После войны советские города были наводнены людьми, которым посчастливилось выжить на фронте, но потерявшим в боях за Родину руки и ноги. Самодельные тележки, на которых юркали между ногами прохожих человеческие обрубки, костыли и протезы героев войны портили благообразие светлого социалистического общества.
В 1949 году, перед празднованием 70-летия юбилея Великого Сталина, в СССР были расстреляны фронтовики, инвалиды Второй мировой войны. Часть их расстреляли, часть вывезли на далекие острова Севера и в глухие углы Сибири с целью дальнейшей утилизации. Окончательное решение вопроса инвалидов в СССР было проведено силами специальных отрядов советской народной милиции. В одну ночь органы провели облаву, собрали бездомных инвалидов и на вокзалах погрузили их в вагоны, отправив на Соловки. Без вины и суда, чтобы они неприятным видом своих фронтовых обрубков не смущали граждан и не портили идиллическую картину советских городов. Существует мнение, что беспризорные инвалиды ВОВ, коих было после войны десятки тысяч, прежде всего, вызывали злость у тех, кто действительно просидел войну в штабах. Инвалиды в одночасье были удалены из городов, хотя их отлавливали вплоть до хрущевского времени. Одним из мест их ссылки стал остров Валаам. Вывозили не всех, а тех, у кого не было родственников, кто не хотел нагружать своих родственников заботой о себе или от кого эти родственники из-за увечья отказались.
Некоторые вернулись домой, где их ждали и любили и приняли даже таких. Они нашли в себе силы адаптироваться к новой жизни, но их было не больше половины. Даже те, которые жили в семьях, боялись показаться на улице без сопровождения родственников, чтобы их не забрали.
Страна карала своих инвалидов-победителей за их увечья, за потерю ими семей, крова, родных гнезд, разоренных войной. Карала нищетой содержания, одиночеством, безысходностью. Всякий, попадавший на Валаам, мгновенно осознавал: «Вот это все!» Дальше — тупик. «Дальше тишина» в безвестной могиле на заброшенном монастырском кладбище.
В пятидесятые годы решали данную проблему одним путем - социализировать безруких и безногих в дома инвалидов. Но подобных учреждений после ВОВ не хватало. Надо отметить, что многие безрукие и безногие мечтали попасть в дома инвалидов, так как это был единственный для них выход, если они хотели жить. Там кормили, лечили, ухаживали за ними, но чаще свободных мест не было.
Вопреки легенде никого на Валаам насильно не загоняли и паспорта не отбирали. Наоборот, сюда надо было ещё постараться попасть – типичная ситуация – солдат возвращается с войны без ног, родственников нет – убиты по пути в эвакуацию, или есть – старики родители, которым самим требуется помощь.
Большинство этих людей жили и умерли на острове Валаам. Было еще одно место, - степи Казахстана. Там в степи, калек-фронтовиков выбрасывали из товарных вагонов и расстреливали из пулеметов"... Эти кровавые факты стали известны совсем недавно, пока не рассекретили документы с грифом «Совершенно секретно».
Интернат на Валааме - это идеальный образ разбитой жизни. Без будущего, без надежды, в окружении эпически прекрасных гранитных скал и ревущего Ладожского озера, по которому навигация открыта лишь 5 месяцев в году.
Вот туда и попал в начале пятидесятых годов прошлого века дядя Саша - Александр Александрович Спиридонов, фронтовик, калека без двух ног, с привязанной к туловищу доской на подшипниках.
Спиридонов встретил войну в числе первых советских солдат. Незадолго до войны он окончил Саратовское танковое училище и был направлен на службу в воинскую часть под Москвой.
Военная служба давалась Александру легко, он быстро дослужился до командира танка Т-26, собрав возле себя славную команду экипажа. Советские танкисты полюбили танки БТ за скорость. Однако, важным было и другое их качество: потеряв гусеницу, они продолжали движение на колесах, что гусеничным машинам было не по силам. Для этого требовалось снять и неповрежденную гусеницу, так как приводы колесного и гусеничного хода у танков БТ не были синхронизированы. К тому же на колесном ходу у БТ ведущей была всего лишь одна пара колес, поэтому проходимость его на колесах была крайне невелика, особенно вне дорог, которых в России всегда не хватало. Однако, вскоре была разработана автоматическую сцепка для танков Т-26, Т-27.
Наличие специального механизма — синхронизатора — уравнивало скорость движения на колесах и гусеницах, в результате чего танк мог продолжать движение, даже потеряв одну из гусениц.
Изюминкой конструкции был отказ от шестеренчатой передачи с ведущих колес хода на гусеницах на задние опорные катки колесного хода. Был введен ряд новых механизмов колесного хода, синхронизатор, угловая распределительная коробка, верхние коробки передач, карданные валы, приводы ведущих колес колесного хода, привод переключения синхронизатора, а также установлен новый кормовой бензобак. Все это досконально прошел на своем танке экипаж Спиридонова, состоявший из пяти человек. Буквально за неделю до рокового 22 июня 1941 года воинская часть получила несколько новых танков, и один из них передали Спиридонову.
В ноябре 1941 года гитлеровцы, захватившие Клин и Солнечногорск, форсировали канал Москва-Волга. Они подошли к Москве на 25-30 км. В начале декабря немцы прорывались к столице в районе Апрелевки и в Химках. Но контратаки наших армий заставили врага отступить. И 5 декабря первая, оборонительная часть Битвы за Москву, завершилась успехом Красной Армии. Это стоило нам более полумиллиона жизней.
Александр хорошо запомнил свой первый бой. На окраине города немцы разместили свои орудия и стреляли не переставая. Засечь и подавить огонь русским никак не удавалось. Комбат приказал взводу - прорваться к месту дислокации немцев и, вызвав огонь на себя, засечь и передать координаты огневых точек противника. Это задание, по сути, было смертным приговором, но приказ был получен. Практически все состояли в партии КПСС, были патриотами Родины и готовы были отдать за нее жизнь. Страха не было, наоборот, хмельное чувство гордости звало вперед. Взвод в составе пяти машин Т-26 двинулся в сторону немцев, которые их быстро засекли, и снаряды полетели со всех сторон. Одну машину сожгли, другую подбили. Танк Спиридонова сумел отстреляться, передать координаты расположения позиций немцев по рации и , подкрепленный артиллерийской стрельбой наших, вернуться назад. Так экипаж получил боевое крещение. Но это было только начало, наступили суровые военные будни. К апрелю 1942 года наши подошли к Гжатску и встали в оборону. К тому времени в батальон поступили новые танки Т-34, которые полностью заменили старые Т-26 и Т-28. Экипаж Спиридонова сдал свой танк и пересел на Т-34. Меньше чем за неделю экипаж прошел переподготовку, и опять был готов к бою.
В начале августа 1942 года батальон перебросили на Калининский фронт, к станции Шаховская, на Ржевское направление. Хотя наступление первые пять-шесть дней имело результат, но полностью разбить немцев не удалось. У командования не хватало опыта, они поднимали бойцов в атаку.
Экипаж Т-34 шел в километре за боевыми порядками и вдруг увидел поле, усеянное убитыми и ранеными нашими солдатами. Молодые ребята, с гвардейскими значками, в новеньком обмундировании. Немецкие пулеметы в укрытии косили наших солдат. Солдатики были готовы на все, а командиры не знали, как правильно наступать. Нужно было подтянуть минометы, какую-то артиллерию, подавить этот первый пулемет, но нет, командиры настаивали: «Вперед! Вперед!»
Открытая и ровная местность позволяла немцам бить не торопясь, на выбор. Наши танки, пытаясь атаковать врага, горели один, за одним. Очередной снаряд попал в башню танка Спиридонова и сорвал перископ. Экипаж погиб, а Александра еле вытащили из танка. В том бою он потерял обе ноги. Дальше был долгий путь в госпиталь, откуда он вернулся калекой на самодельной доске с подшипниками. Так он в один момент превратился в дядю Сашу, хотя дома ждала молодая жена. В госпитале он много раздумывал о своем теперешнем положении. Сомневался, ждет ли, как встретит, как будут жить. Стоит ли возвращаться, мысли были всякие, были и такие: нужно ли жить дальше? Там, в Саратове совсем юные хрупкие девушки, сестрички с ангельскими душами и личиками разгружали санитарные поезда, без сна и отдыха дежурили у кроватей тяжелораненых, стирали и гладили бинты, писали под диктовку раненых письма. Они были примером для раненных, ухаживали, уговаривали , вселяли надежду жить. Александру больше всех нравилась одна сестричка, которая чаще всего подходила к его кровати, выполняя санитарные процедуры, от которых он краснел и смущался. Она же, чувствуя его настрой, неудобство и уныние, каждый раз умела так подобрать слова и убедить его, что он должен вернуться домой, к жене, которая непременно обрадуется, что он жив, и они будут счастливы. С поселившейся в сердце надеждой, Александр кое-как добрался домой. Они занимали комнату в обычной московской коммуналке. Дверь открыла соседка. Увидев Александра, запричитала, сначала обрадовано, а потом смолкла. На шум из комнат вышли соседи. Быстро накрыли в кухне стол. На вопросы старались не отвечать, больше задавали сами, о войне, положении на фронте, о быте в тылу. В самый разгар веселья пришла его жена вместе си со здоровым молодым мужиком. Все стихли. Александр униженно смотрел снизу вверх на женщину, которую когда-то любил, и к которой приехал, и ничего не почувствовал. Ни любви, ни горечи, ни обиды. Но в душе все перевернулось, он понял, что потерял не только ноги, он потерял самого себя. Соседка, пожилая женщина, у которой на фронте погибли муж и сын, положила ему руку на голову и предложила переночевать у нее. Впереди был разговор с домоуправом о прописке и с военкоматом. Через месяц ему предоставили временное жилье в бараке, на окраине Москвы, пенсию по инвалидности и предложили поехать в интернат для инвалидов ВОВ. Поселившись в бараке, где проживал, мягко говоря, неблагополучный контингент, от отчаяния и безделья, дядя Саша начал пить. Зачастили социальные службы, которые уговаривали поехать в специализированный интернат. Жалостливые соседи иногда прятали его у себя, чтобы по пьянке он не подписал согласие на переезд.
У дяди Саши хотя бы были руки, в отличие от тех, у кого полностью отсутствовали конечности, таких в народе цинично прозвали «самоварами». Еще до войны Александр играл на гармошке и хорошо пел. Вот он и стал таким образом зарабатывать себе на жизнь, катаясь в электричках и побираясь на вокзалах со своей гармошкой. Иногда его забирала милиция, но он всегда просил сообщить соседу по бараку, чтобы тот его забрал домой, и местный «авторитет» его выручал, пока сам не загремел на «зону». И в очередной свой привод в милицию под напором власти дядя Саша подписал согласие на переезд в интернат.
В своем письме к однополчанину он так описал свою жизнь в интернате.
«Живу на полном государственном обеспечении, Со мной в комнате еще четыре человека. Они абсолютно беспомощные. Кормят с ложечки, одевают и раздевают, сажают регулярно на ведерко, Еда нормальная, персонал тоже. Их понять можно. Нас тут не один десяток, за всеми-то не уследишь. Кто-то, на ведерке этом не удержавшись, на пол свалится, а кто-то и вовсе по нужде докричаться не успеет. Вот и получается: в собственном дерьме лежим, от того и запах — соответствующий..
А один совсем молоденький – без рук, без ног и только смотрит на меня, будто сказать что хочет. А потом мне объяснили, просто лицо у него застыло в таком состоянии, когда его контузило, и с тех пор оно не стареет. После контузии его таким и привезли, а документов никаких при нём не было – кто он, откуда, где служил…, подобрали его уже таким где-то на поле боя. Может родные до сих пор ждут и не знают, что он жив, а может и лучше, что не знают, ведь отсюда только в могилу, как приговорённому к смерти. Иногда нас выносят на свежий воздух, да погода быстро меняется И страшно становится вдруг забудут забрать, что иногда бывает. А так электричество, баня, радио, водопровод, печка»
По прибытии в интернат дядя Саша продолжал петь под гармонь, о чем очень часто его просили собратья по несчастью. Бывало, пел, а у самого слезы из глаз лились от ощущения безысходности и ненужности, от ожидания конца и отсутствия надежды на будущее, от обиды на свою горькую судьбу.
Художник Геннадий Михайлович Добров, не просто рисовал картины о инвалидах ВОВ, он общался с жильцами дома инвалидов, старался выслушивать и помогать, чем возможно. Он оставил после себя около 10 тысяч работ: живописные полотна, графику, офорты, наброски. Но особо запоминаются зрителям его «Листы скорби» — графический цикл, посвященный страдающим людям. В письме к жене он писал : « Вот где Русь несчастная! В чистом виде. Ангелы, а не люди, ни в ком, ни капли лжи, души нараспашку. Я уже двери закрываю на ключ в своей комнате изнутри. Приходят, рассказывают о себе. И наплачешься, и насмеёшься с ними. А песни, какие поют! Я таких и не слышал никогда, самые окопные какие-то, и откуда они их берут?»
Дядя Саша захоронен на Валааме в безымянной могиле.
Не забудьте оставить комментарий или поставить лайк. Спасибо