Даль явился создателем ценнейшего мемуарного документа «Смерть А. С. Пушкина». Написанный вскоре после кончины поэта, он воссоздаёт картину предсмертной болезни Пушкина, излагает историю его лечения и содержит медицинское заключение о характере ранения и причинах смерти Пушкина (по результатам произведённого вскрытия):
«У Пушкина нашёл я уже толпу в передней и в зале; страх ожидания пробегал по бледным лицам. Д-р Арендт и д-р Спасский пожимали плечами. Я подошёл к болящему, он подал мне руку, улыбнулся и сказал: «Плохо, брат!» Я приблизился к одру смерти и не отходил от него до конца страшных суток. В первый раз сказал он мне ты, — я отвечал ему так же, и побратался с ним уже не для здешнего мира.
Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться с смертью, так спокойно он ожидал её, так твёрдо был уверен, что последний час его ударил. Плетнёв говорил: «Глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти». Больной положительно отвергал утешения наши и на слова мои: «Все мы надеемся, не отчаивайся и ты!» — отвечал: «Нет, мне здесь не житьё; я умру, да, видно, уже так надо».
<…>
В продолжение долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокрушением на эту таинственную борьбу жизни и смерти, — и не мог отбиться от трёх слов из «Онегина», трёх страшных слов, которые неотвязчиво раздавались в ушах, в голове моей, — слова:
Ну, что ж? — убит!
О! сколько силы и красноречия в трех словах этих! Они стоят знаменитого шекспировского рокового вопроса: «Быть или не быть». Ужас невольно обдавал меня с головы до ног, — я сидел, не смея дохнуть, и думал: вот где надо изучать опытную мудрость, философию жизни, здесь, где душа рвётся из тела, где живое, мыслящее совершает страшный переход в мёртвое и безответное, чего не найдёшь ни в толстых книгах, ни на кафедре!
Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно, и на слова мои: «Терпеть надо, любезный друг, делать нечего; но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче», — отвечал отрывисто: «Нет, не надо, жена услышит, и смешно же это, чтобы этот вздор меня пересилил!» Он продолжал по-прежнему дышать часто и отрывисто, его тихий стон замолкал на время вовсе».
Последний, предсмертный, консилиум врачей в составе Арендта, Спасского, Андреевского и Даля состоялся утром 29 января, когда состояние Пушкина стало критическим. Все единогласно сошлись во мнении, что скоро начнётся агония.
Е. И. Андреевский появился в последний момент, за ним послал Спасский, близко его знавший. Участник всех битв с Наполеоном, Ефим Иванович в составе Литовского полка хирургом прошёл до Франции. Опытный практик. Одна из крупных его работ — лечение перитонита. Именно он установил у Пушкина «быстротекущую форму перитонита», дающую смерть в течение 2—3 дней. Именно столько и прошло со времени дуэли 27 января до момента смерти Александра Сергеевича
Надежда, если она ещё сохранялась, улетучивалась. Приближающееся слово «смерть» становилось всё слышней. Примерно после часу дня, со слов А. Тургенева, Пушкин сам себе пощупал пульс, махнул рукою и сказал: «Смерть идёт». О последних часах жизни полнее всего мы знаем со слов Владимира Даля, находившегося рядом с Пушкиным безотлучно:
«Пульс стал упадать и вскоре исчез вовсе, и руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29 января, — и в Пушкине оставалось жизни только на три четверти часа. Бодрый дух всё ещё сохранял могущество своё; изредка только полудремота, забвенье на несколько секунд туманили мысли и душу. Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал и говорил: «Ну, подымай же меня, пойдём, да выше, выше, ну, пойдём». Опамятовавшись, сказал он мне: «Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу по этим книгам и полкам высоко — и голова закружилась». Раза два присматривался он пристально на меня и спрашивал: «Кто это, ты?» — «Я, друг мой». — «Что это, — продолжал он, — я не мог тебя узнать». Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и, протянув её, сказал: «Ну, пойдём же, пожалуйста, да вместе!» Я подошёл к В. А. Жуковскому и гр. Виельгорскому и сказал: отходит!»
<…>
Друзья, ближние молча окружили изголовье отходящего; я, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял повыше. Он вдруг будто проснулся, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь!» Я не дослышал и спросил тихо: «Что кончено?» — «Жизнь кончена», — отвечал он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит», — были последние слова его. Всеместное спокойствие разлилось по всему телу; руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни и колени также; отрывистое, частое дыхание изменялось более и более в медленное, тихое, протяжное; ещё один слабый, едва заметный вздох — и пропасть необъятная, неизмеримая разделила живых от мёртвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его».
Эти последние мгновения запечатлел и И. Т. Спасский:
«Минут за пять до смерти, П[ушкин] просил поворотить его на правый бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю: слегка поворотили его и подложили к спине подушку. «Хорошо», — сказал он и потом несколько погодя, промолвил: «Жизнь кончена». — «Да, кончено, — сказал доктор Даль, — мы тебя поворотили». — «Кончена жизнь», — возразил тихо П[ушкин]. Не прошло нескольких мгновений, как П[ушкин] сказал: «Теснит дыхание». То были последние его слова».
Он умирал тихо, тихо… «Я был в тридцати сражениях, — говорил доктор Арендт, — я видел много умирающих, но мало видел подобного...»
Последний вздох Поэта-Пророка слышали Жуковский, Данзас, А. Тургенев, В. Даль, домашний врач Спасский и доктор Андреевский, который и закрыл ему глаза. Жуковский остановил маятник часов в его кабинете, которые показывали 2 ¾ пополудни (четырнадцать часов сорок пять минут). Свидетели происшедшего продолжительное время стояли молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти.
В послелицейский период известная прорицательница А. Ф. Кирхгоф предсказала Пушкину, что его ждёт смерть от «белого человека». (Кстати, в 1817 году к ней ездил гадать А. С. Грибоедов, а после визита писал своему приятелю и сослуживцу С. Н. Бегичеву: «Такой вздор врёт, хуже Загоскина комедий. Говорила про какую-то страшную смерть на чужбине, даже вспоминать не хочется…И зачем я ей только руки показывал?») Во время пребывания Пушкина в Одессе грек-прорицатель уточнил, что речь идёт о цвете волос будущего убийцы поэта. Позже эти предсказания дополнила московская гадалка, сказавшая Пушкину, что он «умрёт от своей жены». Сюда же можно добавить ещё один то ли факт, то ли легенду. Будто бы в 1825 году владелица Тригорского хотела срубить берёзку. Пушкин выпросил деревцу жизнь. В год его смерти берёзку погубила молния.
Предсказания прорицателей сбылись, оставив без ответа главный вопрос: зачем убит гений, а ничтожный человек остался в живых?
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—180) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 153. Последний прижизненный словесный портрет Пушкина
Эссе 156. «Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж»
Эссе 157. «…теперь известен автор анонимных писем, которые были причиною смерти Пушкина; это…»