Через год они мирно развелись.
Петя почти и не запомнил этого события. На него немного осуждающе смотрели тетки из суда и ЗАГСа, оформляющие эти разводы: не совестно жену с дитем на руках бросать вам, Короедов П. С.?
Но Пете было фиолетово. Пусть себе смотрят, пусть осуждают. Какая разница?
А еще через полгода он встретил Ольку Кошкину в парке. Она сидела на скамейке, а рядом стояла красная клетчатая коляска.
Хулию Петя не видел с момента рождения. Сейчас его дочери (дочери!) было полтора года. Возможно, она уже научилась ползать или говорить "агу".
Мама иногда, конечно, пыталась Петю заставить сходить к ребенку. “Ребенок, - говорила Ольга Борисовна, - совсем уж в вашей глупости не виноват. Родная кровь все же, не вода. У нее и фамилия наша. И рыженькая такая. Сердце кровью обливается. И не смотри ты на этих Кошкиных! Пусть они рожи свои корчат. А ты к ребенку пришел. Имеешь полное право. Отец”.
И мама совала Пете деньги - мятые купюры. Эти деньги предназначались для Хулии - на смесь и другие нужные младенцу вещи. Петя денег не брал и "к ребенку" не ходил. Обещал сходить позже. Или врал, что был у Кошкиных на днях. А вот сама мама к внучке иногда ходила. Носила материальную помощь. Возвращалась всегда грустная.
Олька сидела в парке и листала какой-то журнал. Она была в уже знакомом Пете меховом треухе - холодно и сыро, октябрь. Руки у Ольки были красными. Ими она изредка терла нос.
Петя присел с ней рядом на скамейку. Почему-то ему стало жалко Кошкину. Сидит одинокая.
Они молчали - говорить друг другу было особо нечего.
- Знаешь, Короедов, - прервала вдруг молчание Олька, отрывая взгляд от журнала, - а ведь мы уезжаем из Козюхинска. Навсегда. В областной центр. На постоянное место жительства. Там трамваи, цирк и для ребенка возможностей - миллион. Тут, в Козюхинске, жизни-то особо нормальной и нет. Через неделю уедем. Уже и вещи крупногабаритные отправили. Спим на матрасах. Баба Будя уехала. Готовит детскую. Юлька смешно бабу Будю зовет: Бу. Бу-бу. Все спрашивает: где Бу? Обхохочешься.
- Какая Юлька? - удивился Петя.
- Юлька, Короедов, это моя любимая дочь, - ответила Кошкина и усмехнулась.
- Не Хулия? - снова удивился Петя.
- Нет, - просто сказала Олька, - в наших условиях такое имя некорректно на ухо обывателя ложится. Пока Юлькой зовем. А там посмотрим.
- Зовет?! А она, - Петя показал на коляску, - что же, уже и разговаривать умеет?
- Умеет-умеет, - гордо сказала Кошкина, - она много слов знает: и “мама” знает, и "деда", и “баба Бу”. И “дай мишку” говорит. Мы сейчас ее по методе Зайцева обучать станем. Скоро читать начнет. Очень талантливый ребенок.
- А “папа”? Слово “папа” она знает? - спросил вдруг Петя. Хотя и не собирался.
- Еще чего, - снова усмехнулась Олька, - папы-то у нее нет. Но у нее есть дедушка. Вместо папы. Он Юльку обожает. С рук не спускает. Любого, говорит, за нее урою. А ты уж и размечтался? Какой же из тебя папа? Тебя и близко к детям подпускать нельзя. Что ты им, детям, можешь дать? Ничего! Дырку от бублика. И алиментов нам твоих не нужно. Мы сами справляемся. Вот уедем сейчас - и все. И разошлись наши дорожки навечно. Юльке, как подрастет, расскажу, что папа ее был испанским космонавтом. И героически погиб при покорении планеты Марс. Не про тебя же ей рассказывать, в самом деле.
И Олька начала покачивать коляску - там завозилась Хулия Петровна.
Жалость к Кошкиной мигом из Пети улетучилась. Он посмотрел на нее прежними глазами - как на Доску.
Встал со скамейки. Но еще один вопрос его тревожил - зачем?
- Слушай, - сказал он, - а зачем это было? Ну, вот - ты? Я же не заставлял тебя. Не приставал. Я вообще тогда у костра сидел. И заушанцы еще орали. Я все думал - переплывут драться или нет. А ты - сама первая начала. Я тебе, может, нравился тогда? Или что? Не просто же так получилось.
- Ха, - ответила Олька, - не обольщайся, Короедов. И не рассчитывай на повторение. А то пришел, расселся, про Юльку вдруг спрашиваешь. Закатай губу. Никогда ты мне не нравился. Даже Кока тебя получше был, хоть тоже придур...к редкостный. Я злая просто была до ужаса. Достали все! Но ты и сам уже понял - что у меня за чудесная семейка. Всю жизнь меня душат и контролируют. Матери, конечно, до меня дела нет. У нее школа на первых ролях. Только оценки ее мои колышат. Отец и вовсе из семьи уходить собирался. Да, не пучь глаза - собирался. Я его видела - с теткой посторонней и беременной. В засаде это он так сидит. Враль. А сами прикидываются на людях - какая мы хорошая семья. Но мы не семья, а тухлое яйцо. И все врут, все предают меня. И психанула я тогда. Захотелось мне не быть как они - не прикидываться хорошими. А сделать что-то такое, глупое и гадкое. Школа закончилась - а я все их слушаю. Ты, Короедов, просто случайно подвернулся. Лучше бы Кока, конечно. Его в классе хотя бы уважали.
- Сделала, ага, - сплюнул Петя, - довольная теперь? Получила?
А потом он медленно побрел домой. На душе его было так паршиво, как никогда раньше.
А дальше была армия. И далекий город Владивосток. И Петр Короедов остался в этом далеком Владивостоке навсегда. Отслужил и женился на девушке - очень на Светку Верхозину похожую. По любви женились. И целых трое детей родили - все рыжие, в Петю.
… А еще через двадцать лет он нашел Ольку Кошкину в социальной сети. То есть, он и не искал ее специально. Он-то и думать о ней забыл. И вспоминал только один день в году - двадцатого марта. Отмечал про себя - сколько лет исполнилось его неведомой дочери. Как-то даже само оно отмечалось.
Но лента заботливо подсунула ему “возможного друга”. Олька Кошкина теперь звалась Ола Санчес. Она так изменилась, что Петя и не узнал бы ее никогда в жизни. Олька стала грудастой брюнеткой. Немного похожей на Регину Ивановну в молодости. Но загорелой и с очень белыми зубами. От Доска-два-соска не осталось и следа.
На фотографиях рядом с Кошкиной часто присутствовал мужчина - седой, белозубый, с накачанными плечами. Явно старше Кошкиной. Смахивал на незабвенного Иглесиаса. “Может, это он и есть”, - подумал про мужика Петя.
Иногда на фотках встречалась и Кошкина в юности - тощая, с мелкими зубками. Но отчего-то ярко-рыжая. И взгляд у нее был другой - веселый и приветливый. Совсем не куницын. “Наша дочь Хулия” - так были подписаны эти фотографии. Седой мужик заботливо обнимал эту юную Кошкину. Рядом счастливо улыбалась Олька, Ола. И там, на эти фотках, было много синего моря. И загорелых людей.
У Пети тоже было море. Но свое, совсем другое. И по нему шли корабли. Эти корабли сходились и расходились. "И люди вот, - думал Петя, - почти как эти корабли. Зачем-то сходятся. А потом - расходятся. И плывут каждый куда ему вздумается. В Испанию они плывут, допустим. Или во Владивосток. Такая уж эта жизнь".