Глава 179
Юля осмотрела новое жилище, повернулась к Сан Санычу и спросила:
– Когда мне можно сюда заехать? – во взгляде девушки читалось нетерпение.
Мужчина подошёл к ней, взял прохладную ладошку в свою большую горячую ладонь и положил в неё ключи:
– Ты можешь сделать это хоть сейчас, – сказал он.
Юля улыбнулась и, приблизившись к Сан Санычу, сладко поцеловала его в губы. Но пока лишь в качестве простой благодарности, а не из желания продолжить. Это он понял сразу, хотя сам весь налился чем-то горячим изнутри. Ему захотелось прижать к себе хрупкое стройное тело девушки и увлечь за собой на кровать. Но он с трудом сдержался: первый шаг, решил про себя Сан Саныч, должна сделать Юля.
Он прекрасно понимал, что если она решится на такое, то это будет означать не чувство к нему, а честное исполнение устной договорённости, которую они достигли. И что он вообще едва ли когда-либо может рассчитывать на любовь с её стороны. Максимум – на привязанность, но и это лишь в случае, если, как говорили в детстве, «будет себя хорошо вести».
Сан Саныч не торопился. Ему не хотелось, чтобы отношения между ними, которые, мягко говоря, и так со стороны (если бы кто про них знал), выглядели как своеобразная торговля, когда мужчина покупает женщину за деньги и крышу над головой, становились ещё более грубыми. Конечно, Сан Саныч имел полное право прямо там, в квартире, потребовать – именно так, а не попросить, на правах того, кто платит, – от Юли интимной взаимности.
Но делать этого он не желал категорически. Может быть, потому что в своё время, когда состоятельные родители Алины выдавали её за него, человека в общем-то бедного по их меркам, за него замуж, это напоминало такие же отношения: тебе делают одолжение, чтобы ты исправно платил. В случае Сан Саныча – верностью и... да, своим телом тоже. Взамен ему было обещано сытое обеспеченное будущее.
Оно таким и стало. С той лишь разницей, что Алина в него была многие годы влюблена. Сан Саныч понял это, когда однажды, придя к своей девушке в гости (в ту пору помолвка между ними лишь подразумевалась, причём в далёкой перспективе), увидел один интересный жест, который сделала Алина. Они сидели рядом в глубоких креслах. Девушка, взяв руку Сан Саныча, перевернула её вверх ладонью и положила на голову, прижалась щекой и своими большими серыми глазами смотрела на него.
В тот самый момент Сан Саныч ощутил вместе с теплом кожи и чувство, которое родилось у Алины как-то само собой. Жаль только, что ничего в ответ её избранник дать ей так и не смог за все эти годы. Кроме разве что умения хорошо притворяться. Только все равно Алина поняла однажды – не любит муж.
***
Не знал Витя всех обстоятельств отношений Юли и Сан Саныча. У парня теперь было странное ощущение: словно он разделился пополам. Одна половина жадно мечтает воссоединиться снова с почти потерянной девушкой, которую он до сих пор любит и не хочет ни терять окончательно, ни забывать. Половина другая хотела разгула, желала уйти во все тяжкие, чтобы забыться и не вспоминать ту боль, что Юля причинила Вите своей изменой. Причём такие тяжкие, чтобы голова на следующий день звенела и гудела, как колокол, в который всю ночь били в набат.
Но вот ведь странно: себя он к изменникам нисколько не причислял. Подумаешь, провёл ночь с девчонкой, пока Юля была у Оксаны. Так сама же туда отправилась, бросив его в такой напряженный момент. Что ему теперь-то было делать, когда гормоны били в виски тяжёлыми кузнечными молотами, и жутко хотелось оказаться с какой-нибудь девицей в горизонтальном положении?
Чтобы отвлечься от этих мыслей, Витя позвонил своему давнему приятелю – Вовке Берёзкину, который жил неподалёку. Они были знакомы со школы, хотя учились в параллельных классах. Общаться же стали, когда ходили на спортплощадку рядом с автозаправкой – там мальчишки из окрестных домов гоняли летом в футбол, а зимой, заливая асфальт водой, превращали его в хоккейное поле, на котором разворачивались порой жаркие баталии.
Вовка был парнем высоким, худым и жилистым, только уж очень тощим. Таким, словно родители его вообще не кормили. Уж на что Витя не считал себя никогда толстым, но по сравнению с Вовкой казался себе разъевшимся хомяком.
Худоба Вовки много раз становилась поводом придумать для него какое-нибудь прозвище. То его пытались называть «Кощеем Бессмертным». То называли «Скелет», «Суповой набор», «Кости энд кожа», из-за роста ещё «Верста коломенская», «Пугало» и так далее. Вовка не особенно обижался на все это. Просто не замечал. Или делал вид, кто его знает?
Лишь однажды прозвище стало причиной рукоприкладства. Это когда один пацан из другого класса (года на два младше) придумал назвать Вовку «аскаридой». Словно почувствовав, что это прозвище может к нему прилепиться на многие годы, Вовка подошёл к пареньку поближе. Тот был низенький, толстый, с лоснящейся от жира прыщавой физиономией.
– Скажи, как ты меня назвал? – спросил Вовка, нависая над толстяком, словно башенный кран.
– Аскарида! – с вызовом ответил мальчишка.
– Повтори ещё разочек, что-то я не расслышал, – попросил Вовка и, будь толстяк поумнее, догадался бы, что случится дальше. Но интеллект был не его самой сильной стороной, потому, когда он громко повторил «Аскарида!» Вовкина рука прилетела мальчишке аккурат в ухо. Тот, скорчившись от боли, отскочил и заскулил.
Вовку потом, ясное дело, вызывали к директору вместе с родителями и полоскали там минут сорок. Витя все это время ждал в коридоре возле приёмной. Когда Вовка наконец вышел, весь красный от волнения, приятель спросил его: «Ну, что?» «Нормально все, – ответил Вовка. – Жить буду».
Лишь много позже Витя узнал, что отец Вовку в тот вечер как следует угостил ремнём, хотя парню было уже почти 15 лет. Но не за то, что по уху толстяку врезал. А за то, что спектакль устроил с вот этим «ну-ка повтори». «Бить надо было сразу, понял? Болтовня мешает», – сурово произнёс отец перед тем, как опустить тяжёлый ремень на Вовкино седалище.
После девятого класса Вовка из школы ушёл, поступив в Автодорожный колледж. Вите это было грустно, потому как привык он к своему весёлому бесшабашному другу. Но связь они, благо жили неподалёку, не потеряли. Продолжали видеться по выходным: иногда пиво пили где-нибудь, порой просто мотались по окрестностям.
Иногда пытались кадрить девчонок. Порой получалось, и тогда они весело проводили время с какими-нибудь не красавицами, а так... обычными девушками с района. Но это удавалось редко, потому что внешность у Вовки и впрямь была комичная: напоминал он своими худобой и ростом французского актёра Бурвиля. Даже лицом отдалённо на него походил. Да ещё все время шутил, клоуничал.
Девчонкам это нравилось, конечно, только кто станет заводить серьёзные отношения с таким шутом гороховым? Вот и получалось: инициатором знакомства всегда был Витя, потому что у него выходило убалтывать девчонок. Затем он знакомил их с Вовкой, они болтали где-нибудь вчетвером, но потом, расставшись, снова не встречались. Потому как Витя-то себе мог пару найти, а Вовка – нет. Не хотели с ним девушки дела иметь. Клоун, говорили, что с него возьмёшь.
И то правда: взять с Вовки было нечего. После окончания колледжа он пошёл работать автослесарем в недавно открывшуюся мастерскую: местный парень разбогател, восстанавливая машины в своём гараже, и рядом построил два ремонтных бокса. Вот Вовка и оказался там одним из работников. Получал мало, ходил вечно в грязной, рваной одежде с пятнами машинного масла. После работы переодевался, конечно, только все равно по заскорузлым пальцам было заметно – вот идёт рабочий человек.
Но зато Вите всегда было с Вовкой интересно. Не потому, что приятель был шутником. Как раз в его комический талант Витя верил меньше всего, поскольку лишь делал вид, что ему смешно. Была у Вовка другая черта, которая тянула к нему приятеля – доброта. Несмотря на забавную, а порой даже шутовскую внешность, на пошлые шутки и анекдоты, которыми Вовка сыпал, словно из рога изобилия, и чаще всего совершенно не к месту, парнем он был добрым.