Вот и пришло время дописать последние страницы в рассказе о том, как прояснилась наконец судьба лейтенанта-пограничника Богуна. В списках личного состава, выбывшего из строя в годы Великой Отечественной войны, он больше не значится пропавшим без вести. Приказом начальника пограничных войск КГБ СССР генерала армии В. Матросова бывший начальник 4-й линейной заставы Таурагского погранотряда лейтенант Богун Антон Антонович отныне и навечно числится в списках как павший смертью героя в боях за Советскую Родину.
А НАЧАЛОСЬ все с коротенького письма, поступившего в 1975 году в редакцию «Известий» из Ростова-на-Дону.
Бывший военный врач М. П. Ревякина писала, что в последние дни войны, в мае сорок пятого года, по пути в Магдебург она подобрала на дороге фотографию. Долго хранила ее у себя среди фронтовых реликвий, а теперь решила с ней расстаться... Фотография маленькая, любительская, с зубчиками по краям. Засняты двое: молодой боец с печатью смертной муки на лице и черноволосый лейтенант с простреленным виском. На обороте фотографии еле заметны следы карандашной надписи на немецком языке. По просьбе редакции их прочитали во Всесоюзном научно-исследовательском институте судебных экспертиз, и вот что выяснилось.
В первый день войны некий фашистский унтер-офицер сфотографировал где-то на Западной границе начальника погранзаставы, которого он называет «комендантом из гвардии Сталина». Судя по надписи, «комендант» дрался с врагом до последнего патрона, а когда его окружили, пытаясь взять живым, предпочел смерть плену.
У всех, кто рассматривал эту фотографию, немедленно возникал один и тот же вопрос: кто он, этот человек? На рассвете 22 июня в бой с фашистами вступили 485 пограничных застав. Какой же из них командовал неизвестный лейтенант? Было ясно, что единственный путь поиска — попытаться найти следы героя, опубликовав снимок. Как ни малы шансы на успех, было решено не упустить ни малейшей возможности, использовать эти шансы до конца.
В июне 1979 года увеличенную в несколько раз фотографию опубликовал журнал «Смена». И случилось так, что снимок попался на глаза минчанину Н. Г. Рослякову. Он лежал в больнице, никогда до этого не интересовался молодежным журналом, а тут взял у соседа «Смену», полистал, и ему сделалось худо... Когда пришел в себя, тут же попросил у сестры чистой бумаги для письма.
Потом, много дней спустя, Николай Григорьевич скажет:
— Ты извини за почерк. Понимаешь? Как взглянул тогда, так словно в сердце ударило. Мужик-то я, в общем, крутого замеса, вологодский. За войну горя повидал, нахлебался им досыта. Думал, повыжгло из меня влагу. А тут пишу, а глаза застит... И будто стоят передо мной хлопцы с нашей заставы. Как живые...
НА ФОТОГРАФИИ Росляков узнал начальника заставы лейтенанта Богуна и заместителя политрука, секретаря комсомольской организации первой комендатуры Павла Ракова.
Призванный в погранвойска по комсомольскому набору, Росляков принимал участие в освобождении Западной Белоруссии, а в 1940 году был переведен в погранотряд, штаб которого стоял в литовском городе Таураге, недалеко от границы с Восточной Пруссией. Сначала служил при штабе, потом его отправили на четвертую заставу.
Росляков вспоминает, что Богун был строгий командир, требовательный, не терпел ни малейшего беспорядка. Умел расположить к себе бойцов-пограничников. Его на заставе любили, был всегда подтянутый, аккуратный, форма на нем сидела как влитая. Обожал лошадей, верховую езду, носил всегда шпоры. Незадолго до войны привез на заставу молодую жену и годовалого ребеночка.
В ночь на 22 июня на заставе прозвучал сигнал боевой тревоги. Лейтенант Богун сообщил перед строем, что в ближайшие часы возможно нападение фашистов.
Рассвет пограничники встретили в окопах. Ровно в 4.00 по заставе дважды выстрелили из орудия. Из леса по всей ширине фронта против заставы выдвинулись цепи пехоты. Фашисты шли не пригибаясь, как на учениях, с автоматами, в касках, с закатанными выше локтя рукавами мундиров. По окопам передали команду Богуна: «Не стрелять! Подпустить ближе!» И вот когда цепи подошли метров на сто, раздалось: «Огонь!» Несколько раз подымались в атаку немцы и всякий раз, оставляя убитых и раненых, откатывались в лес под плотным ружейно-пулеметным огнем пограничников.
От шоссе к надолбам подошли три немецких танка, открыли огонь из пушек и пулеметов. По команде Богуна к танкам, заходя с тыла, поползли со связками гранат трое пограничников. Среди них был общий любимец заставы, самый молодой боец Ваня Клочков. Пограничники скрылись в некошеной траве, и через некоторое время раздались взрывы. Два танка вспыхнули факелами, а третий, окутанный черным дымом, стал уползать. Пограничники не вернулись, остался лежать у надолба и Клочков.
Застава все время находилась под огнем орудий и минометов. Уже были потери, убитые и раненые. Одним из первых на левом фланге погиб политрук Левин. Налетели фашистские самолеты, сбросили бомбы.
Далее в своем письме Росляков пишет:
«Несмотря на наш огонь, неся потери, немцы спиливали деревья, делая в лесу проходы для танков. Прямо на окопы двинулись две бронированные громады с открытыми люками, из которых нас стали забрасывать гранатами. И тут я увидел такое, о чем не забуду до конца своих дней. На правом фланге немецкие танки прорвались к нам в тыл, к горящим зданиям заставы. Немцы захватили выбежавшую жену Богуна с ребенком, повели, подталкивая автоматами. Ребенок был, по-видимому, ранен, на белой рубашонке ярко алело пятно. Богун стоял от меня в окопе метров в двадцати, стоял с пистолетом. Он все это видел, и лицо его, залитое кровью, было страшным... Раздался взрыв. Меня засыпало землей. Сколько пролежал без сознания, не знаю. Только когда очнулся, все было тихо. На опушке у леса кто-то стонал, вдали невнятно слышалась немецкая речь. Я был сильно контужен, все из нутра выворачивало, да еще пуля попала в ногу, к счастью, кость не задело. Мне удалось уползти в лес. Я отлежался и двинулся на восток. С тех пор за все эти годы я никого с четвертой заставы не встречал, ни живых, ни мертвых, пока не увидел в журнале фотографию Богуна и Ракова».
Так рассказывал Росляков в письме об этом первом и последнем бое своей заставы. Не прикрытая ни кирпичными стенами, ни железобетоном, в простых окопах, с винтовками и пулеметами против танков, самолетов и орудий, она дралась несколько часов и почти вся осталась лежать на той лесной поляне.
АНТОН Богун не был кадровым военным. Он был из первого поколения советских людей, взрослевших после Октябрьской революции. Они люто ненавидели фашизм и старательно изучали военное дело, готовясь к защите рабоче-крестьянского государства. Слова по-испански: «Но пасаран!» не нуждались в переводе.
Родился Богун в августе 1912 года в старинном селе Протопоповка на Кировоградчине. В годы гражданской войны Антон и две его сестры остались круглыми сиротами.
Жили трудно, но жили. Антон был подпаском, ходил в рваном кожушке с неизменной книжкой за пазухой. Тянулся к знаниям, окончил семилетку, потом рабфак и Кременчугский учительский институт. Направили его на работу в Ворошиловград (ныне Луганск, — прим.), но перед этим отслужил год в армии. В Ворошиловграде преподавал в средней школе № 16, окончил заочно педагогический институт, женился на Антонине Киященко. У них родился сын Валерий. Богун вступил кандидатом в члены партии, и его снова призвали в армию, в пограничные войска. В личном деле, хранящемся в архиве погранвойск, есть запись: «Объявлена благодарность за участие в задержании вооруженного нарушителя». Здесь же остались следы запросов, которые поступали в 1944 году из Ворошиловграда с просьбой сообщить что-либо о судьбе Богуна и его семьи. Ответ был лаконичным: «Пропали без вести...»
На бывшей границе и сегодня вам расскажут немало поразительных историй о том, как самым причудливым образом складывались судьбы людей, как в крестьянских избах, в польских и литовских семьях спасали малолетних детей павших пограничников. И думалось: может быть, каким-то чудом остался в живых хотя бы сын лейтенанта? Живет где-нибудь этакий смуглый мужчина лет сорока, черноволосый, как отец, с темными, как у матери, глазами и не ведает, откуда он родом, кто его родители, как появилась на теле огненная отметина, шрам от старой раны.
Подлинная жизнь и на этот раз оказалась гораздо интересней и богаче любой выдумки.
Весной 1980 года в редакции раздался телефонный звонок из Ворошиловграда. Мужской голос с заметным волнением произнес:
— Это Богун говорит. Валерий. Сын лейтенанта Богуна.
Потом выяснилось, что Валерий еще в 1979 году держал в руках «Смену» с очерком о неизвестном лейтенанте, видел снимок, где лежит он с простреленным виском, но читать не стал. Не смог. Отдал журнал жене: «Посмотри, как похож этот лейтенант на фотографии отца». А спустя год — и надо же случиться такому совпадению! — ровно в сорок лет, в день рождения, пришел к нему на службу Варфоломей Федотович Киященко. Приткнулся к плечу внука седенькой головой, заплакал: «Дожили до светлых дней. Стучится к нам правда о твоем отце. Ищут его». И протянул областную газету с обращением юных следопытов Дома пионеров, которые просили откликнуться всех, кто мог поведать что-нибудь о судьбе бывшего педагога Антона Антоновича Богуна и его близких.
ВАЛЕРИЙ ничего не помнил и почти ничего не знал. Его детская память прозрела в те дни, когда он очутился в доме деда на тихой улочке, заросшей акацией. Дом, еще до войны самолично сложенный Варфоломеем Федотовичем из бутового камня, как и вся короткая улочка, прячется в низинке почти в самом центре Ворошиловграда.
Передо мной, комкая кружевной платок, сидит пожилая полная женщина. Она напряжена, взволнована, часто подносит платок к глазам. Ведь вспоминает Антонина Варфоломеевна ту, немыслимо далекую пору, когда ей было всего двадцать лет. Когда худенькая, глазастая, с годовалым первенцем на руках поселилась она в крестьянской избе в нескольких сотнях метров от границы.
— Нас две семьи жили на заставе. Была еще жена политрука Левина Раиса. Жили в постоянной тревоге. Со дня на день ожидали вооруженного нападения. Приехал начальник погранотряда, говорит: «Вы бы, девчата, повесили у себя на окнах тюлевые занавесочки. Пусть знают немцы, что мы на их провокации не поддаемся, не эвакуируем семьи комсостава. А если что начнется, дежурная полуторка вас с ребятней мигом увезет». Утром, когда началась война, эту полуторку немцы подожгли первым же снарядом.
Антон Антонович все дни и ночи пропадал на границе. Почернел весь, но держался внешне спокойно. А тут, примерно за неделю до начала войны, пришел вечером со службы и говорит: «Давай, Тоша, заранее попрощаемся». Говорит, а глаза у самого такие печальные. Я заплакала. Может, говорю, обойдется все. Отобьемся. А он: «Ты сама видишь, какая черная туча заходит с той стороны. Вряд ли мы долго продержимся в своих окопах. Но ты знай — живым я отсюда не уйду. Так что прости заранее, если в чем виноват перед тобой. Береги себя, детей сбереги». Я тогда в положении была, ждала второго ребенка. С того вечера вся извелась, почти не спала. Но вот пограничники — тех прямо сон морил. Чуть освободится боец от наряда, смотришь — уже прилег на траве и спит. Словно их тянула к себе земля. А накануне войны, вечером, собрались все вместе и запели. Как они пели! Боже, как они пели!.. Все песни, какие знали, — и «Широка страна моя родная», и про Катюшу, и «Распрягайте, хлопцы, коней». Их голоса я слышу до сих пор...
В ночь перед нападением в 12 часов Богуна срочно вызвал дежурный. Была нарушена телефонная связь с отрядом. Больше мужа она не видела. Когда начался артобстрел, спряталась с ребенком в погребе. Там они и сидели, зарывшись в картошке, пока выстрелами из пушки немецкого танка все не разворотило вокруг. Как выбралась наружу, не помнит...
Что было потом, в бараке за колючей проволокой, лучше и не вспоминать. Но выжила. И сберегла сына и родившуюся в ноябре сорок первого дочь. О том, что муж погиб, она знала. Еще тогда, в сорок первом, лесники сказали ей, что в двух окопах похоронили тела начальника заставы, политрука и около шестидесяти бойцов.
Как и Антонина, оказалась в плену жена политрука Левина Раиса. Жизнь ее с Василием была короткой, всего-то два месяца пробыла замужем. Он был старше ее, светловолосый, ласковый. Когда уходил на дежурство, то обычно стучал с улицы тихонько в окно. Спи, мол, спокойно, я здесь, недалеко. В ночь на 22 июня он дежурил по заставе и когда с вечера поцеловал, уходя из дому, это был, оказывается, его прощальный поцелуй. В лагере Раиса родила девочку. Как только она выстояла в этом аду — больная, полумертвая от голода, без теплых вещей... Отступая, немцы угнали жен погибших советских командиров в Германию. На долю этих молодых вдов в годы оккупации выпали тяжелые испытания. Но сквозь все прошла жена политрука Левина, не склонив головы, не согнувшись. Сейчас Раиса Захаровна Давыдкина живет в Калуге, ее дочь Галина Горобец замужем, окончила техникум, работает фармацевтом в Калининграде.
Давно стали взрослыми и дети Богуна. Валерий и Зинаида, инженер и воспитательница детского сада, выросли в преклонении перед памятью об отце. У них хорошие семьи, первыми у обоих родились сыновья, оба в честь деда названы Антонами. И уже растет правнук лейтенанта, крепенький черноглазый хлопчик трех лет от роду. Знак высшей справедливости видится в том, что живет на земле и будет жить в грядущем веке Антон Антонович Богун, полный тезка своего прадеда, отдавшего жизнь за свободу нашей земли...
ИНАЧЕ распорядилась судьба с родными Ивана Клочкова, рядового пограничника, погибшего со связкой гранат под фашистским танком.
В архиве сохранился именной список личного состава четвертой погранзаставы по состоянию на 21 июня 1941 года. В нем 61 фамилия — русские, украинцы, татары, один чуваш. Приведены все данные, кроме одного, — не указано место рождения. А не зная этого, практически невозможно найти родных и близких этих людей, сказать что-либо определенное об их судьбе.
На снимке за спиной лейтенанта Богуна лежит заместитель политрука Раков. Известны его имя и отчество — Павел Павлович, он был комсомольцем, окончил семилетку, служил в погранвойсках с 1938 года, родился в 1917 году, но где — неизвестно.
И не отыскалась пока тропинка к тому дому, где, может быть, все еще ждут о нем вестей, хранят под стеклом его фотографию, вспоминают о нем, как о живом, помнят его русоволосым стройным парнем с озорными глазами.
В розысках, связанных с Иваном Клочковым, помогла путеводная ниточка. Рассказывая о самом молодом бойце на заставе, о его подвиге, Росляков припомнил, что был он родом откуда-то из-под Иванова, что был у него старший брат, политрук, которым он очень гордился. В поиски включилась ивановская областная газета «Рабочий край», обратившись к читателям с вопросом: «Кто знал Ивана Клочкова?». Среди поступивших откликов привлекло внимание письмо пенсионера В. И. Малышева. Он писал, что до войны знал одного Клочкова, только родом тот был из-под Владимира, из деревни Каменец, хотя тогда, как известно, Владимирский район входил в состав Ивановской области. Не тот ли это человек, которого ищут?
Оказалось, тот самый. Но из большой крестьянской семьи Клочковых никого не осталось в живых, умерли мать с отцом, две сестры, младший брат. Когда родители были живы, они искали Ивана. Ответ приходил один и тот же: «Числится пропавшим без вести». Двоюродные сестры вспоминали, охваченные печалью, что Иван успел прислать со службы из города Таураге лишь одно письмо, говорили о нем с одобрением: «Умственный был, шибко грамотный». А старший брат Ивана, Федор Степанович, 1915 года рождения, погиб в боях у озера Хасан. Не его ли пример не его ли образ увлекли Ивана когда он кинулся с гранатами под немецкий танк?
Погибли Клочковы. Сложили головы, защищая Родину на край них ее западных и восточных рубежах, и на всем белом свете не осталось у братьев близких, вот выдался случай и помянули добрым словом Ивана и Федора. Да будет им пухом земля...
Наше поколение, те, кто пережил войну, кровью сердца связаны с теми, кто погиб на этой войне. Их двадцать миллионов. Они живут в нашей памяти, и мы обязаны спасти от забвения каждое имя. Но надо торопиться. Время уходит. Обрываются нити, исчезают следы. Надо успеть сделать все, что в наших силах. Это наш поистине святой долг, святая обязанность.
...Памятник в бывшем приграничном лесу открывали в канун 36-й годовщины праздника Победы. Когда устанавливали много тонную глыбу гранита, нашли на редкость сохранившуюся резиновую печать четвертой заставы. Будто сама земля подала голос не сомневайтесь, они здесь лежат...
Был светлый майский день. Со всей округи собрался народ, в почетный караул встали пионеры. Было много цветов. Скорбно звучали речи на русском и литовском языках. Выступал и Росляков. Он говорил громко, отчетливо, но глаза были тусклыми. Словно в эти минуты видел он не зеленый лес, не притихшую толпу. В огне и дыму, в растерзанных гимнастерках, в окровавленных бинтах, с последней гранатой и обоймой будто встала перед ним четвертая застава. Не отступившая, не покоренная.
А потом ударил залп. Трижды солдаты в зеленых фуражках рвали тишину очередями из автоматов, и снова, как и сорок лет назад, пахнуло порохом на этой лесной поляне с обвалившимися окопами и россыпями винтовочных малахитово позеленевших гильз в траве.
Г. АКСЕЛЬРОД (1981)