Никогда не имел успеха у женщин.
Точнее так: успех-то, наверное, был, но я никогда не умел им правильно воспользоваться. И началось это ещё с детства.
Помню, лежал я как-то в детской больнице. Больница маленькая – всего три палаты, из них одна для мальчиков и две для девочек. Был я парень видный: высокий, черноглазый, смуглолицый, с копной густых волос и пробивающимся пушком над верхней губой. Мне недавно исполнилось тринадцать, но выглядел я на все пятнадцать, а то и шестнадцать, что пробуждало во всех обитательницах больницы от четырнадцати и старше нескрываемый интерес. Тем более что всем другим обитателям «мужской» первой палаты было не больше десяти.
Во второй палате таких девиц было три, в третьей – тоже три. Они так и дружили – по трое, и конфликтовали – трое на трое.
Сначала я сблизился с девицами из третьей. Они были более спокойные и интеллигентные. Носили длинные и застёгнутые на все пуговицы халаты, гладко причёсанные и стянутые на затылках в пучки волосы. Поили меня чаем, угощали вареньем, внимательно слушали мои рассказы об Александре Македонском и Чингисхане, иногда задавая умные вопросы и делая дельные замечания.
Девицы из второй были настоящие хабалки. Халатики на них были такие короткие, что при малейшем наклоне давали возможность лицезреть их белые трусики. Верхние пуговицы были небрежно расстёгнуты, приоткрывая верхнюю часть активно формирующейся девичьей груди. Волосы они распускали по плечам, подкрашивали ресницы и покрывали цветным лаком ногти (даже на ногах!).
Сначала они меня демонстративно не замечали, самоуверенно полагая, что ни один парень не может равнодушно пройти мимо них, а потому предоставляли мне возможность самому проявить инициативу. Однако, заметив, что вечерами после всех обходов, уколов и процедур я начал пропадать в третьей, они забеспокоились и перешли в активное наступление.
После обхода ко мне подошёл Васёк – белобрысый семилетний мальчишка с большими голубыми глазами и ушами, торчащими в разные стороны.
– Девчонки из второй просили передать, – важно сказал он и сунул мне в руки сложенный конвертом и заклеенный лист клетчатой бумаги, явно вырванный из ученической тетрадки. На самодельном конверте красовалась строгая надпись «Совершенно секретно! Лично в руки!!!». От бумаги за километр несло запахом духов.
Я распечатал послание, его текст гласил:
«Дорогой Андрей! Приглашаем тебя сегодня в нашу палату после отбоя!»
Это была серьёзная заявка на победу в соревновании с «третьей». Ещё бы! Девицы из второй приглашали не просто на чай или печеньки – они предлагали захватывающее приключение! Перемещаться после отбоя из палаты в палату было вообще запрещено, а тем более из палаты мальчиков в палату девочек! За этим строго следила дежурная медсестра, пост которой располагался таким образом, чтобы держать в поле зрения двери всех трёх палат.
И потом, оказаться в темноте, среди распахнутых постелей и полуголых девушек – в этом было что-то манящее и опасное.
Вечером, как обычно чаёвничая в третьей, я не испытывал обычной тихой радости. Внутри всё замирало: «Скорее бы отбой!» Да ещё «вторая» демонстративно фланировала по коридору, бросая через открытую дверь победные взгляды на соперниц. Те недоумевали и истолковывали эти взгляды по-своему, списывая их на зависть и злобу отвергнутых.
И вот приходит время отбоя.
Я лежу на своей железной кровати, притворяюсь спящим. В палате темно, но два источника света создают таинственный полумрак – это свет уличного фонаря, льющийся в узкое и глубоко утопленное в стену окно, и свет от маленькой настольной лампы сестринского поста в коридоре, проникающий в комнату сквозь приоткрытую дверь.
Я вижу голову медицинской сестры в белой марлевой шапочке, склонённую над какими-то бумагами. Я, как охотник в засаде, выжидаю момент. Время тянется мучительно долго. Кажется, проходят не минуты, а века. Безмолвие окутывает собой всё окружающее пространство, слышно только, как тикают часы в коридоре и тихо посапывают во сне мальчишки.
Вдруг сестра поднимается и куда-то уходит. Я моментально выскакиваю из-под одеяла – я полностью одет и готов к подвигам. Тапок не надеваю. На цыпочках подхожу к двери. Через носки чувствую прохладу больничного линолеума. Выглядываю. На посту никого. До двери второй палаты по диагонали через коридор метров десять. Я стремительно пробегаю это расстояние – и снова оказываюсь в полумраке, но теперь уже с другими звуками и запахами. Это запахи спящих девочек и их лёгкое дыхание во сне.
Меня ждут. Кровати трёх подружек стоят рядом: две составлены вместе подобием большой двуспальной кровати, а третья стоит от них через проход. Увидев меня, девчонки с двуспальной выбираются из-под одеял и садятся, взбив подушки и прислонившись к железным прутьям спинок, а девочка из-за прохода хватает свою подушку, одеяло и перепрыгивает в «двуспалку». Втроём они располагаются полумесяцем, развёрнутым в мою сторону. На краю кровати чётко вырисовывается место, куда мне, судя по всему, нужно сесть. И я, разумеется, сажусь. Повисает неловкая пауза. Я смущён видом своих ровесниц в лёгких спальных рубашках, под которыми, скорее всего, вообще больше ничего не надето. Голые руки и плечи, глубокие вырезы, открывающиеся при неловких движениях бёдра – всё это жутко меня возбуждает. Язык пристаёт к нёбу, в горле становится сухо, я не знаю, с чего начать общение и выгляжу полным дураком.
Девчонки приходят на помощь. Они просят рассказать им какие-нибудь страшные истории на ночь. Это – палочка-выручалочка! Я знаю сотни таких историй, а главное – умею их рассказывать, нагнетая и нагнетая ужас, чтобы в финале крикнуть неожиданно что-то вроде «Отдай своё сердце!» – и вызвать визг и неподдельный испуг у слушателей.
Условия конспирации, конечно, накладывали определенные ограничения на манеру рассказа, но кто сказал, что зловещий шёпот действует меньше, чем крик?
Девчонки были в полном восторге. Визжали они тоже приглушённо, зажимая рты и накрывая друг друга подушками, но шуму мы наделали достаточно! Дежурная сестра пару раз заглядывала в дверь. При её появлениях третья девочка стремительно перелетала на свою кровать, а первые две укладывали меня между собой и накрывали сверху одеялом!
Я лежал там, в уютной и опасной темноте, пропахшей запахами девичьих тел, и был абсолютно счастлив. Наверное, так счастлив я не был больше никогда во всей своей долгой и полной приключений жизни.
Так началась моя двойная жизнь.
Вечера до отбоя я проводил в третьей за традиционным чаем и интеллектуальными беседами, а после отбоя отрывался во второй.
Многие мужчины ведут такую жизнь. Тогда я ещё не знал об этом, но такая жизнь мне определённо нравилась. Я был окружён любовью и заботой шести любящих женщин! Правда, тогда они воспринимались мной как две, и звали их: «Вторая» и «Третья».
Третья была любящей и привычной женой, с которой хорошо посидеть вечерком у камелька, выпить чаю, поговорить о ремонте на даче и проблемах старшей дочери в школе.
А Вторая была любовницей, запретной и от этой запретности особенно желанной!
Но, как известно, двойная жизнь не может длиться вечно.
Наступила неизбежная развязка и в моей истории.
Приближался Новый год.
И во второй и в третьей готовились праздничные столы. Они состояли из переданных от домашних апельсинов, конфет, пирожных и лимонада. Девочки очень старались украсить свои палаты снежинками, гирляндами и серпантином, надевали поверх больничных халатов расшитые звёздами и узорами накидки сказочных фей, сооружали на головах диковинные причёски и украшали их диадемами из ёлочного дождя. В обеих палатах появились маленькие пластмассовые ёлочки, и каждая из палат старалась перещеголять соперниц богатством ёлочных украшений.
Как и следовало ожидать, я получил приглашение на банкет в обе палаты. Я радовался, как ребёнок! Впрочем, я и был ребёнок, но всё-таки тринадцатилетний, а радовался, как какой-нибудь четырёхлетний карапуз. Праздник во второй был назначен на 19:30 – сразу после ужина, а в третьей – на восемь часов вечера. Это обстоятельство тоже меня порадовало. Я думал: приду во вторую, всех поздравлю, выпью лимонада – и перейду в третью, там посижу до отбоя, а после отбоя снова вернусь во вторую. Таким образом, никому обидно не будет!
Святая простота! Не знал я ещё тогда коварной женской природы, а то не радовался бы так!
Всё началось хорошо. Ровно в полвосьмого я был во второй, поздравил девочек с наступающим Новым годом, рассказал несколько анекдотов, чокнулся со всеми лимонадом, закусил пирожным «картошкой», извинился, что мне нужно заглянуть ненадолго в третью, – и ушёл.
С сияющей улыбкой, ещё не успевшей сползти с моего лица, переступил я порог третьей палаты и радостно закричал:
– С Новым годом, девочки!
Гробовая тишина была мне ответом. Все три старшие девицы сидели с каменными лицами – и с такими же каменными вся остальная мелкотня, явно предварительно обработанная старшими.
– Вы что такие грустные? – ещё не догадываясь, что происходит, спросил я.
– А ты что такой весёлый? Во второй развеселился? Вот и возвращайся туда – там весело!
Ни капли сочувствия не увидел я ни на одном лице. Это был удар по самому больному месту – моему мужскому самолюбию.
– Ну и чёрт с вами! – вспылил я. – Сидите тут одни!
Развернулся и решительно направился во вторую палату. Но пока меня не было что-то произошло и во второй. Здесь на меня посмотрели не холодно, а со злой стервозной ухмылочкой.
– Что? Не приняли? – спросили меня. – А ты иди на коленях попроси, может быть, примут!
– Да, бросьте вы, девчонки, я же вернулся! – попытался защитится я. – Не хотят – как хотят, я буду с вами праздновать!
– Он будет! – съязвила одна из девчонок. – Нужен ты нам здесь – катись в свою третью!
Я стоял как громом поражённый. Ещё вчера здесь все меня любили – и вот теперь не нужен никому! Я вернулся в «мужскую» палату и до отбоя сидел на широком подоконнике, глядя на заснеженную улицу, заштрихованный снегом свет фонаря и освещённую им часть тротуара. По тротуару бежали, спеша успеть к праздничным столам, закутанные в зимние одежды прохожие. Мне было горько и одиноко. Я впервые в своей жизни почувствовал своё онтологическое одиночество. Никто не пришёл и не пожалел меня, никто не дал заднего хода. Тогда я впервые понял, что значит оскорблённая женщина.
И вдруг в тёплом свете фонаря я увидел своих одноклассников: пяток моих самых преданных друзей. Они решили навестить меня накануне Нового года, чтобы мне не было так грустно. Как же я обрадовался им тогда! Даже слёзы благодарности выступили на глазах. Они кривлялись и шутили, корчили умильные рожи и всячески пытались меня поддержать, а я смотрел на них через окно и каждой клеточкой ощущал преимущество мужской дружбы над любовью женщин.
В это время в одной из девчоночьих палат включили кассетный магнитофон. «Не надо печалиться, – зазвучали слова знакомой песни, – Вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди – надейся и жди!»
Песня попала в унисон моему настроению. Я махал руками и корчил ответные рожи своим друзьям. Они смеялись, колотили друг друга шапками по головам, кувыркались в снегу и были бесконечно счастливы. А музыка всё лилась из коридора, вселяя несбыточную надежду на долгую и счастливую жизнь.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Андрей Баранов