Да и Богша уже не тот. Ты знаешь, а я ведь решил уйти из войска. Хватит, я ещё могу убивать, но не хочу. Я стал умнее, я многое понял. Я понял, что прожил я чужую жизнь, ведь я ремесленник, Пекка! Понимаешь? Я столяр, плотник, бондарь и каменщик! Ах! Какие дома я мог бы рубить, если бы не стал воином! Но я стал воином, вот только почему? Когда я пойму это, я пойму все, а если человек понимает всё, то он умирает, ибо поняв все, не захочется больше жить. А ты, возможно, душе рыбак. Ты хотел бы потрошить рыбу, а всю жизнь потрошил людей. Разве я не прав?
Пекка грустно посмотрел на друга и сказал:
-Нет, не прав, не рыбак я. Я охотник. Всё время мне снится сон, что мы с отцом и дядькой тропим по белому снегу матёрого лося. Этот сон и есть самое большое счастье в моей жизни.
Они молчали. Сумерки давно наступили, но Богша огня не зажигал. Он думал. Думал и Пекка.
Уже не раз и не два в горницу робко заглядывал Неспеха, давая понять что баня стынет, но Пекка только махал ему рукой, уходи , мол. И тот удалялся, чтобы через какое-то время прийти вновь.
Наконец, гость первый поднялся из-за стола.
-Ну, что мастер! Хорош умничать! Пойдем ка в байню! Хоть попаришь меня по-людски, а то в усах скоро звери заведутся!
И они вышли из избы.
С утра Богша отправился по делам, гость в дом – Бог в дом, это верно, но Пекка не мальчик, сам за собою прекрасно уследит, тем более, что он накануне изъявлял горячее желание посетить торг.
-Одежонку купить пора, а то в пути поизодралась, да ещё чего нибудь… Слушай, Богша, а дай мне своего холопа в помощь, куплю чего, так он мне тащить подсобит, а то своих то я, сам знаешь, бражничать отпустил.
-Да забирай, хоть навсегда! Тебе помощь нужна, ты же слабенький!
И оба рассмеялись.
-Ну, до вечера!
-До вечера!
И друзья разошлись. Богша отправился в кром, а Пекка с Неспехою на торг.
Когда мастер вернулся домой, Пекки ещё не было. На дворе хлопотала Некраса, та самая баба, которая готовила Кузьму в последний путь. За плату, она теперь, по уговору, готовила в доме Богши немудрёную снедь, да ещё стирала.
-Некраса! Никто не приходил?
-Да нет, Василий, никто. А ждёшь кого?
-Да, ко мне друг старый побывать приехал, я ему Неспеху в помощь дал, да на торг отправил.
-То-то я и думаю, где это твой дылда? Теперь ясно. Никого не было, я тут с полудня. Ключиком, что ты мне дал, калитку отворила, а на дворе один кобель бегает. Я его на цепь, а сама делом занялась. Всё, Василий, уже сейчас к дому пойду.
Вскоре после того, как ушла Некраса, явился и Пекка. Его было не узнать, на Богшин двор сотник вошёл уже совершенно в другой одежде. На нём красовался новый кафтан из златотканой парчи, с открытым воротом, из-под которого выглядывала новая красная рубаха тонкого льняного полотна. Ноги обуты уже не в видавшие виды кожаные поршни, а в мягкие, даже на взгляд, жёлтые сапоги. Подпоясан был сотник новым кожаным поясом с серебряными разделительными кольцами и узорной круглой пряжкой. Сумочка на поясе тоже была другая, новая, украшенная речным жемчугом и серебряными накладками. Даже шапка из тонкого, мягкого войлока, была с иголочки. Только нож на поясе, в тёртых-перетёртых ножнах, был старый, давно знакомый Богше ещё со времени их первого с Пеккой, знакомства. За сотником на двор ввалился нагруженный, словно лошадь, тюками да мешками, Неспеха.
-Глянькося, эка я поновился! – весело сказал Пекка. Охлопывая себя по груди и по бёдрам – Красота!
-Ну, красавчик, чисто князь, теперь все бабы – твои!
-А они и так мои! – весело ответил на немудрящую шутку Пекка, а потом обернулся к молодому холопу и что-то быстро проговорил, и тот, молча, отправился в избу.
-А торг у вас богатый! Это ещё не всё, я оружия прикупил, после немцев у вас много взятого с бою хорошего оружия продают. Я вот меч немецкий сторговал красивый, поножи и рукавицы латные. Доброе оружие, и дёшево.
-Ну и где оно?
-Ты, Богша, даёшь! Как всё это одному унести? Не мне же самому на горбу переть железо, в самом деле? Слуга на что? Сейчас Анти рухлядь у тебя в избе оставит, и кузнечиком к оружейнику.
-Кто кто? – удивился Богша.
-Анти, так твоего холопа на самом деле зовут, по-нашему значит воин.
-А, вот как… - протянул Богша – Только он мне не холоп, я за него деньгу не платил.
-Ну, и ладно! Пойдем в избу, хвастаться буду! А вечером, я договорился, нам винца греческого принесут, бражничать станем!
Из дома выскочил Неспеха, и сразу, бегом, в калитку.
«И меня не спросил – немного ревниво подумал Богша – Ну, да и Бог с ним!»
В Богшином доме Некраса заранее накрыла на стол, но Пекка сразу направился к лавке, где лежали принесённые Неспехою тюки. Ловко разворачивая те тюки, сотник хвастался обновами:
-Эва! Какая парча! Глаз не отвесть! Это мне шубу крыть – довольно говорил он, встряхивая большой кусок струящейся серебротканной материи – Хороша парча, и недорого!
-Какова кожица? А, Богша?!- и в руках Пекки уже аккуратный кусок крашеной в красный цвет тонкой кожи – Это на сапоги, как князь ходить буду!
-И упряжь новую справлю! – на стол из объёмистого мешочка посыпались металлические части конской упряжи, бляшки, кольца, цепочки. Всё с позолотой и серебряными украшениями – Это тоже от Ливонцев вам досталось, смотри-ка на щитках кресты латынские! Плевать! Ведь красиво же! Ну, что скажешь?
Богша улыбаясь, кивал головою. Вещи, взаправду, были красивые и стоили немало. Затем на свет появились куски шёлка и тончайшей шерсти.
-Это чтобы звери не плодились[1], а то почёсываться устанешь. Нешто я себе покой позволить не могу?
И наконец, после разных мелочей, вроде костяного гребешка для расчёсывания усов и пары, серебряных с золотом кубков без ножек, Пекка победно извлёк из мешка большую бутыль коричневой глины.
-Это, друг мой, шпанское вино! С него и начнём за встречу! Ты, надеюсь, не против?
-Чтоб я так жил! Давай!
Пекка вынул из ножен свой старый нож, и неуловимым движением, буквально срезал узкое горлышко бутыли, затем деловито дунул в новоприобретённые серебряные кубки, и налил в них густую ярко красную жидкость.
-Вперёд!
Выпили. Пекка поцокал языком, придал лицу задумчивое выражение и проговорил:
-Сладко, как патока, а в нос не шибает… Бражка то попривычнее… Давай по второй!
Выпили по второй. Языки развязались.
Отворилась дверь, и на пороге показался Неспеха, в руках парень держал внушительный длинный свёрток из грубой кожи, перевитый ремнями. Пекка бросил на него взгляд, и что-то сказал. Слуга молча вышел за дверь.
-Оружие завтра покажу, оно, сам знаешь, бражных да дурных не любит – серьёзно и трезво проговорил сотник.
Он подхватил с деревянного блюда целое кабанье сердце, варёное с кореньями, и положил перед собою на ломоть хлеба. А потом снова до краёв наполнил кубки.
-Давай ка, мил друг, прикончим это винище, закусим, да пока не нажрались, разговор у меня к тебе есть. Поехали!
Выпили снова. Пекка с удовольствием пережёвывал ароматное твёрдое мясо, а Богша, с не меньшим наслаждением, обгладывал куропатку. Оно и понятно, далеко не каждый день, даже такой богатый человек как мастер Василий, мог позволить себе подобный пир. Ели мясо, хрустели луком, по привычке бережливо подбирали каждую хлебную крошку и отправляли её в рот.
Смеркалось, но лучин и свечей не зажигали. Не из экономии, просто они были не нужны.
Наступала сытость, отступал чуть заметный хмель, круживший голову, освобождая место лёгкой ленивой истоме. Друзья, не сговариваясь, откинулись от стола. Молчали. Пекка ёрзал на лавке, явно не решаясь что-то сказать.
-Ну, Пекка, говори, чего хотел – сыто произнёс Богша – А то елозишь, словно тебя на закате бикас [2]жрёт.
Пекка умостил руки локтями на стол, подпёр подбородок ладонями, и прямо глядя Богше в глаза начал:
-Спасибо, друг, мне тяжело было начать этот разговор. То, что я тебе скажу я, не скажу больше никому на свете. Я – воин, и ты воин, и ты мой друг, единственный. Ты не примешь это за слабость, я хочу, чтобы ты понял меня. Моё время, Богша, подходит к концу.
Богша дёрнулся и открыл было рот, чтобы возразить, но Пекка сделал рукой жест молчания.
-Молчи, молчи и слушай, потом скажешь. Калма ждёт меня, да и Христос велит предстать перед судом его. Видать, подходит время. Я это знаю, не спрашивай, откуда, просто поверь, знаю. Чувствую. Тебе ведь знакомо это чувство, когда в бою внезапно понимаешь, откуда идет смерть, и успеваешь защититься от неё?
Богша согласно закивал. Да, он прекрасно понял друга. Это внезапно пришедшее ниоткуда знание не раз спасало Богшину жизнь.
-Так вот, я уйду к предкам. Не завтра, конечно, но уйду вскорости. И я готов. Почти готов. Одно гнетёт меня, гнетёт то, на что я раньше не обращал внимания. Я понял, что уходя в вечность ничего не оставляю после себя. Как будто и не было Пекки в этом мире. Ни о чём не жалею, ни о пролитой крови, своей и чужой, ни о причиненных другим страданиях. Так было надо, и иначе нельзя. Таково наше время, таков наш мир, иного не дано. Среди народа, в котором я родился, есть поверье, что самое страшное наказание грешнику, это забвенье. До сих пор я могу рассказать любому о своих предках до пятнадцатого колена. Не было среди них тех, кто получил бы забвение по грехам. Получается, что первым стану я. Мне больно от этой мысли, но изменить я ничего не могу. Да, по земле наверняка ходят много моих байстрюков, сам знаешь, в бабах я себе никогда не отказывал. Но…
Пекка перевёл дух, и нервно почесал ухо.
-Но что мне с того? Я не знаю их, они не знают меня, и вряд ли захотят знать, прекрасно понимая, как я обошёлся с их матерями. Да и не найти мне их, даже если бы я захотел. Но я и не хочу, потому что никогда не смогу смотреть им в глаза. Так что, Богша, как не крути, а я один. И жизнь уходит. Почти ушла. Очень хочется оставить после себя хоть что-то кроме золота и довольно сомнительной славы головореза, каким я, впрочем, и являюсь. Так вот, мне не жалко самого себя, сказать по правде, я заслужил забвение, но мои предки не виноваты, что у них такой потомок. Они-то забвенья не заслужили. Но если забудут меня, забудут и их, ведь я, Тэйстин Пекка[3], последний человек из рода шестиногого лося. Ты меня понимаешь, дружище? Я ухожу не оставив потомства и памяти о себе. За всё, что я делал, боги моего народа лишили меня того, что имеют даже самые простые люди. И Христос, похоже, с ними согласен. Но я, чёрт возьми, могу обмануть их всех!
Пекка так пристукнул кулаком по столу, что загудели толстые доски.
-Как же ты можешь их обмануть? – грустно спросил Богша.
-А вот как – Пекка перегнулся через стол и приблизил лицо к другу – Я возьму на воспитание молодого человека из моего народа. Я сделаю из него настоящего воина! Я научу его уважать и помнить моих предков, не забывая о своих. А когда я уйду, всё-всё, что имею, оставлю ему. Он родит детей и всё расскажет им. Я научу его жить, не так как жил я. Я скажу ему, что жизнь важнее смерти, а месть, хоть и сладка, но она отравлена! Ну, что скажешь?
Богша ненадолго задумался, а потом ответил:
-Слушай, Пекка! У меня есть всё, чего тебе так не хватает. И дети, и внуки. И что с того? Они рождены без любви, и, как ни горько говорить об этом, они мне совсем чужие, как и я им. Я дал им деньги, но не дал счастья. Вот что я тебе скажу, если ты веришь в предков, то они будут гордиться тобой. Если ты веришь в Христа, он благословит тебя, ибо ты сделаешь великое добро. Если ты не веришь ни в кого, то знай, я – за тебя! Но только помни, быть отцом, это не только кормить, учить и одевать. Чтобы быть отцом, надо любить, иначе цена – ногата, твоим усилиям. Вот мой ответ.
-Значит, ты–за? Тогда помоги мне.
Богша кинул на друга полный удивления взгляд.
-Как?
-А вот как! Уступи мне слугу своего, которого ты зовёшь Неспехой.
Богша сразу всё понял.
-Он из твоего народа?
-Скажу больше, он мой родовичь, хотя и дальний. Наши семьи пересекались по линии Невы, моей матери, в третьем колене. Зовут его Анти, и семья его жила в полудне пути от стойбища моего рода, там где впадает в Сетуй безымянный ручей. Так что, Богша, сама судьба привела его к тебе. И если ты не будешь против… Я заплачу, сколько скажешь…
Тут пришло время Богши грохнуть рукой по столу:
-Пекка! Ты дурак? Ты что, всерьёз решил, что я продам тебе твоего родича? Ты что, и правда так думал?
-Ну, ладно, ладно, Богша, прости, я, видать, и вправду дурак – промямлил сотник виновато.
-Мог бы и не спрашивать, он не раб, я не платил за него серебра, а даже если бы и платил? Забирай детину с собой, если он сам не против, он не раб, и неволить его я не вправе.
-А вот мы его и спросим - Пекка громко прокричал что то через плечо.
Немедленно отворилась дверь, и в комнату вошёл Неспеха. Сотник что-то быстро проговорил ему на своём языке, а затем повернулся к Богше:
-Он знает язык сету, и ты его знаешь. Спрашивай, он ответит.
Богша в упор посмотрел на смущённого парня и начал:
-Ты Анти, родовичь Пекки?
-Да, господин.
-Я тебе не господин. Ты вольный человек, не унижайся, зови меня Василием.
-Я понял гос… - Анти осёкся и замолчал.
-Мой друг хочет взять тебя к себе на службу. Ты желаешь того?
-Да, Василий.
-Тогда пусть будет так. С завтрашнего дня сотник Дмитрий твой командир, отец и Бог! А сегодня, Анти, пока ты ещё мой слуга, принеси нам браги, и снетка вяленого не забудь!
Парень стрелой выскочил из комнаты.
-А, чёрт старый – загоготал Пекка – Помнишь ещё, что я эту вашу рыбку очень даже уважаю! На Шелонской соли, [4]небось?
-Я много чего помню! – весело отвечал Богша.
-Слушай, а ты как без слуги то? – серьёзно спросил сотник.
-Знаешь, дружище, после того, как немаки к нам в гости пожаловали, и посады пожгли, осталось сирот да бездомных столько, что на всех слуг хватит – печально сказал Богша – Возьму какую вдову с детьми, пусть живут у меня и служат. Не вопрос это.
-Ну, тогда пьём?
-Пьём!
И они пили. С удивлением наблюдал Пекка из своей сторожки, как друзья выскочили на обширный двор, и пустились в безудержный пляс, хором напевая странную песенку:
Жолна[5] жолница!
Красна девица!
Летала по мхам!
Собирала ворохам!
Они притопывали, закладывали поочерёдно руки за шею, крутились на пятках и приседали, хлопая в ладоши под задорный песенный ритм. И странно было видеть молодому парню, как люди, только что казавшиеся абсолютно пьяными, выделывали такое, что трезвому Анти и не приснилось бы. Движения плясунов были отточенными, плавными и в то же время резко хаотичными, так что казалось, будто не пляшут они вовсе, а ведут между собою бой, беспощадный, и бескомпромиссный.
Затем друзья снова закатились в дом, и чуть погодя, слышно было, что они поют какие-то протяжные грустные песни. Перемежаемые короткими, явно очень весёлыми песенками, после коих, из избы раздавался громовый смех.
Не раз и не два ещё слуга носил друзьям туеса с брагою. Пир явно удался. Угомонились мужики глубокой ночью.
За разговорами прошло две седмицы, и Пекка засобирался домой. Накануне отъезда на Богшин двор, дабы получить последние распоряжения, пришли два боевых слуги Пекки, Хот и Агап. Лица молодцов, хоть и были слегка помятыми после бражничанья неумеренного, всё же выглядели отдохнувшими. Бороды чисты и расчёсаны, а одежда новая. Видать тоже прибарахлились.
Утро, когда Пекка отправился в дорогу, было ясное и прохладное, милое дело для начала пути. Лёгкий ветерок и высокие облака на горизонте обещали путникам прекрасную погоду.
Хот и Агап пришли на Богшин двор с дорожными и заводными лошадями, частично нагруженными уже их пожитками. Воины были готовы в путь, в седельных саадаках покоились луки и стрелы, а на поясах молодцов позвякивали сабли.
Началась суета. Анти под присмотром Дмитрия, крепил вьюки с добром сотника, слуги придирчиво осматривали копыта лошадей, сбрую и сёдла. Стало шумно, конское фырканье, разговоры путников, смех. У людей, как и водится перед дальней дрогой, было приподнятое настроение. Но не у Пекки. Лицо его с заплетёнными в косицу под подбородком усами, было мрачным.
Наконец всё было готово. Слуги сидели на лошадях. Анти в новой одежде, с кордом на поясе, тоже сел на кобылу, купленную Пеккой специально для него.
Настало время проститься.
Пекка подошёл к Богше. Они положили свои руки на плечи друг другу, и соприкоснулись лбами. Долго стояли так молча. Наконец пека тихо заговорил:
-Прощай, Богша, мы более не увидимся. Я ухожу от тебя, ты уходишь от меня, а жизнь уходит от нас. Спасибо что ты есть. Прощай.
-Прощай друг. Прощай, единственный друг. Ты навсегда в моём сердце.
Они стояли так долго, два воина, два убийцы, два человека, два друга, слёзы текли из их глаз, столько повидавших в жизни. И они не стыдились слёз.
Наконец Пекка, внезапно отстранившись от Богши, одним движением, буквально взлетел на коня, и, не оборачиваясь, поехал со двора. Вслед за ним тронулись и другие.
Проехав перекладину ворот, сотник, не оборачиваясь, поднял к небу правую руку, сжатую в кулак.
Так и ушёл из Богшиной жизни Пекка, на коне, поблёскивая колёсиками шпор, и с рукой, как будто с угрозой, поднятой к небу.
Пекка уехал, и Богше стало совсем не вмоготу. Он не знал, как жить дальше. Но жил, прилежно занимался делами купеческими, ходил в церковь, а потом, вооружившись ножом и топором, резал деревянные кружевные украшения на свой дом, постепенно превратив его в такой изумительной красоты терем, о каком не каждый боярин мог и мечтать.
Приходили грамотки от жены и детей, Богша равнодушно читал их, а потом сжигал в печке. На грамотки те он иногда отвечал, а чаще нет.
Ратные походы теперь проходили без старого мастера. Он твёрдо решил оставить войну в прошлом.
Один только раз и приходили его звать в поход, да и то закончилось это дело не ладно.
Через год после описанных событий, на Богшин двор пришёл старый знакомец, пятидесятник конной дружины Агап Собака. Агапа сопровождали два молодых воина.
Богша обнялся с Агапом, радушно поздоровался и спросил, чего приятель явился при оружии да с двумя молодцами при саблях.
-Нет бы, бражки пришёл выпить, а то ведь по делу, небось.
-По делу, Вася! А после и без дела приду.
-В поход звать станешь?
-Стану. Данила велел.
-Не пойду. Знаете ведь.
-Знаю. Но предложить обязан. Я на службе.
-Передай, Агап, в Кроме, что мастер Василий, де, благодарен за приглашение премного, но в изгон не пойдёт. Дел у него, де, много, да и здровишко не то.
Агап, явно иного и не ожидавший, покачал головою.
-Я понял тебя, мастер, передам твои слова в точности.
Так бы всё и закончилось, кабы не молодой воин, смотревший во время разговора на старого мастера с нагловатым прищуром. Молодец глянул на Богшу с презрением, и вмешался в разговор.
-Труса празднуешь? Мастер Василий? А мы…
Больше сказать он ничего не успел. Неуловимым движением рука Богши скользнула к голенищу. Доля секунды, и отточенный как бритва, засапожник, упёрся в кадык парня. Кончик лезвия проколол кожу, и тонкая струйка крови потекла из под короткой бороды.
-Закрой рот, глуздырь! [6]– с бешеным спокойствием прошипел Богша – Пока старшие говорят, заткнись, и молчи. Хоть что ещё вякнешь, прирежу!
Парень смотрел на мастера выпученными глазами, губы его мелко тряслись.
Не потерявший самообладания опытный Агап, с ленцой проговорил:
-А и прирежь его, Вася! На виру [7]денежку наскребёшь, не бедняк ведь. А войско от дурака избавишь. Дурака в бою, сам знаешь, хуже нету.
Богша опомнился, и опустил нож.
-Вали ка, ты Ярош, в кром, да непременно в церкву перво-наперво, беги. Свечку пудовую ставь за свою дурацкую жизнь. За Василием нашим мертвяков числится больше, чем волосьев на твоей тупенькой головушке. -----Нашёл на кого рот разевать, дурашка – оборотясь, спокойно сказал он опешившему парню. И, вдруг, рявкнул:
-Бегом, говорю!
Воин, топоча ногами, мигом вылетел за ворота.
-Прости, Вася, дурак он – почесав ухо, смущённо проговорил Агап – За бесчестье тебе с меня бочонок пива доброго.
-Прощаю. Куда деваться? Не резать же, и вправду, своих. А пиво, это добре!
-Спасибо, Вася, всё Даниле передам. А вечером жди. Приду.
-Жду.
Они рассмеялись, и, похлопав друг друга по плечам, разошлись.
Прошло без малого три года. В тот злополучный день Богша был в кроме, толковал с гостями о делах важных, купеческих. Полюд, Богшин старший сын, прислал письмо с просьбой помочь за мзду умеренную его знакомцу, Смоленскому купчине Исааку. Исаак этот, торговал с Новгородом долго и весьма успешно. Однако, сейчас все деньги купчина потратил, на товары земель северных, шкурки пушные, да льняные холсты. Хотел бы он ещё прикупить Пскопского железа кричного, дабы продать вместе с уже сторгованными товарами в землях низовских, Владимире да Рязани. Железо обещало приличный барыш. Вот и обратился он к Полюду с просьбою по старой дружбе выручить, а у того, как на грех серебра на руках не оказалось, вот и отправил Исаака к отцу, может, выручит?
Поговорили, Богша был не против, и они ударили по рукам. Затем отправились в Кром, дабы взять из надёжного места серебро, и оплатить положенное за сделку мыто. Ещё раз уже в присутствии купеческого старосты ударили по рукам.
В соборной кладовой, где Богша хранил свои деньги отвесили серебра, монет и прутков рубленных, сколько надо. А потом поднялись из каменного подземелья на свет Божий. Они стояли, и беседовали, с удовольствием вдыхая чистый воздух, казавшийся таким вкусным после сырого подвала.
Внезапно Богша почувствовал, как его кто-то дергает за полу свиты. Он обернулся.
За спиной стоял малец Янка, сын вдовы, которая теперь была в доме мастера и за служанку и за повариху и за ключницу.
Как и говорил он Пекке, взял соседскую вдову с тремя детьми себе в работу. Сначала Агате было тяжело одной, но время шло, дети подрастали, и помогали мамке все больше и больше. Старших сыновей Сашку да Янку, первому из коих уже годков с дюжину исполнилось, Богша вечерами письму и счету учил. Сашка читал и писал вполне свободно, да и счёт знал сносно. В принципе, Богша иногда серьезно подумывал пристроить мальца помощником к своему приказчику, лысому хитрющему Екиму. А Янка учится не желал, вот сбегать куда с вестью, отнести чего-то, это пожалуйста, а учится- нет! Хоть тресни! Дочка же Агатина, Верка, хоть и мала, всего пять годков, все равно матери на поварне уже помогала по мелочи.
Так и жили.
Янка смотрел на Богшу огромными карими глазами и теребил полу одежды:
-Дядька Вася! Дядька Вася!
Мастер обернулся к мальчишке, и потрепав всклоченные волосы спросил:
-Ну, что, тебе, неуч?
-Дядька Вася, там к тебе человек пришел.
-Ну, и что за человек? Неужто такой страшный, что ты с ним без меня не справишься?
-Не, не справлюсь – серьезно сказал Янка - Здоровый он, что твой ведмедь! А росту в нем столько, что почитай за баркан[8] без цыпочек заглянет! И морда - во!
Янка опустил правую половину рта, прищурился левый глаз, и сделал движение, словно ребром ладони прорезал лицо от глаза до уголка рта.
-Ну, видать и правда чудо - юдо! Беги домой, и скажи этому страшиле, что я сейчас приду.
Парнишка смешался, и прошептал:
-Не, дядька Вася, пойдем вместе, а то мне боязно!
Богша удивился, но чуть помедлив, сказал:
-Добро, сейчас пойдем - и уже Исааку:
-Дело сделано, доброго барыша тебе, гость, а коли со мной чего приключится, серебро мое сыну отдашь. Удачи тебе!
Они крепко, по-купечески, пожали руки, и разошлись.
Привычно открылась знакомая калитка. Богша вошёл к себе во двор.
Во дворе привязанная к коновязи стояла, помахивая хвостом рослая белая с подпалинами, кобыла, явно очень дорогая, и злая, потому как, учуяв посторонних, скосила глаза, фыркнула, и принялась угрожающе стучать подкованным копытом.
Опытным глазом Богша сразу понял, что эта, накрытая тонким войлоком не просто лошадь, это боевая, обученная лошадь, и всадник, что приехал на ней, наверняка воин. Сердце старого мастёра отчего- то заныло. Пекка? Нет, сотник никогда не ездит один, невместно. Кто-то из старых боевых товарищей? Нет, все близкие друзья давно покинули землю, а те немногие, кто выжил, давно мирно, растят внучат. Тогда кто? И, главное, зачем?
Пересилив секундную слабость в коленях, Богша уверенно направился к двери дома.
Открылась дверь Богшиного жилища, и навстречу хозяину шагнул человек высокого роста с могучими плечами, поджарый и жилистый. Одет он был в черную скромную одежду, но с опушкою из бесценного горностая. На голове - черный войлочный колпак, который гость поспешно сдёрнул при виде хозяина. На поясе, в богатых ножнах, висел кривой кинжал.
Лицо мужика было страшно изуродовано. Сверху вниз, и слева на право, его пересекал глубокий шрам. Там, где шрам пересекал нижнюю губу, точнее то, что от нее осталось, наружу выглядывали нижние зубы. Белые, молодые зубы. Тут- то Богше и стали ясны ужимки Янки, и его страх.
Но старый мастер видал и не такое, поэтому он, сощурив глаза, внимательно вгляделся в незнакомца. Вдруг, догадка узнавания обожгла его память, и он полу утвердительно, полувопросительно, произнес:
-Анти?!
Тот низко склонил голову и заговорил. Говорил бывший слуга, по русски, правильно, но с явственным чухонским акцентом, растягивая гласные и при том, совсем чуть-чуть шепелявил. Очевидно, давала знать изуродованная губа.
-Так. Так меня звали раньше. Теперь, мастер Василий, зови меня Роман. Роман сын Дмитриев. Отец крестил меня, и дал иное имя. Прости меня, мастер, я с дурной вестью.
Странно, но Богша, уже понявший, что за весть ему принёс Анти, не покачнулся на ослабевших ногах, не прислонился к ближайшей стенке. Он просто спросил вмиг охрипшим голосом:
-Как?
-Убили в начале лета - не поднимая глаз, ответил бывший слуга – Мы вчетвером ехали лесом в стойбище карел. Кто - то пустил стрелу. Она попала отцу в шею. Сзади. Он умер сразу.
-Где похоронили?
-В Кореле, возле каменной башни, как он и просил.
-Ясно. Заходи, расскажешь всё толком. Мне надо знать.
-Да, мастер Василий, только позволь мне выполнить его волю.
-Какую, Роман Дмитриевич? Какую волю…
И тут Богшу повело. В глазах потемнело, ослабшие уже ноги подломились, и если бы не Роман, метнувшийся к нему, и подхвативший его под локоть, мастер непременно рухнул бы на дворовые плахи.
-Прости меня, мастер Василий, прости, мне больно тебя мучить, но отец приказал мне – приговаривал молодец, придерживая Богшу. Но тот уже оправился. Призвав всю волю, Богша крепко встал на ноги.
-Ну, что же, выполняй.
Роман, сделав шаг назад, достал из-за пояса свёрток мягкой кожи, перевитый тонкими ремешками. А затем произошло странное: молодой чухонец обеими руками поднял над головой свёрток, и медленно опустившись на колени, протянул его Богше.
-Отец наказал мне, что когда он умрет, я должен передать это тебе. Он сказал, ты знаешь, что делать.
Богша взял в руки свёрток, и развязав ремешки увидел внутри то, что и ожидал.
Глазам мастера предстал завёрнутый в мягкую бледную кожу, Пеккин нож. Светлый, покрытый волнистым узором клинок, выглядел так, будто бы его только вчера отковал мастер-кузнец. В противоположность клинку, рукоять, с вырезанной на тыльнике головой утки, выглядела старой, даже очень старой. Дерево потерлось, и лоснилось от постоянного использования. В тёмном, почти чёрном дереве рукояти различались небольшие вмятины, будто некий жук проел их. Это был Пеккин пуукко.
-Ты знаешь, что это? – угрюмо спросил Богша.
-Да, но не всё.
-И ты отдаешь его мне?
-Это воля отца. Он велел мне сделать это за день до смерти. Накануне Пекка сам снял его с пояса, и передал мне с наказом. А назавтра стрела сразила его. Примешь?
-Приму – Богша взял из рук Романа свёрток – Но сначала пойдем в избу, я расскажу тебе всё.
Вскоре они уже сидели за добротным Богшиным столом. Старый мастер вздохнул, и заговорил:
-Этот нож был самым ценным, что было у Пекки. Он ненавидел его от всей души, но расстаться был не в силах. Секрет этого клинка теперь знаю только я. Пекка ушел, ушла и одна старая чухонка, жившая в тех местах, где мы познакомились с твоим отцом. Ты знаешь, как это случилось?
Роман, молча, кивнул головой.
-Так вот, получается, что из ныне живущих, только один я знаю секрет клиника Керемета. Слушай и решай сам. Один раз мы сотворили зло. Тогда-то мы считали, что вершим справедливость. К нам вышла старая Чухонка, её все так и звали, просто Чухонка. Многие считали, что она ведьма и водится с самими древними богами. Возможно, так оно и было. Но я точно знаю, что никакой ведьмой она не была, а была она самой мудрой женщиной из тех, кого я знал. Она пророчила мне, а потом, отозвала твоего отца и о чем-то долго с ним говорила.
Пекка после разговора вернулся сам не свой, но никому ничего не рассказал. Только много лет спустя он открылся мне. Слушай, внимательно, и думай. Такие ножи в вашем народе называют Пуукко, и достался он Пекке от отца, а Пеккиному отцу от его бездетного двоюродного деда. Тот дед был сильным шаманом. Этот нож непростой. В то день, когда свеи вырезали род Пекки, его отец, зачем то отдал ему нож, и послал в лес резать упругие жерди для сетей. Это и спасло Пекке жизнь. Отец ничего не успел рассказать сыну о том, что это за клинок. Зато ему все рассказала Чухонка. Много столетий назад, Бог кинул с небес кусок железа. Железом тем убило в стойбище местную колдунью, а сам этот кусок взял себе великий кузнец, чуть ли не сам Сеппо Ильмаринен, и из того железа на священном камне отковал он предметы, пять оберегов от беды, и пять пуукко. Говорят, что закалил мастер их клинки в крови, которую, ради того дала сама Вамматар[9]. А рукояти ножей своими руками резал Керемет. Кто владеет таким клинком, тот неуязвим в бою, он выйдет победителем в любом единоборстве, любая самая лютая сеча ему не страшна.
Богша ненадолго замолчал. В подклети было тихо и сумеречно, однако и сюда, словно неясный шепот, доносились звуки большого города. Нет-нет, да забрешет соседская собака, заржет лошадь, громко забранятся возчики, не поделившие бревенчатую мостовую.
Молчание прервал Роман:
-Отец не рассказывал мне этого, он сказал, что пуукко великой силы родовой талисман.
-Так он тебе и не соврал, он просто не сказал всей правды. Чтобы ты понял и осознал силу ножа, Пекка должен был сам умереть, иначе ты не поверил бы, и от незнания попал бы в плен к этому страшному талисману, и невольно стал бы ему рабом, каким стал сам Пекка, ведь его отец не успел ничего толком рассказать.
-Рабом?! - возмущённо взвился Роман – Он не мог быть ничьим рабом! Мастер, возьми назад свои слова! Это не правда!
-Слушай, и не кипятись - мягко продолжил Богша – Это клинок не просто приносит удачу. Пока он у тебя, ты практически неуязвим. Если вдруг ты оставишь его дома на хоть какое нибудь продолжительное время, нож накажет тебя. Ты будешь болеть, тебя ранят, или, возможно околеет твоя лошадь. А может, и твоего приятеля убьют на твоих глазах, а ты не в силах будешь ему помочь. И так пока ты не вернёшь себе злополучное железо. Этот клинок хитёр, и Пекка не раз говорил мне, что иногда ему казалось, будто нож живой. Тот, кто владеет им сам, по своей воле, со времени попадает в зависимость от клинка. Ведь никто в здравом уме и не подумает
отказаться от своей удачи. Мы всего лишь люди, каждый из нас хочет жить, и жить хорошо. Но когда ты до конца понимаешь цену этой удачи, возможно, ничего изменить будет уже нельзя. Коготок увяз - птичке пропасть.
-Так что же это за цена такая?
-Кровь. Кровь и жизнь. Человеческая кровь и человеческая жизнь. Нож только тогда набирает свою страшную силу, когда он отнимает, чью нибудь жизнь, напоив железо кровью. Чем больше людей загубит тот, кто владеет клинком, тем больше выпадет ему удачи. Если же вдруг, владелец, а если быть честнее, слуга ножа перестанет кормить его людскими жизнями, то ему становится ох как скверно, и волей – неволей приходится снова пускать нож в ход. Клинку безразлично, чья кровь оросит железо, кровь воина, ребёнка или старика. Главное, получить желаемое. Со временем человек, каким бы сильным он ни был, попадает в зависимость от ножа, и начинает убивать, убивать просто так, без видимой причины. Ты никогда не задумывался, отчего твоего отца считали самым жестоким воином в дружине? Пекка, железный воин, оказался слаб перед могуществом благословения предков, обернувшимся страшным проклятием. Я не берусь его судить, силы, создавшие пуукко, неизмеримо могущественней любого смертного. Нож ничего не приносит извне, он только пробуждает в человеке то, что изначально есть в нём. В каждом из нас есть тёмная сторона души, она то и является целью клинка.
Богша говорил тихим голосом, однако казалось, что каждое слово разносится по горнице раскатами грома.
-А ты! А ты, мастер! Смог бы устоять? – подавшись вперёд, почти выкрикнул в лицо Богше Роман.
-Нет – спокойно ответил тот.
-Тогда отчего отец велел отдать его тебе?
-Во-первых, через меня Пекка даёт тебе выбор. А во-вторых, я надеюсь, что знаю, как поступить с пуукко. Так что, выбирай. Оставь себе нож, ты имеешь на это право, и ты станешь великим воином и будешь жить долго, но за это клинок, за многие годы, по капле выпьет твою душу. Или не бери его, и иди своим путём, каким бы он ни был. Тебе решать, Роман, сын Пекки, сына Тэйсти. Выбирай.
Роман сидел неподвижно, но на лице его сменялась гамма разных, явно противоречивых чувств.
-Прости, мастер Василий – заговорил он – Я всё обдумал, я не возьму нож. Я молод и слаб душою. Я не выдержу и выпущу в мир силы этого страшного оружия. Я это знаю. Забери его себе, тем более, ты знаешь, как с ним поступить.
С этими словами молодой воин решительно придвинул свёрток с ножом к Богше.
-Я не знаю, но я предполагаю. Уничтожить силу амулета нельзя, но его можно забыть. Я стар, и нож не имеет надо мной такой власти. Я спрячу его там, где долгие годы, или даже века, его никто не увидит. Все забудут о нём, и его сила, до поры, не вырвется в этот мир.
-До поры? Ты хочешь сказать, что рано или поздно он всё равно, появится среди людей?
-Да. Надеюсь, что это произойдёт нескоро. Древние боги, как и их силы бессмертны. Забвенье ослабляет их, но не убивает. Велико обаяние старых богов! Рано или поздно они попробуют вернуться.
-Спасибо, мастер, что снял с меня невыносимый груз. Удачи тебе. Я буду всю жизнь, молится, чтобы Бог помог тебе.
-Молись, мне это не помешает – с этими словами Богша взял со стола кожаный свёрток, и убрал в обширный дубовый сундук.
На следующее утро Роман уехал.
Наступила осень с её пронизывающими ветрами и вечно моросящим холодным дождём. Вода в реке потемнела и стала маслянистой на вид, зато в колодцах сделалась она светлой и прозрачной. Свирепые ветродуи сменялись тихими днями с ломким похрустывающим ледком на утренних лужицах.
До первого снега Богша грамоткой вызвал к себе из Новгорода старшего сына. Полюд приехал не мешкая, сразу, и они долго говорили о чём-то в резном Богшином доме. Часто по делам наведывались в Кром, где старые Богшины знакомцы смотрели на него с искренним удивлением.
По Городу пошли разговоры:
-Слышь, Людота, Василий то, мастер из Города засобирался, дела свои да достаток вместе с домом сыну уже передал. И чего не живётся человеку в старости? – говорил приятелю лавочник Стефан за бражкою.
-Странно, конечно, но Василий человек богатый, почитай что боярин, что хочет, то и деет. Кто же ему запретить может? Видать к старости решил на покой уйтить. А едет он, как люди говорят, к себе в отчину, где то далеко в землях Шелонских у него земля есть, туда, мол, и засобирался – отвечал лавочнику мельник Людота.
-И чего дома-то ему не живётся? Прав ты, друг мой, у богатых свои причуды – Стефан мечтательно закатил глаза к потолку и продолжил – Эх! Мне бы его богатство! Эх! Я бы… Давай Людота, выпьем, за то выпьем, чтобы богатыми быть, и что бы нам за то богатство ничего не было!
-А знаешь, Стёпа, что я тебе скажу? Не хотел бы я богатства с такой жизнью, какая Василию выдалась. Сам посуди, всё время в походах, в грязи да вшах, а кругом кровь да смерть чужая, и постоянное ожидание своего конца. А под конец жена ушла, и даже внуков своими глазами Василь не видел – Людота задумчиво почесал ухо – И что ему богатство? В бою смерти избежал, а всё же, рано или поздно, умирать придётся. Видать в тягость ему така житуха стала, вот и уходит. Давай лучше за то выпьем, чтобы нам с тобою легче, чем ему в жизни пришлось.
-Прав ты, Людота! Давай.
С глухим стуком столкнулись деревянные ковши.
Снег лёг на Покров, лёг сразу и на всю зиму. С первым санным путём сын уехал в Новгород. Богша смотрел на отъезжающие Полюдовы сани.
Смотрел без сожаления.
В свой черёд пришла весна, вскрылись, освободившиеся ото льда реки, талые воды бешено неслись по разбухшим руслам, унося, куда-то далеко всё, что не убереглось от половодья, деревья, кусты, трупы неудачливых лесных зверей. Тихая, обыкновенно река с плавным течением булькала, шумела и плескалась в крутых берегах, подходя к самым крепостным стенам.
Богша стоял на стене Крома, там, где сливаясь воедино, два речных потока образовали бурлящие воронки водоворотов. Он смотрел вдаль на реку несущую куда то свои мутные полые воды. Куда несутся они? Бог весть.
Мастер прощался с Городом, где прожил столько лет, где нажил богатство и уважение, где потерял жену и друга, с городом который любил, но в котором он никогда не был счастлив.
-Пора – вслух сказал он, и, не оборачиваясь, стал спускаться со стены.
В последний день месяца травня[10], Богша позвал Агату.
Баба зашла в хозяйский дом, и встала у порога.
-Зайди и садись, сиди и слушай – начал Богша – Завтра с утра я уеду, уеду навечно. Усадьбу свою в Городе я оставляю за собою, но распоряжаться ей будет Полюд. Тебя никто не выгонит, не бойся. Сын не будет тут жить, только наездами, а ты за плату будешь присматривать за домом. Сторожка, где вы сейчас живёте твоя навсегда. Сашке твоему оставляю книги и всё, что для письма потребно, пусть учится и идёт к Екиму в подручники, я о том Екиму сказывал. Янке, бедовый он у тебя, оставляю лёгкий доспех свой, вырастит, глядишь, воином станет. Верке в приданое, в церкви Николы, что на Усохе, на сохранение толику серебра положил. Замуж соберётся, возьмёте…
Агата открыв рот, стала заваливаться с лавки на бок.
Подхватив бабу, Богша встряхнул её за плечи.
-Приди в себя, Агата! Я ещё не закончил!
Та, прояснившимися глазами с каким-то ужасом смотрела на Богшу, который продолжал:
-О том, о чём тебе сказал, я при свидетелях объявил и грамоту составил. Та грамота в Кроме в соборе хоронится будет. Никто не посмеет тебя обидеть.
-За что, Василий? Ведь не достойна я… Я чужая тебе…
-За мужа твоего, что голову на стене сложил. За этот Город сложил. За вас и за меня. Мне не жить тут, а вы живите. Это самое малое, что я могу сделать.
Агата закрыла лицо ладонями и взахлёб разрыдалась. Сквозь пальцы часто-часто капали слёзы.
-Василий, всю жизнь за тебя… за тебя…молиться станем – сквозь всхлипы твердила баба.
-Вот это не помешает – серьёзно сказал Богша – А пока хорош мне сырость разводить. Собери одёжу мою, инструмент рабочий, да харчей в дорогу на седмицу.
Агата молча, глотая слёзы, вышла из избы.
Последнюю ночь в Городе Богша провёл почитай что без сна. Лежа на набитом сеном тюфяке он невидящим взором смотрел в потолок и думал. О чём? Он и сам не знал.
Изредка где то в доме, что-то щёлкало и поскрипывало. Это вставали на место брёвна сруба, поведённые за зиму местной подвижной почвой. Донник ушёл, вот и вставали на место брёвна и балки дома, фундамент которого составляли обычные валуны, выложенные под венцами из срубленной зимой и держаной ели. Жалобно скулил и подвывал ветер в стрехах под тесовой крышей. А может быть это вовсе и не ветер? Может это домовой стенает и плачет, от того, что дом вот-вот лишится хозяина. Не будет другого, кто так искусно и с любовью изукрасит своё жилище, что даже соседние домовые желтеют о зависти.
Может то и правда, суседко грустит. Бог весть.
Утором Богша уехал. Две лодки с нанятыми мужиками на вёслах, отплыли от городской пристани. Им предстоял путь хоть и не далёкий, но совсем нелёгкий: Из Великой реки в реку Черёху, а там волоком в Узу, а по Узе, уже в Шелонь. И только потом, за Пыльным городком, надо подняться поприщ на 15 по реке Полоной до места назначения.
****
Нить оборвалась. Богша вспомнил всё. Заново прожил уже прошлую жизнь. И ни о чём не жалел. Он много оставил в этом мире. Оставил потомков, оставил дела, которые долгие века будут помнить люди. Да, имя его будет забыто, но дела, хотя зачастую и недобрые – нет. Да, он убийца, но он и жертва. Он злодей, и в тоже время он благодетель. По правде сказать, он никогда по-настоящему не верил в Бога, хотел, и не мог. Но Богу-то что с того?
Всю четверть века, прожитою им здесь, в болотной глуши, Богша ждал этого мига, и вот он пришёл. Не стало на земле Богши, во крещении Василия, сына кривича и литовки, пятидесятника, порочного мастера и строителя. Но остались крепости, построенные им, крепости стоящие на границах его родной земли. Не будет больше набегов с запада, и люди смогут жить на этой земле, не боясь потерять и без того скудный достаток. Останется и эта маленькая крепостца. От времени сгниют и развалятся стены и пристань, но ещё долгие века будет видна дорога к воротам, крутые склоны укреплённые камнем, и река, несущая свои воды туда, далеко, в холодные северные моря.
Пришёл черёд, и он оставил этот мир, а в мире этом оставил небольшую, срубленную и любовно украшенную им самим, часовенку на вершине пологой горы, скорее холма. Часовенку во имя Дмитрия Солунского, святого воина, где глубоко, в четырёх саженях под срубом, на полу выложенной плитняком ямы, в прочном дубовом ящике покоится залитый смолой кожаный свёрток со странным клинком на истёртой рукояти в виде утиной головы.
Его найдут! Сейчас, когда Богша умер, он знал, кто и когда это сделает, он знал, что последует потом, сейчас он вообще всё знал! Знал прошлое, прозревал будущее, и если бы душа его умела смеяться и плакать, она делала бы это одновременно.
Всё! Пора! Прощай мир, и здравствуй новый! Что ждёт там душу Богши, жестокого воина, даровитого мастера и просто человека? Сейчас он узнает и это…
Где то там, ни вверху, и ни в низу, ибо не было больше для Богши верха и низа, вспыхнул яркий свет, и душа его с весёлым ужасом устремилась туда.
Прощай Богша мастер! Прощай раб Божий Василий! Вечный мир тебе, воин!
****
-Ох, и боязно мне, Мишка! – худощавый остроносый подросток, лет двенадцати, зябко передёрнул плечами.
-С чего бы то? – попутчик подростка, парень самую малость постарше, с лукавым прищуром посмотрел на спутника
-А с того, что боязно. Боюсь я деда. Взгляд у него страшный какой то, как зыркнет, так чуть в порты не кладу. А отчего не ведаю – набычившись, ответил тот.
-Дурень ты, Агапка. Чего это он тебе худого сделал? – ответил Мишка, и перебросил на другое плечо увесистый мешок.
-А вот не знаю. Ничего худого не сделал, то верно, напротив, он меня ложки резать учил, когда я ещё совсем молодым был, и всегда угостит, чем вкусным. А всё страшно. Глядит как собака, внимательно так, как будто момент ищет в горло вцепиться.
-Это от того, Агапка, что дед много-много лет тому в войске служил, и людишек убил немерянно, мне о том дедка Гурий сказывал. Но то в прошлом, теперь Кукушка нам ох как помогает! Сам ведаешь ведь.
-Ведаю – со вздохом сказал Агап – Слушай, Мишка, давай передохнём. Уже часовню видно. Почти дошли.
-Давай.
Ребята скинули с плеч мешки и остановились.
- Хорошо, что дождя нет… - сказал Мишка, разминая затёкшее плечо.
-А лучше бы был, я тогда бы к Кукушке не пошёл…
-Слушай, Агапка, ты скугрить[11] то прекрати! Не баба, чай! Ну чего тебе дед дался? Старик как старик, зла не делает, никому не мешает, а коли нужда, так и поможет. Вот ты чего ему несёшь?
-Ну, там зерна немного, да пару зайцев, да рыбу вяленую.
-А почему?
-Что почему?
-Почему ты деду каждый месяц еду таскаешь? Он что с голоду помирает? У него же и хозяйство своё, даже корова есть. А? Почему?
Агап пожал плечами:
-Не ведаю. Батька с мамкой велят, вот и таскаю.
-Батька с мамкой, бе-бе-бе… – передразнил Агапку Мишка – От того мы деду едьбу носим, что на его земле живём. Не знаешь, что ли?
-Не-е-е – протянул удивлённо Агапка – Так дед чего, боярин что ли?
-Дурень ты – устало сказал Мишка – телепень. Не боярин, а земля, что от Старого села, до Сокольего мха вся его. И твои и мои, на его земле живём, а это – Мишка коснулся носком лаптя мешка – поминки ему. Иные вотчинники за землю свою с людей монету гребут, а Кукушка ничего не берёт. Вот наши с тобою родичи и уговорились, сами поминки ему носить. Ну, и носим.
-Ух, ты! – удивлённо проговорил Агапка – Ну, дела…
Мишка посмотрел на вершину горы, где на фоне свинцового неба серебрилась крытая осиновой чешуёй маковка часовенки, ещё раз размял руки и сказал:
-Всё, харе трещать, пойдём.
-Мишка, а отчего деда Кукушкою кличут? Это что имя такое? – не двигаясь с места, допытывался Агапка.
Мишка рассмеялся:
-Не, зовут деда Василием. А отчего Кукушка? Так сейчас сам поймёшь. Как к воротам подойдём, так звать его станем, а он глухой почти. Вот и сорвём глотки, пока доорёмся, как бабы, что кукушку выкликают!
-Вона как… - Агапка почесал затылок – Ну, пошли, что ли…
И ребята, взвалив на плечи кули, зашагали по мягкой от влаги осенней земле. С разговорами подростки вступили на спиральную тропинку, что вела к воротам крепости. Справа, вверху, над ними нависал крепкий бревенчатый частокол.
-Ну, Агапка, готовь глотку, сейчас Кукушку кликать станем – весело оглянулся к приятелю шагавший первым Мишка
-Ох, робею я, худое мнится…
-Ты, Агапка, мне надоел, баба ты, что ли? Вот как дам тебе в глаз…
Перед Мишкой открылись ворота крепости, и он встал как вкопанный. Смотревший себе под ноги, чтобы не оступится на скользкой земле Агап, с ходу врезался в приятеля.
-Ты чего… - начал было он, но посмотрев через Мишкино плечо, осёкся.
Крепкие ворота, набранные из хитро скреплённых дубовых брусьев, были открыты.
[1] Это чтобы звери не плодились… - нижнее бельё из шёлка препятствует появлению паразитов на человеческом теле.
[2] Бикас – мошка.
[3] Тэйстин Пекка – Тэйсти звали Пеккиного отца.
[4] Шелонская соль – в средние века на реке Шелонь добывали соль из соляных источников. Отголоском этого времени служит название города Сольцы.
[5] Жолна – дятел.
[6] Глуздырь - птенец
[7] Вира – денежный штраф за уголовное преступление.
[8] Баркан – забор.
[9] Вамматар – злая богиня карело – финской мифологии. Воплощение боли и беды.
[10] Травень – май.
[11] Скугрить – ныть, жаловаться.
Январь 2020 года.