. Не важно, кто это сделает, Владимир или Тверь, Смоленск или Новгород. Но кто-то непременно сделает. И скоро. Так и должно быть. Татары, очевидно, слабеют, вона, сколько выходцев из орды осело уже и в Новгороде, и в Плескове, не говоря о низовых землях, променяв родные степи, на леса да болота. Не от хорошей жизни, видать, променяли. Земли южные и западные, почувствовали слабость ордынскую и вовсю к ляхам да литве тянут. Да чего говорить, даже тут, в землях Новгородских, многие под руку Гедиминову [10]пойти желают. В Плескове, хоть и меньше, но тоже такие есть, особенно среди людей торговых.
Одно только держит Плесков да Новгород в повиновении Великому князю – хлеб. Земли северные, земли бедные, леса да болота, не каждый год хлебушко родят. Перекрыли князья низовские хлебный подвоз с юга, вот и голод в Новгороде, и началось! Орут на вече бояре и люди посадские, носы в кровь друг дружке квасят, а потом, не смотря ни на что, всё же к Владимирцам с поклонам идут, да замиряются. Голод не тётка! Из земель немецких кораблями много зерна не привезёшь, так то!
Нет покоя на землях северных, грызутся бояре, грызутся посадские, да на кулачки, после веча, хлещутся. А то и в ножи друг дружку берут. Слабеет власть Господина Великого Новгорода. Давно ли Плесков пригородком Новгородским[11] был? А теперь? Да, слабеет Новгород, а вот на востоке всё наоборот. Князья низовские усиливаются и власть свою крепят, деньги с севера, да смердов с разорённого татарами юга к себе привечают, ведь земли те, Тверские да Владимирские, в аккурат, между югом и севером лежат. Нет, он, Богша, уверен, что земли Русские неизбежно должны объединится. А объединят их именно серединные княжества. И случится это очень скоро.
Вот чего не достаёт пока для дела сего, так это единого народа. Что может объединить все маленькие и большие княжества, столь промеж себя разные? Три вещи нужны для того: язык, вера и общая цель.
Вера от дедов у всех одна. Язык тоже. Хотя разнятся говоры Новгородцев и Рязанцев, но все же без труда понятны друг другу. Вот только цели, одной, большой общей цели пока нет. А будет цель, так не станет Новгородцев да Владимирцев, Тверичей и Смолян, как не стало уже словен, кривичей да вятичей, вот и явится новый народ – Русский. Тогда то, неожиданно для соседей, и собирёться новая страна, большая, богатая, упорная. Цель нужна, цель, и она, непременно, скоро явится.
Но будет это уже не при его, Богши, жизни. И всё же, жить в той, будущей стране, придётся его потомкам. Жить в богатстве и бедности, в счастье и несчастье, любви и ненависти.
«Эко любомудрие то на меня напало, видать, и, правда, старею. Хватит умничать, пора догонять обоз» - встрепенулся Богша, и, выйдя из невольного оцепенения, тронул свою лошадь колёсиками шпор.
Войско шло домой. Шло через разорённые, ограбленные дочиста обезлюдевшие земли. Только разрушенные чухонские хутора, уже заросшие за лето высокой травой, и вытоптанные поля встречались на пути обоза. Из хуторских колодцев несло падалью, видать бывшие хозяева и нашли в них свой последний приют. Пустота и безлюдье. А всё же нет-нет, да и встретится подле дороги обработанный и сжатый уже кусочек земли. Значит где-то, схоронившись в лесах, живут-таки уцелевшие люди. Живут, несмотря ни на что.
Миновали большущую, на редкость быструю реку, называемую Невою. Там, при впадении Медвежьей реки[12], стояло новгородское местечко Невское устье. Часть обоза осталась в городке, чтобы на ладьях, уйти к Новгороду. Псковичи в Устье том передохнули, и наконец-то, всласть помылись в бане, безжалостно изгнав из бород да волосьев мелкую живность. А потом, набравшись сил, переправились через Неву, и пошли дальше, уже по русским землям.
И всё же, казалось, что ничего не изменилось, те же сожжённые деревни, только русские, те же испохабленные колодцы, те же кости вдоль дороги. То были следы свеев, в прошлом году, набегом прошедших по этим местам. Глядя на царившее вокруг опустошение, мастер невольно вспоминал крик несчастной чухонки: « Будь ты проклят, чёрный Лемпо! Будьте прокляты все, кто в железе!». Должно быть, что-то тронуло чёрствую душу старого воина. А может быть, душа та, отчего-то просто стала смягчаться?
Скрипели оси телег, смеясь, переговаривались воины, ржали и фыркали лошади. Обоз шёл в Плесков.
К городу подошли уже тогда, когда первый, недолгий снег покрыл землю.
Гулким эхом отозвались звуки обоза под сводами ворот Плоской башни, когда, наконец, усталые люди вошли за Борисовы стены.
При тусклом свете серенького короткого дня, миновали ворота, и вот открылись по левую руку неприступные каменные перси, там Кром[13], и туда идти обозу. А Богше прямо. Его дом совсем рядом с мощёным толстыми плахами Торгом, недалеко от деревянной церкви Николы[14], на берегу почти совсем высохшей речки Усохи.
Глухо стучали копыта по деревянной мостовой. Приглядываясь к всаднику, соседи узнавали в забрызганном дорожной грязью человеке, мастера Василия, и приветствовали его, кто равнодушно, а кто и радостно. В городе Богшу уважали крепко.
Ну, вот и дом. Не слезая с коня, Богша громко застучал в плотно пригнанные, толстые доски. Странно, но на дворе тишина, только злобно блажит за оградой дворовый пёс. Мастер вынул из ножен тяжёлый походный корд, и нетерпеливо и сильно постучал в ворота рукояткой. Кричать он не стал, то недостойно степенного мужа. Только загулявший смерд голосит у своих ворот, когда его баба домой не пускает.
Наконец во дворе послышался ворчливый хрип Кузьмы:
-Не колготись! Не колготись, кому говорю! Нету хозяев!
-Уже есть! Открывай, Кузьма! Да не калитку, ворота отвори.
Послышался стук деревянного засова, и ворота широко распахнулись. Богша въехал на свой двор.
Кузьма удивлённо смотрел на него широко открытыми глазами.
-Прости, хозяин, не ждали. Слыхивали, что войско новгородское на карел пошло, вот и думали, что ты с ними.
-Верно, войско на карел, а я с обозом домой, так что, встречайте. Вели перво-наперво байню стопить, да кобылу мою обиходить. Слышь, Кузьма?
-Да слышу, не впервой, и так знаю – ворчливо прохрипел привратник.
-Ну и ладно – сказал Богша, слезая с лошади – Где Соня, отчего не встречает?
Кузьма отчего-то потупил глаза, помолчал и проговорил:
-Так нету хозяйки, уж пять седмиц как в Тверь к дочке уехала. Оставила тебе грамотку и уехала. Ещё просила тебя на неё не гневаться, что не дождалась.
Сердце Богши ухнуло куда то вниз. Ну вот, Соня ушла. Он знал, что так случится. Знал, и всё же не ожидал этого сейчас.
Вот и всё, при живой жене он стал вдовцом, он знал, что она не вернётся. А в голове, сквозь беспорядочный вихрь мыслей пробивался голос: «будь проклят, чёрный Лемпо, будь ты проклят!». Неужели?!
Поздней зимой городское войско налегке ушло в набег на орденские земли. Встретились с людьми литовскими князя Гродненского Давида, сына Довмонтова, и погуляли по орденскому порубежью добре. Так погуляли, что до самого Реваля камня на камне не оставили. Богша в поход не ходил, дома сидел, дела были.
Ранней весной, до ледохода, бойцы вернулись домой почти без потерь, и с большой добычей.
А по весне, в апреле, к псковским стенам пожаловали немцы.
Их было много. Три дня разъезжали возле города враги, что – то высматривали, что – то прикидывали, а потом все ушли, как будто их и не было.
-Это только начало, высмотрели что хотели, и ушли. Но скоро вернутся, вот увидите! Очень скоро. Надо нам к осаде готовится, в поле без подмоги мы не выдюжим . А немец, пока по рылу не получит, не уйдёт! – горячился Богша на собранном в Кроме совете.
Все воинские начальники были с ним решительно согласны, немец не гулять сюда приходил. Жди беды, это ясно любому человеку, что войну знает. Сил для того, чтобы встретить рыцарей в поле, у города нет, а вот за стенами, отсидеться можно.
Люди заспорили. Купцы, те, что самые богатые, кричали, надо, мол, от немаков откупится, да мир с ними взять. Другие, что из ремесленников в ответ стучали кулаками и горячо возражали:
-Это вы, морды наели, да золотишком разжились! Вы-то откупитесь, а мы? Давно ли немцы наши посады пожгли? Без всего, с голыми жопами нас оставили! Людей побили, церкви спалили! Забыли уже, упыри толстопузые?! Нет уж, хрен вам! Все на стены пойдём! И вас заставим, а добром не пойдёте, так на верёвках притащим!
Шум, крик, едва в бороды друг другу не вцепились.
-Цыц! – заорал внезапно Селила Олексичь – Цыц, говорю! Город защищать будем! Здесь бабы наши и дети! Кто не хочет, так катитесь к чёрту! Только потом обратно – ни ногой! Не пустим!
Шум моментально утих. Решение было принято.
-Что предлагаете? - спросил посадник уже спокойно
-Дальние конные разъезды отправить надо, чтобы немаки как снег на голову не упали. Как их обнаружим, так и станем с боков да со спины тревожить. Всё одно конникам в крепости делать неча.
-Прикажи, и я тем займусь! – густо пробасил Лазарь Титычь, один из начальных людей городской дружины. В узких глазках сына ордынского сотника, осевшего в этих землях ещё при князе Александре, засветился азарт. Ох, и охоч был Лазарь до злой конной сечи!
Поднялся Окула:
-Новгород подмоги не даст, сами знаете, они с орденом мир взяли, но гонцов с просьбою отправить надо. Откажут? Ну и что, мы это им потом припомним. Я мыслю, Давид Литвин, сын Довмонтов [15]поможет. У нас один враг. Сам к нему поеду, да скажу, что коли он нас выручит, город его князем признает, ему – почёт, а нам польза. От нас не убудет, а Давыд всё одно из своего Гродно никуда не уйдёт, я его знаю. Коли посадник прикажет, да лучшие люди приговорят, немедленно на коня сажусь, да в Литву – и хитрющий Исаак замолк. Купечество приосанилось, и согласно затрясло бородами. Не хотел Исаак ссориться с купцами богатыми, а посему льстил им, как мог. На то и Окула.
-Давай, Михаличь, действуй – подытожил посадник – И ты, Титычь бери конницу, да действуй не мешкая.
Лазарь с Исааком быстро вышли.
-Василий Ипатьевичь – повернулся Селила к Богше – ты мастер многоопытный, честно скажи, выстоим?
-Да, выстоим, за крепость ручаюсь. Стены ещё новые, жаль только что вдоль реки не успели их в камне отстроить, но это не страшно. Люди есть. Осада нам не страшна. Вот только думаю я, что немцы крепость с ходу брать будут. На долгую облогу у них сил нет, как нету и времени. Пороки их не страшны, если они машины близко к стенам подведут, то мы их на вылазках сожжём. И земля под стенами сплошь ручьи да болота, не много мест, для пороков пригодно. Немцы не дураки, они это понимают, а посему мыслю я, что они с ходу на слом сунутся. Затинные самострелы [16]нужны, чтобы били далеко и сильно. Много самострелов. Как к стенам сунутся, так мы их тут и приласкаем. Главное дело первый приступ выдюжить, выдюжим – победим.
-Добро, будут самострелы – прогудел кто-то из ремесленников.
Селила Олексичь встал, перекрестился, и, пристукнув ладонями по столу, заговорил:
-Так, всё ценное – в кром. Как узнаем, что немец идёт, посады, те что при первом подходе немцы не разорили, сжечь. Людей за стены, баб с дитями – за перси. Старшины кончанские, [17]ваше дело людей сосчитать и проверить, у кого оружия нет, тому потребно дать. Старшина купеческая, вам, то оружие купить, не скупясь, то дело общее. Владыко! – посадник обернулся к молча сидящему монаху в грубой чёрной рясе – Молите Господа о победе над злым супостатом.
Отец Аркадий, что представлял в Плескове Новгородского архиепископа Давида, посмотрел на посадника спокойными, умными глазами и ответил:
-Вестимо, господин. Делай дело своё, мирское, не сомневайся, а мы с народом будем Господа молить. Бог правду слышит.
-Тогда Бог в помощь! За дело, братья.
Шумя и толкаясь, люди спешно покидали палату.
Город, как мог, готовился к обороне. Со стен убирали всё лишнее, рушили дровяники да разного рода сараи и балаганы, пристроенные изнутри стен предприимчивыми горожанами. На стены сносили камни и брёвна. Готовили приставные лестницы, чтобы быстро забираться на городские стены изнутри, минуя немногочисленные основные заходы, устроенные прямо в камне стен. Запасались водой. В бойницах, и на боевых ходах ладили кованые крючья для опоры больших самострелов. Вверх по реке угоняли лодки. И еще много чего делали, для обороны потребного.
За заботами прошло два десятка дней. Всё было тихо, о немцах ни слуха.
Кузьма разбудил Богшу рано утром. Казалось, что мастер только-только прилёг, как его уже трясли за плечи.
-Вставай, хозяин, человек из крома пришёл, гонец от Лазаря прискакал. Немец идёт. Селила всех кличет.
Ну, вот, прав был Богша. А всё же лучше, ежели был бы не прав…
В кроме опять собрались лучшие люди города, опять шумели и воинственно горячились. Все, даже самые старые, были при мечах, саблях да кордах.
-Лазарь донесение прислал, а о чём, сейчас скажу – начал Селила – Немцы идут с двух сторон, с озера на кораблях, сколько точно не счесть, но много. Корабли те сильно нагружены, а чем, тоже пока не ведомо. Другая часть по Смоленской дроге движется. Конница в основном немцы, немного датчан и свеев. Много пешцев чудинских. Большой обоз. Идут споро, ждать дня через два-три. Так что, пожаловали гостюшки. Командую я. За стены ты, Василий Ипатьевичь отвечаешь, а за воинов ты Данило Никитич – посадник обернулся к командиру городового полка.
Огромный детина, лет сорока, обладатель пудовых кулаков, согласно прищурил маленькие круглые свиные глазки, и причмокнул толстыми губами. За эти губы в войске его и прозвали Данило Гриб.
-Если меня Бог приберёт, то ты Данило за меня будешь – продолжал Селила Олексичь – Все слышали? А коли все, то ладно. Кончанские старшины действуйте, как уговорено, посадские – уводите людей. Всё! За дело. Василий и Данило, останьтесь, к вам ещё дело есть.
Когда все ушли посадник спросил у Богши:
-Что скажешь, Василий?
-Я думаю, что корабли те пороками нагружены, а это значит, немцы в первом приступе не уверены, и это нам на руку. Ещё раз говорю, что если мы первый удар выдержим, то отобьёмся, продержимся до помощи, если, конечно, её пришлют. А коли не пришлют, то долгую осаду всё равно выдержим. Еда есть, вода есть, люди на стенах есть. Немец первым ударом силён. С реки им нас не достать, берег узкий, мы их как перепёлок из самострелов перебьём, и они это понимают. Пойдут с полудня. Их цель стены между Плоской и Глухой башней. Особенно опасное для нас место, это Старый костёр[18]. Там для них подходы удобные. Там и надо ждать, я так смекаю.
-Данило, сколько у тебя бойцов?
-Было две сотни, да полусотня без десятка. Полста с Лазарем ушло, ещё два десятка гонцами нарядили. Недужат пятеро. Остальные в строю.
-Давай так. Десяток на старый костёр. Полусотню в Кром. Полусотню в запас, возле Гребли [19]поставишь, коли прорвутся немаки, быстро, куда надо помощь подашь. Остальных по стенам расставь по своему усмотрению.
Данило молча, закивал.
Уже выйдя от посадника, воевода хлопнул Богшу по плечу, и весело сказал:
-Ну, Богша – мастер, декается [20]мне, что посечёмся на славу!
Богша посмотрел в весёлые глазки воеводы, и вдруг сам, как в молодости, почувствовал, уже почти забытое, ни с чем несравнимое безнадёжно-радостное возбуждение перед битвой, когда всё решено, когда ничего уже нельзя изменить.
-Эх, Данилко! – ответил Богша, крепко взяв за локоть воеводу – Ещё как посечёмся! Чертям тошно будет!
Они рассмеялись, и разошлись каждый на своё место. Богша на стены, а Данило на Княжий двор.
В городе началась суета. Настежь открылись все крепостные ворота, и через них потянулись с посадов люди. Бабы, мужики, дети, на своих плечах волокли свои невеликие пожитки, гнали скотину. В телегах тряслись древние деды и бабки, но их было мало, в то время редко кто доживал до маститой старости[21]. Дым застилал небо, нарочно зажжённый посад уже пылал, огонь пожирал всё нажитое и наработанное за многие годы. На лицах людей читалось злость и отчаяние, прахом шли их избы, хлева, сараи и запасы дров. Если выживут в осаде, то всё придётся начинать сызнова. Будь она проклята, эта война!
По мосту через греблю, купцы да тиуны купеческие волокли в кром сундуки с казной и короба с самыми ценными мехами.
Пригнанной скотине нужна вода, а посему скот сбивали в общее стадо на торгу, рядом с озерцом, что осталось здесь от бывшего некогда на этом месте обширного болота.
Бабы с детьми селились в избах и усадьбах горожан, а мужики, вооружившись, кто, чем мог, шли на княжий двор. Те, у кого не было оружия, или оно было совсем худым, получали щиты, копья и топоры от города, с условием, что как минет напасть, так вернут те мужики всё взятое обратно.
К вечеру заперли ворота, и принялись крепить их изнутри землёй и брёвнами.
Вот и всё, война, очередная Богшина война, стала явью.
Через два дня, ближе к вечеру, на реке показались корабли. Они шли посередине русла, не приближаясь к берегам. Шли неторопливо, казалось, что немцы выжидают время. Не торопясь, непривычного вида ладьи, прошли вверх по течению, и встали на стремнине ввиду крепостных стен.
Богша стоял на стене возле Плоской башни, и смотрел, как плывут мимо те, с кем завтра придётся сцепиться, не на жизнь, а на смерть. Опытный глаз мастера сразу определил, что корабли, и вправду, были под завязку нагружены частями осадных машин.
На стене суетился вооружённый городской люд. И какого оружия тут только не было! И древние, времён Александровых, длинные кольчуги, и латы разного вида и цены. От разнообразия шлемов в очах рябило, шишаки с острыми стрелками на маковках, агарянские шлемы с наносниками, гранёные литовские шлемы и немецкие каски железные, мелькали перед глазами. Но были и мужики совсем без доспехов, хотя таких было немного. Люди суетились, толкались, но никто, не бранился. Зачем? Завтра многие уже перед Богом предстанут, не хватало со своими собачится. «Вот так-то бы в мирное время», подумалось Богше, и тут его внимание привлёк странно вооружённый человек, пробирающийся вдоль ряда бойниц.
Невысокий и худощавый, с клокастой бородой и вислым горбатым носом. Он был одет в отличную, но уже неоднократно посечённую кольчугу до колен, в руке умело держал маленький металлический круглый щит, тоже явно не раз бывавший в деле. Шлем на его голове был простой, без украшений и шишака, обычная, кое-где слегка мятая полукруглая железная шапка, с большими наушниками, завязанными под подбородком ремешком. Голова и шея воина были обмотаны на манер чалмы, толстым шерстяным платком. Ни меча, ни копья, человек не имел, зато за узкий кожаный пояс без пряжки, был заткнут большущий и кривой, словно серп, страховидный кинжал без ножен. Мужики на стенах, кидали взгляд на странного человека, но, очевидно узнавали, и быстро теряли к нему интерес. Ловко обходя, скорее как вода, обтекая встречных, воин приближался к Богше. И тут мастер его узнал.
-Мордка! А ты-то чего тут делаешь?- удивлённо спросил он у него.
Мордка - жидовин, частый гость в Плескове, возил в город дорогое, красное, как кровь, и сладкое, словно мёд, вино из земель Гишпанских. Не брезговал он и другим барышом, полоняников в городе прикупал, ради продажи, в Царьграде. Ну, и по мелочи, чего сторговать был всегда готов.
Мордка привычно раболепно поклонился Богше:
-Место на стене себе на завтра ищу, достопочтенный Василий!
-Место? На стене? На завтра? Зачем, Мордка?
-Драться буду, достопочтенный Василий.
-Драться? Но это не твоя война. Зачем тебе рисковать жизнью за чужой тебе народ, за чужую землю? Ты, конечно, хорошо вооружён, и насколько я могу судить, умеешь владеть оружием. Опытный воин нам не повредит. Да, н
[1] А через два дня русские сняли осаду – осада Выборга была начата в Августе и закончилась в октябре 1323 года.
[2] Воля – озеро Волоярви, расположенное на карельском перешейке.
[3] Низовцы – жители «низовых» земель, т-е всех княжеств, расположенных юго-восточнее земель Новгородских.
[4] Крепость на острове Ореховом – ныне крепость Орешек в городе Шлиссельбург Ленинградской области.
[5] Мошна – мешочек для денег, кошелёк.
[6] Церковь камена в Порховском городке – автор имеет в виду храм Рождества Пресвятой Богородице в городе Порхов. Основная часть здания (четверик) сложена в 1305 году. Церковь с поздними пристройками сохранилась до наших дней.
[7] Что напротив крепости – изначально Порховская крепость располагалась чуть выше по течению Шелони, чем существующая до сих пор крепость более поздней постройки. Сохранились её остатки, валы и рвы. Сейчас это место носит название «Полякова мыза».
[8] Тиун – управляющий.
[9] Несмотря на то, что кобылою кличут – автор придерживается теории, что родоначальник династии Романовых, Андрей Кобыла происходил из среды Новгородского купечества.
[10] Гедеминас – в описываемое время великий князь литовский . Основатель династии Гедеминовичей.
[11] Давно ли Плесков пригородком Новгородским был – до 1348 года Псков входил в Новгородскую республику на правах широкой автономии.
[12] Медвежья река – река Охта, приток Невы.
[13] Каменные перси Крома – перси (груди)- стены цитадели Псковской крепости. Кром – Псковский кремль.
[14] Церковь Николы со Усохи – в описываемое время была деревянной и находилась за линией Борисовых стен.
[15] Давыд литвин, сын Довмонтов – литовский князь Давыд Городенский.
[16] Затинные самострелы – тяжёлые арбалеты, применявшиеся «из за тына», то есть, из за стен. Стреляли короткими метательными копьями - сулицами
[17] Старшины кончанские – старшины городских районов. В Пскове, как и в Новгороде, город делился на административные районы, «концы».
[18] Старый костёр - Башня Старый костёр располагалась на территории нынешней Октябрьской площади города Пскова.
[19] Гребля – наполненный водой глубокий ров, отделявший Псковскую цитадель Кром от остального города.
[20] Декается - кажется, мнится.
[21] Редко кто доживал до маститой старости – в 14 веке средний срок жизни человека составлял около 35 лет.