LXXXI. Опыт д’Артаньяна
— Господин д’Артаньян, у вас всё получилось! — воскликнул Франсуа, не обращая внимания на присутствие в карете Короля.
— Что именно получилось? — мрачно спросил д’Артаньян.
— Заменить Короля, сделать государственный переворот, о котором никто не догадывается, спасти своих друзей, у вас получилось всё то, что вы замыслили! — продолжал с энтузиазмом Франсуа.
— Послушай, Франсуа, иногда ты мне кажется неплохим малым, вроде бы смекалистый, смелый, ловкий… — грустно произнёс д’Артаньян. — Иногда же мне кажется, что ты просто… Скажем так, недостаточно опытный, наивный. Словом, не хотел бы я иметь такого сына.
— Простите, капитан, мне кажется, что вы хотели назвать меня ослом, — возразил Франсуа. — Я ничего не имею против, если вы назовёте мне причины такой оценки моих умственных способностей. Если же вы сделали это просто так, чтобы позабавится на мой счет, тогда при всём уважении …
— Прости, сынок, я не хотел тебя оскорблять, — неохотно сказал д’Артаньян. — И знаешь, это – второй раз в жизни, когда я приношу извинения против желания, и первый раз, когда я это делаю для того, чтобы избежать дуэли. Мне не хотелось бы тебя убивать.
— Извинения приняты, капитан, но я сам первый извинюсь перед вами, чтобы мы были квиты, если вы объясните, в чём именно моя ошибка, — сказал Франсуа.
— Так дело не пойдёт, — засмеялся капитан. — Сначала ты извинишься, чтобы мы были квиты, а потом я объясню в чем твоя ошибка. Идёт?
— Простите меня, господин д’Артаньян, у меня просто не хватает опыта, чтобы верно оценить ситуацию, — спокойно произнёс Франсуа.
— Чёрт меня раздери, ты прощён, конечно, только мне кажется, что ты вовсе не гасконец! Я бы в твоём возрасте ни за что не признал свою неправоту с такой лёгкостью, как это сделал ты! — воскликнул д’Артаньян.
— Я гасконец, конечно, просто моя мать воспитывала меня таким, чтобы я не был похож на своего отца. Она очень старалась. Вероятно, в чём-то она преуспела. Поэтому я несколько отличаюсь от обычных гасконцев, — сказал Франсуа и скромно улыбнулся.
— Если твоей матери не нравился твой отец, какого чёрта она вышла за него замуж? — удивился капитан. — Кроме того, как может женщине, родившейся в Гаскони, не нравится гасконских характер? Или она была заезжей штучкой?
— Предлагаю обсудить мою семью после того, как вы объясните мне причины вашей оценки ситуации, и, соответственно, выводов о моей… недостаточной опытности, — возразил Франсуа.
— Что ж, план принимается, — согласился д’Артаньян. — Итак, я изложу своё понимание ситуации, а ты задавай вопросы, если тебе что-то будет непонятным. Сир, присоединяйтесь к нашей дискуссии, и снимите, наконец, это безобразие!
С этими словами д’Артаньян снял с Короля железную маску и презрительно бросил её на сиденье напротив.
— Простите, Ваше Величество, что не вытаскиваю у вас из вашего высочайшего рта эту грушу, мешающую вам общаться с нами полноценно, но, поверьте, это по соображениям вашей же безопасности.
Король недовольно что-то промычал, на что д’Артаньян спокойно ответил:
— Этот вопрос мы также обсудим, но несколько позже.
После этого, обращаясь к Франсуа, но не забывая ни на минуту о том, что их разговор слышит Людовик, д’Артаньян начал рассуждать вслух.
— Представьте себе, молодой человек, что я был таким же в точности как вы, молодым и гордым, но бедным гасконцем, который приехал покорять Париж. Единственное, что у меня было – это амбиции и гордость, некоторое умение держать шпагу и некоторые навыки верховой езды. Разумеется, мне казалось, что я великолепен как солдат и безупречен в качестве мужчины. Я покорял Париж, пытаясь служить не тем, не тогда и не так, как следовало бы. Я служил моей королеве Анне, защищая её честь от посягательств кардинала Ришельё и от ревности её супруга Короля Людовика XIII. Ради этих святых, как мне казалось, целей, я порой позволял себе заколоть одного-двух гвардейцев кардинала, которые, в сущности, были такими же молодыми и амбициозными солдатами, каким был в ту пору и я. Для чего я это делал? Мне казалось, что мои поступки единственно правильные. Если честь Королевы Анны того требовала, я готов был умереть за неё. И где теперь эти идеалы? Королева, отказавшая великому кардиналу Ришельё в простой дружбе, вступила в морганатический брак с жалкой тенью этого человека, с кардиналом Мазарини. Затем я служил кардиналу Мазарини, который посадил меня за это в тюрьму. Нам с Портосом удалось из неё выбраться только потому, что его силы оказалось достаточно для того, чтобы выломать несколько железных прутьев в решетке окна, а моей хитрости оказалось достаточно, чтобы выследить, где Мазарини прячет свои сокровища. Для возвращения нашей свободы нам пришлось шантажировать кардинала. Боясь лишиться своих денег, кардинал предпочёл отпустить на свободу и меня, и барона дю Валона, и графа де Ла Фер. И вы знаете, что меня гложет? Ведь я боролся против Ришельё, считая его недостойным того, чтобы я ему служил, а когда он умер, я вдруг узнал, что именно он и был той Францией, которую я любил и за которую сражался, поскольку славный Король Людовик XIII во всём слушался кардинала, а когда кардинал умер, Король пережил его всего лишь на полгода и десять дней! Я служил Мазарини, и он упёк меня и моих друзей в тюрьму, а когда я стал бороться с ним, я получил свободу и даже некоторую финансовую самостоятельность. Я презирал этого второго кардинала, сравнивая его с первым, но обещание оставить меня в покое он сдержал до самой своей смерти! С этими вельможами можно было иметь дело, но я не замечал этого! И вот теперь этот юный Король. Я знал его с малолетнего возраста. Я охранял его, как мог, от всех неприятностей, которые я мог предвидеть и которым мог противостоять. Когда бунтовщики Фронды захотели взглянуть на Короля, чтобы убедиться, что он не покинул Париж, я стоял за занавеской позади его кровати со шпагой в руке, готовый пронзить всякого, кто покусится на моего Короля, на Людовика XIV. И вот теперь этот самый Король объявляет мне, что все, кого я люблю и ценю на этом свете, все мои три боевых товарища, с которым мы прошли сквозь огонь и воду, служа его отцу, его матери и ему самому, должны быть убиты, причем, убиты мной, его капитаном королевских мушкетёров. За эту подлость мне предложили маршальский жезл. Неужели тридцать пять лет безупречной службы позволили судить обо мне как об Иуде, который готов продать своих друзей за материальные блага, за звания и должности при дворе? Чем же я занимался всё это время, если создал о себе такое мерзкое впечатление? И вот я, Шарль д’Артаньян, разрываюсь между долгом дружбы и долгом верноподданнического послушания, пытаюсь совместить и то, и это, но меня преследует какой-то неумолимый рок, который сводит на нет все мои попытки с одной стороны защитить друзей от Короля, с другой стороны – защитить Короля от некоторых из моих друзей. Все мои прекрасные планы с треском проваливаются, и я оказываюсь в Бастилии, где мой Король, мой кумир, который по возрасту был мне как сын, а по своему высокому положению – как отец, человек, ради которого я мог бы сделать всё, буквально всё, я не колеблясь отдал бы за него свою жизнь, но он просит слишком многого – он просит, чтобы я отдал в угоду его страхам жизни всех троих моих друзей, а сверх того, в угоду его временной похотливости ещё и принёс жизнь единственного сына моего дорогого друга, графа де Ля Фер, фактически сына всей нашей четвёрки, поскольку ни у кого из нас, кроме графа, по Божьей воле нет детей. Я нахожу это неприемлемым, но судьба противится мне. Я привожу Королю доказательства гибели троих моих друзей, включая бедного виконта де Бражелона, но ему этого мало, он требует казни последнего моего друга, епископа д’Эрбле! После этого, не дожидаясь моих действий для выполнения этого жестокого приказа, он распоряжается схватить епископа и обрекает его на долгую мучительную смерть на моих глазах, а меня – на такую же смерть на его глазах. И я спросил себя: «Д’Артаньян! Кому ты служишь? Кому ты служил? На что ты потратил свою жизнь, как не на то, чтобы этот человек, твой будущий инквизитор, процветал и укреплял свою власть?!» И тогда я решился избегнуть этой развязки. Я выбрался из Бастилии вместе с епископом д’Эрбле, но я понял, что мне не будет счастья во Франции, пока в ней правит такой неблагодарный Король, но мне не будет счастья и вне Франции! За последние два месяца я только и слышал, что о проклятом маршальском жезле и о той непомерной цене, которую от меня требует Король за него. Будь он проклят, это чёртов жезл! И Король вместе с ним. Простите, Ваше Величество, это я про вас. Не хотел вас обидеть, я всего лишь оскорбил вас. Ну, это уже дело прошлое, вы уже не Король, а если когда-нибудь снова им станете, мои слова уже ничего не изменят в моей участи, вне зависимости, сказал бы я вам всё то, что сейчас говорю, или смолчал бы. Я победил, говоришь ты, Франсуа, про меня? Но я не объявлял этой войны! Эту войну объявили за меня те, кто привыкли думать за меня, двигать меня, словно шахматную фигуру по клеткам: шаг вперед, шаг вбок, шаг назад. Противно! Из меня, солдата, офицера, сделали сначала гонца для обеспечения безнаказанности шашней королевских особ, затем орудие борьбы с Парижем и его народом, и, наконец, из меня попытались сделать орудие для казни моих друзей. Я не принимал решения, я лишь оборонялся по мере сил, пытаясь избежать самой ужасной развязки, выбирая из двух зол наименьшее. Из отвратительного и невыносимого я вынужден был выбирать отвратительное. Ну что ж, я низверг одного Короля и посадил на его место другого. Знаешь, что мне хочется сделать больше всего, Франсуа, сынок? Я хочу отпустить Короля на все четыре стороны и уехать, куда глаза глядят.
При этих словах д’Артаньяна Людовик беспокойно заёрзал, очевидно, надеясь убедить капитана привести в исполнение своё намерение.
— Не бойтесь, Ваше Величество, я этого не сделаю, успокойтесь! — пошутил д’Артаньян, после чего продолжил. — Видишь ли, дружок, мы не можем этого сделать, поскольку тогда нас немедленно арестуют, а вместе с нами многих других хороших людей. Я полагал, что брат Короля сможет быть лучшей альтернативой. Может быть и так. Но разве смогу я служить ему верой и правдой, помня ежесекундно, что посадил его на трон таким бесчестным путём? А он, по-твоему, сможет держать при себе такого опасного человека, который знает страшную тайну о наличии второго экземпляра Короля, которого при случае можно снова вернуть на прежнее место? Принц Филипп заявил, что когда-нибудь он, вероятно, сможет вернуть Людовика на место, или улучшить его судьбу. Он не похож на глупца, следовательно, он обманщик. Что же получается, мы заменили одного сатрапа другим? Ваше Величество, не обижайтесь, я ведь это любя! Вот, полюбуйтесь, Франсуа! Король-Солнце, который повелевает государствам вести войны, который росчерком пера может отнимать жизни или дарить, отменяя приговоры собственного суда, этот человек, стоит лишь связать ему руки и ноги и засунуть в рот кляп, становится жалким, ничтожным и никчемным человечишкой, убить которого ничего не стоит. Но убить беззащитного подло, а убить бывшего Короля – для такого злодеяния я и слова-то не подберу! И вот я превращаюсь в тюремщика! Сначала мне велят засадить в Бастилию графа де Ла Фер, затем я отвожу туда суперинтенданта финансов господина Фуке, после этого меня самого туда отвозят и обещают уморить голодом на глазах у моего лучшего друга. И, наконец, когда я нахожу, казалось бы, приемлемое решение, новый Король не видит для меня лучшего применения, нежели поручить мне отвезти прежнего Короля в тюрьму, в темницу на остров Сен-Маргерит. И о чем это говорит, по-вашему, Франсуа?
— Я полагаю, что это доказывает, что новый Король так же точно опасается освобождения своего двойника, как этого опасался прежний Король, разве не так? — спросил Франсуа.
— Это доказывает, что новый Король столь же недальновиден, как прежний. Не обижайтесь, умоляю, Ваше Величество! Крепость на острове Сен-Маргерит меньше всего подходит для содержания узника такого рода. Ну сами подумайте! Ведь это остров! Он находится на расстоянии около мили от берега. Рядом находится ещё один остров, который с берега не виден! Если бы, например, Испанцы, решили ослабить Францию, организовав в ней гражданскую войну, то для них не было ничего проще, нежели с одним-двумя военными кораблями скрытно под прикрытием острова Сент-Онора подобраться к острову Сен-Маргерит, атаковать его и захватить узника. Дальше достаточно объявить его истинным Королём Франции, и вы получите гражданскую войну. Этого вы добивались, Ваше Величество, когда отправляли вашего родного брата Филиппа в эту крепость? И разве этого добивается теперь Филипп, отправляя Его Величество Людовика XIV в то же самое место? С таким же успехом можно было просто вывести Его Величество за границу! Подобные же действия может предпринять и Сардиния, и Италия, и Османская империя. Им не хватает лишь информации об этом. Ваше Величество, вы загнали не одну сотню солдат для захвата господина д’Эрбле, но если у вас имеется сеть шпионов, вы должны были бы знать, что господин д’Эрбле уже побывал в Испании, и если вы хотели уничтожить всех, кто посвящен в вашу тайну, тогда либо вы верите, что господин д’Эрбле не собирается никого посвящать в эту тайну, а в этом случае вам лишь достаточно было бы договориться с ним о том, чтобы он не использовал более её против вас, либо вы ему в этом не верите, но тогда следовало бы исходить, что, как минимум, правительство Испании уже посвящено в эту тайну, поэтому истребив господина д’Эрбле, вы лишь дадите лишнее доказательство испанцам, что этот человек, действительно, был носителем некоей страшной тайной, а не являлся фантазёром, измыслившим несусветную выдумку! Ваши действия нелогичны, поскольку вы слишком доверяли господину Кольберу! И что же я вижу после того, как на ваше место приходит ваш брат? Он приглашает господина Кольбера и назначает его руководителем правительства Франции при себе. Прекрасно, что при себе, а не над собой, но очень плохо, что, убрав одного суперинтенданта, он ставит другого, хотя и в иной номинально должности, но отнюдь не с меньшими полномочиями. Увольте! Я устал от политики, я устал от армейской службы, я устал от государственных решений, опирающихся на амбиции мелких людишек, занимающихся борьбой за внимание суверена и за своё влияние на него. Тот Король или этот – какая разница? Я бы открыл двери и выпустил вас, Ваше Величество, если бы не считал, что таким действием либо убью вас, либо развяжу гражданскую войну, где будут гибнуть ни в чем неповинные граждане Франции. Что вы говорите? Вы дадите мне какие-то обещания при условии, что я вас отпущу? Я вас умоляю! Цену ваших обещаний вы продемонстрировали мне недавно в Бастилии. Кроме того, я не я буду, если Кольбер уже не отправил следом за нами десятка полтора шпионов, которые следят за передвижением кареты, за каждым её поворотом, за каждой переменой лошадей. Потому я и взял свою карету, что Кольбер полагает, что я никогда её не брошу, и буду ехать в ней сам до конца, до самого мыса Пуант-Круазет. Смешно, ей богу! Я потому и не пользовался каретой, что в седле мне удобней, а вовсе не потому, что берёг её для какого-то особого случая! Знаете ли, Ваше Величество, откладывать что-то на чёрный день, это, ей богу не моё! Я предпочитаю думать, что чёрный день никогда не настанет, или считать каждый день чёрным, чтобы иметь право пользоваться отложенным, поскольку твёрдо верю: когда этот самый чёрный день настанет, отложенного на него всё равно не хватит. Поэтому, Ваше Величество, отпустить вас мне мешает только одно обстоятельство. Это обстоятельство – ваше великое сходство с Вашим Величеством. Простите за каламбур. Надевать на вас железную маску – это курам на смех! Ведь маску можно снять. Вот если бы можно было изменить вашу внешность так, чтобы вы уже никогда не смогли стать причиной гражданской войны во Франции, тогда отпустить вас было бы справедливо и безопасно. Езжайте, действительно, куда-нибудь за границу и живите себе простым гражданским лицом, Бог с вами. Или вы верите, что ваш братец Филипп приедет через какое-то время и отворит двери вашей темницы и скажет вам: «Брат мой, простите меня, давайте править вместе»? Или того хуже – уступит вам своё место на троне со словами «теперь ваша очередь»? Вздор! Пустое. Я не стану выкалывать вам глаз или уродовать вашу щёку, обрезать ваши губы или уши. Это жестоко. Но, знаете ли, я был знаком с одним индусом. Они умудряются так раскрашивать своё лицо, что и родная мать не узнала бы своего ребёнка под этими цветными узорами. Впрочем, почему я сказал, что был знаком, я и сейчас с ним знаком. Между прочим, скоро мы приедем к его дому. Согласны ли вы покрыть своё лицо несколькими узорами, которые навсегда лишат вас возможности использовать ваше сходство с самим собой, чтобы вернуть себе трон или чтобы ввергнуть Францию в гражданскую войну? В этом случае вы получите полную свободу. Можете ехать, куда хотите! Или же вы предпочитаете, проводя томительные дни в заточении надеяться, что ваша внешность когда-нибудь позволит вам вернуть потерянный трон? Жизнь пройдёт в заточении, а эта возможность так и не представится. Подумайте, Ваше Величество, ещё не поздно круто изменить вашу жизнь, но остаться на свободе. В Индии, или, например, в Африке, подобные украшения на лице отнюдь не считаются чем-то из ряда вон выходящим. Разумеется, ни в одном городе Европы вы не сможете свободно гулять с необычными узорами на лице, здесь нет такой толерантности к внешности, но мы можем просто изменить линии рта и глаз за счет так называемых подкожных узоров. Вы утратите сходство с самим собой, но при этом сохраните своё лицо почти в полной неприкосновенности. Как вам такая идея? Почему же вы молчите? Только ли потому, что я не вытащил у вас изо рта эту отвратительную грушу, или вам нечего сказать? Что ж, Франсуа, дорогой, мы не можем больше мучить Короля, ему хочется вдохнуть воздух полным ртом, и сообщить нам свое мнение о нас и нашем поступке. Внимание, сейчас будет буря. Осторожно, Ваше Величество, я вынимаю кляп.
LXXXII. Гнев Короля
Едва лишь д’Артаньян вынул изо рта Короля кляп, как Людовик разразился чудовищной бранью.
— Капитан! — сказал он. — Вы имели наглость подло похитить меня, после чего ещё возомнили, что можете позволить себе поучать меня?! Вы – государственный преступник, вас следует казнить! Знайте же, убьёте ли вы меня сейчас, или позже, или отвезёте в темницу, Господь покарает вас, а также суд земной! Я призываю на вашу голову все громы небесные!
После этого Его Величество Людовик XIV позволил себе ещё ряд длиннейших эпитетов, которые наше перо решительно отказывается передавать. В последних оборотах речи Короля говорилось о родословной капитана, а также о его сходстве с обитателями той части загробного мира, которой религии всех стран запугивают свои народы, тщетно пытаясь сделать их от этого добрее и благородней.
При последних словах Короля д’Артаньян покачал головой и вновь вставил Людовику кляп в рот.
— Вы совершенно правы, Ваше Величество, — согласился он, — однако, должен заметить, что вы совершенно не приняли в расчет те сведения, которые я имел честь сообщить вам перед началом вашего выступления. Если не возражаете, мы некоторое время поедем в молчании. Вижу, не возражаете. Через час мы подъедем к дому моего знакомого индуса. Подумайте окончательно, что вы выбираете – татуировка, или пожизненное заточение. Должен напомнить, что распоряжение Филиппа, вашего брата, продолжающего править под именем Людовика XIV, не давало вам этого выбора, так что, предлагая его, я совершаю очередной бунт, но мне не привыкать. Забыл сказать вам, что имя вашего брата – Луи-Филипп, а также тот факт, что законами Франции близнецы имеют равные права, поэтому он имеет полное право называться Людовиком XIV, как по законам человеческим, так и по законам божьим.
Людовик гневно посмотрел на д’Артаньяна, после чего отвернулся к окну.
— Право, Ваше Величество, вам не следует гневаться на меня за моё непослушание! — сказал он. — Ведь если бы я был послушным и не проявлял никакой инициативы, я бы даже не давал себе труда на размышления. А в этом случае я бы попросту не разгадал того, что с вами устроил ваннский епископ. Вы бы остались в Бастилии – это в лучшем случае! Честно говоря, Фуке в одиночку не смог бы вас оттуда извлечь. Чем бы это кончилось? У меня в кармане лежал приказ об его аресте. Фортуна благоволила бы Фуке лишь в том случае, если бы он был единомышленником господину д’Эрбле. А поскольку он отверг действия д’Эрбле и даже попытался воспрепятствовать его результату, чем могло бы всё это окончиться? Давайте поразмышляем вместе. Заговорщик д’Эрбле вместе со своим невольным соучастником бароном дю Валоном, который был попросту введён в заблуждение, отбывает на остров Бель-Иль, подчиняет себе крепость и ожидает преследования. Но никакого преследования не происходит. Епископ шлёт доверенных людей, чтобы они разузнали, в чём дело, и узнаёт, что в Королевстве ровным счётом не происходит никаких потрясений или передряг. По всеобщему мнению, Король всё ещё на троне, правда, быть может, он действует несколько странновато и непоследовательно, но кому придёт в голову его осуждать? Епископ понимает, что попытка Фуке вернуть вас на трон провалилась, спокойно возвращается в Париж, или же, если ваш брат всё ещё находится в Во-ле-Виконт, прибывает туда, извиняется за своё отсутствие на пару дней, объясняя это срочными делами, и после этого занимает место советника по всем важнейшим вопросом при Филиппе, которого все считают Людовиком XIV, то есть вами. Вы же продолжаете находиться в Бастилии, и на ваши увещевания никто не реагирует, поскольку генерал де Безмо, комендант Бастилии, твёрдо уверен, что вы – это никто иной, как несчастный сумасшедший Марчиали, который вообразил, что он – Король Франции, и который всего лишь отдалённо внешне похож на Короля, но, чтобы никого не смущать, имеется строжайший приказ никому не показывать его лица, для чего ему следует носить маску всякий раз, когда к нему приносят еду или выносят нечистоты из камеры. Это продолжалось бы до тех пор, пока ваш брат не решил бы, что ваше существование слишком опасно. А он, посидев на вашем месте и привыкнув к тому, что он – Король Франции, вскоре смог бы начать мыслить политическими категориями, отождествляя опасность для себя лично с опасностью для всей Франции. И вот во имя Франции он принимает решение окончательно обезопасить себя от вашего возвращения. Как это может быть реализовано на практике, я полагаю, вы вполне понимаете. Вот какая судьба ожидала бы Ваше Величество, если бы я был целиком послушным, безынициативным и не привыкшим к рассуждениям капитаном мушкетёров Вашего Величества. Знаю, вы скажете, что ваше положение сейчас мало чем отличается от того, которое я вам описал. Не скажете, потому что вы не можете говорить, но вы хотели это сказать. Что ж, у меня есть что возразить. В первый раз вы оказались в таком незаманчивом положении по той причине, что ваши вполне законные и обоснованные действия не понравились ваннскому епископу, который решил, что для него будет лучше воспользоваться ситуацией и заменить вас на послушного ему вашего брата. В таком случае вы пострадали бы без вины, без причины, просто по той причине, что Судьба сыграла с вами злую шутку. Вы были бы никак непричастны к такому развитию событий! Это очень обидно, Ваше Величество, пострадать без вины! Сейчас дело другое. Вы ополчились против человека, у которого было в руках оружие для защиты себя и своих друзей от вашего гнева. Кто же заставлял вас так поступать, кроме уязвлённого самолюбия?! Что ж, месть – занятие приятное, но монарх должен предугадывать последствия своих решений. Вы совершили несправедливость в отношении меня и моих друзей, и по-человечески это очень жестоко. Но Король может считать, что он стоит выше этических норм, выше морали, поскольку у него имеется нечто более значительное в целях его действий – благо государства! Ради блага государства можно совершать любую подлость по отношению к отдельным гражданам этого государства, а коль скоро благо государства зиждется на прочности королевской власти, то, как оказывается, любую подлость Король может совершать против любого своего подданного даже и попросту для защиты своей личности. Обидно, жестоко, но, во всяком случае, логично! Но вот Король, который не способен предвидеть последствия решений, который принимает такие решения, которые ведут к его крушению, такой Король совершает слишком серьёзную ошибку, непростительный промах. Итак, ваши действия были хуже, чем подлость, это была ошибка. Вы повели себя не только как несправедливый человек, но, что для Короля гораздо хуже, как недальновидный политик. Нельзя обижать тех, кто способен за себя отомстить! Мазарини понимал это, и Ришельё понимал это. Господин Макиавелли писал, что если уж обижать кого-то сильного, то только так, чтобы он не смог подняться. Нельзя обижать и сохранять могущество обиженному. Если уж обижать, то сокрушать раз и навсегда. Почитайте Макиавелли на досуге, Ваше Величество. Награждать всегда следует меньше, чем вы можете, чтобы у награждаемого не создалось ощущения, что больше он ничего не может получить от своего государя. Тот государь, который отдал всё, что мог отдать, лишился в этот момент своего друга, так как этот друг более ни на что не надеется. А вот обижать надо всегда так, как только можешь, в особенности, когда речь идёт о сильном человеке. Вы посчитали меня слабым, Ваше Величество, вы подумали, что я стерплю такое издевательство надо мной, причём, всё это – после того, как я вытащил вас из такой неприятности, из которой вас никто никогда бы не вытащил, не подвернись на пути ваннского епископа такого человека, как ваш капитан королевских мушкетёров. Я не слабый, Ваше Величество! У меня есть зубы, и, как вы убедились, я могу укусить, и пребольно! А то, что я их не показывал, говорит не о моей слабости, а о моём долготерпении. И напоследок я скажу, что моё своеволие и дальше для вас может послужить только лишь на пользу. Мне приказано заживо похоронить вас в крепости, из которой вы никогда не сможете выбраться, ни самостоятельно, ни при помощи каких-либо друзей. Так вот, мне очень не хочется выполнять этот приказ. Будь я послушным и не рассуждающим капитаном мушкетёров, я поступил бы так, как мне приказано. Но я еду и ломаю голову, как бы мне поступить с вами так, чтобы и не подвергнуть опасности себя и своих друзей, но и не поступать с Вашим Величеством слишком уж недостойно, не подобающе! У меня, видите ли, сохранилось большое почтение к вашему происхождению. И я приложу все усилия к тому, чтобы вы не провели остаток лет в тесной камере в крепости-тюрьме. Всё это – исключительно из непослушания, Ваше Величество.
После этого д’Артаньян многозначительно замолчал.
LXXXIII. Франсуа
После получасового молчания капитан обратился к Франсуа.
— Между прочим, друг мой, ты собирался объяснить мне, за что твоя мать не любит гасконский характер.
— О, это очень простая история, капитан! — ответил Франсуа. — Муж моей матери был на тридцать пять лет её старше, и она никогда его не любила, а в брак вступила по принуждению опекуна, поскольку родители её были к тому времени мертвы.
— Что ж, такое встречается, но, как я погляжу, разница в возрасте не помешала достойному господину де Перрену заделать такого прекрасного молодца, каким ты являешься, — сказал капитан с улыбкой.
— Муж моей матери не имеет никакого отношения к моему рождению, — возразил Франсуа. — У неё был один молодой и резвый дружок. Вот от него-то она и родила меня.
— Что ж, не будем её осуждать, — сказал д’Артаньян. — Если мужчина берёт себе жену на тридцать пять лет младше себя, он должен быть готов к такому повороту. Я бы ещё понял разницу лет на тридцать… Но тридцать пять – это перебор! Да ещё если его характер так не нравился его супруге, то тут дело – швах.
— Что касается гасконского характера, то её раздражал как раз характер этого молодого дружка, который, как я уже сказал, был моим отцом, — возразил Франсуа.
— А он, этот её любовник, стало быть, побивал её, или часто ей изменял? — спросил капитан.
— Ни то и ни другое, — ответил Франсуа. — Просто он крутил с ней шашни, а потом в один прекрасный день вскочил на коня и уехал покорять Париж.
— В этом нет ничего странного, ведь и ты тоже поступил также, разве нет? — спросил капитан.
— Возможно, но я перед этим не заделывал никакого ребёнка ни одной жительнице Гаскони! — ответил Франсуа.
— Как ты можешь быть в этом уверен? — спросил д’Артаньян с усмешкой.
— Да просто я помню все свои дни и все свои ночи, — ответил Франсуа, — Во всяком случае – те, которые я проводил не один.
— Что ж, у тебя хорошая память, сынок, — улыбнулся капитан. — У меня в твои годы была такая же.
— В этом случае вы, вероятно, помните Вевьен Фезансак? — спросил Франсуа.
— Вевьен Фезансак? Малышку Вивьен?! — вскричал капитан. — Боже мой! Конечно помню! Но ведь твоя фамилия, кажется, де Перрен, — удивился капитан.
— Моя мать овдовела задолго до моего рождения, а это имя второго мужа моей матери, который меня усыновил и на которое она меня записала, — просто ответил Франсуа.
— Так ты – сын Вевьен Фезансак? — спросил капитан. — А как же звали твоего отца?
— Его звали Шарль де Кастельмор, господин капитан, — ответил Франсуа.
— Чёрт побери! Сын Вивьен! Сколько же тебе лет? — вскричал д’Артаньян.
— Двадцать два, господин капитан, недавно исполнилось, — ответил Франсуа.
— Точно! Разрази меня гром! Франсуа! Обними своего отца! — воскликнул капитан.
— Вот этого? — с недоверием спросил Франсуа, показав кистью руки на связанного Короля.
— Да меня же, меня, чёрт тебя побери! — воскликнул д’Артаньян. — Ведь я же заезжал к твоей матери по старой памяти около двадцати трех лет тому назад! Чёрт побери! Я нисколько об этом не жалею! Франсуа, дорогой мой! Вот почему нас находят так похожими!
— Мне кажется, что вас нос, господин капитан, намного больше моего… — лукаво сказал Франсуа.
— Иди ты к чёрту!!! — весело сказал д’Артаньян, обнял сына и расхохотался так, что карета задрожала.
— Знаете, что, сир? — обратился капитан к Людовику. — Ей-богу, по такому случаю я бы выпустил вас на все четыре стороны, и катись оно всё ко всем чертям!
Людовик с надеждой взглянул в глаза капитану.
— С удовольствием бы отпустил, клянусь честью! Но не могу, — грустно сказал капитан. — Во-первых, вас убьют те шпионы, которые наверняка едут за нами. А если не убьют вас, тогда убьют вашего брата Филиппа. Оба эти исхода мне не нравятся. Если же не убьют вас обоих, тогда во Франции в междоусобных войнах погибнет столько народа, что лучше было бы мне самому задушить вас вот этими собственными руками. Итак, я не могу пойти на это. Во-вторых, если я выпущу вас, а вы вернёте себе трон, тогда вы казните и меня, и моего сына, а я не привык терять сыновей, едва обретя их. Сыновьями, знаете ли, не разбрасываются, это вам не котята какие-нибудь. Но отвезти вас в крепость острова Сен-Маргерит было бы крайне глупо. Остаётся одно. Как ни жаль мне расставаться с Франсуа, едва обретя его, и как ни жаль расставаться с вами, Ваше Величество, пока вы так мило молчите, я всё же позволю на некоторое время покинуть вас и доверить своему сыну. Франсуа, дорогой, отныне ты – капитан д’Артаньян, который везёт своего пленника аббата д’Эрбле в крепость на острове Сен-Маргерит. В ближайшем удобном месте я покину вас и устрою небольшую засаду на тех, кто едет следом за нами, а они едут, можете в этом не сомневаться. Когда я узнаю, кто они и сколько их, мы решим, что нам делать. Если я вас не догоню, встретимся в Лионе, в трактире Серебряная Шпага.
Настроение д’Артаньяна, пожалуй, можно было передать следующе песней:
Опять пошатнулась империя
В ней тайно сменился Король.
Но всё же как прежде не верю я,
Что верно сыграл свою роль.
Подлоги, интриги и хитрости
Меняют империй судьбу.
Всё это из жизни бы выбросить,
Видал я всё это в гробу!
Величества с тронов выкидывать,
Поверьте, никак уж нельзя!
Но что же прикажете выдумать,
Когда под ударом друзья?
Король по законам Всевышнего
Поставлен над нами навек.
Лишь только не делал бы лишнего,
Лишь был бы хоть чуть человек.
Лишь не был бы чёрствой машиною,
Сосущей из подданных кровь,
И не был бы мерзкой скотиною,
Крадущей чужую любовь.
Исхода не видел я лучшего,
Чем вырвать и жало, и яд!
Король, словно жалкое чучело
Спелёнут, похищен, изъят.
И вот я жестоким тюремщиком
Везу его прочь от двора,
И слёзы струятся по тем щекам,
Которые спрятать пора.
Так что ж в настроенье подавленном
Я словно ребёнок грущу?
Я эти интриги оставлю вам,
Ведь больше так жить не хочу!
Полностью книгу «Д’Артаньян и Железная Маска» вы можете найти тут
Также по теме см. «Мемуары Арамиса»