Из серии «Сказки западных окраин»
26 августа 1942 года. Волотовский район. Болото Огнище недалеко от озера Поганое. Два часа до полуночи.
Ральф Хафф.
Тепло, тепло и ветрено. Ветер дул со стороны озера с чёрной, мутной водой принося с собою запах тины и прелости. Сыро. Несмотря на умело обустроенное гнездо из веток, травы и лапника, лежать часами. в полном бездействии, было неудобно. Затёкшему в неподвижности телу становилось зябко, и Ральфа невольно мелко -мелко потряхивало. Но это ничего, уж терпения - то, у него с избытком, и день и ночь может лежать Ральф неподвижно, подкарауливая добычу, чтобы сделать один единственный, верный выстрел. Охота, привычное с детства занятие, со временем стала для него истинной страстью. Ни дождь, ни лютый холод или палящее солнце не были для него препятствием, чтобы посвятить день -другой охоте.
Уроженец Баварского городка Хоэнлинден, что соседствует с Эберсбергским лесом, Ральф был потомственным охотником. Предки его много поколений, чуть ли не со времён первых Виттельсбахов, служили егерями и смотрителями этого огромного, по Германским меркам, леса. Он любил лес, он знал лес, он уважал лес. Недаром, перед тем, как войти в чащу, Ральф непременно опускался на одно колено, и прикладывал растопыренную пятерню к земле. Сразу, о, да, сразу душа его соединялась с душой леса, растекалась по нему подобно низинному туману, сливаясь с травами, деревьями и дикими обитателями в одно целое, он думал по другому, чувствовал и слышал не так как раньше. Лес принимал его. Так было всегда.
Но не здесь. Те же деревья, те же травы, ручьи и болота, даже зверьё, почти, то же, но местный лес не откликался, отчего-то не принимая в себя душу Ральфа. Почему? Он этого не понимал. Неужели за время войны он потерял свой благословенный дар?
Ральф тревожно думал, что, когда вернётся домой, непременно, в первый же день проделает свой ритуал там, на краю родного Эберсбергского леса. Тогда всё станет ясно. Пока же, надо рассчитывать на себя, на свой опыт и интуицию потомственного егеря. А то, что русский лес не принял его? Не страшно! Он, Ральф Хафф, заставит себя уважать даже эти дикие русские буреломы.
Шёл, наверное, шестой или седьмой час, с тех пор, как обер-фельдфебель занял свою позицию. Он ждал, пока дичь выйдет под выстрел, единственный и верный, ждал терпеливо и неподвижно. Хотелось сменить позу, чтобы хоть чуток размять затёкшие мышцы, хотелось глоток спирта, чтобы разогреть остывающую в неподвижности кровь. Нельзя. Нельзя даже громко с удовольствием вдохнуть, начавший свежеть, сыроватый душистый воздух.
Приказ дождаться и ликвидировать партизанского связника должен быть выполнен. И он будет выполнен, сколько бы не пришлось лежать в засаде. Что делать, это охота. Благородная охота, охота на противника безмерно более опасного, чем дюжина разъярённых вепрей. Охота на человека.
Довольно быстро темнело, с уходом света, казалось, что звуков вокруг Ральфа становилось всё больше, но он не удивлялся этому, просто организм перестраивался, обостряя слух, который в темноте был гораздо полезнее, чем зрение. Егерь слушал. Шелест травы, вот ветер коротко свистнул в гибких ветвях кустарника, а вот, суетливо стрекотнула сорока, посланница смерти и вестница несчастья. Но это она не про Ральфа, слишком далеко она прокричала, да и слишком коротко.
Обострившийся слух воспринимал множество звуков знакомых, и совершенно непостижимых.
Виттельсбахи - знатный немецкий феодальный род. Герцоги Баварии. Известен с 12 века.
Да, тихое кряканье жирующих перед дальней дорогой уток, шум высокой травы и редкие птичьи голоса вполне объяснимы и понятны, так же как тихий писк полёвки в траве или звук сломанной ветром ветки. Но были и другие звуки. С того же озера, на грани восприятия, донёсся странный шлепок, как будто исполинская рыбина ударила хвостом по жидкой грязи. Что это? Может ветром свалило дерево, и оно своей кроной рухнуло прямо на прибрежные заросли тины и ряски, а может дева озера, местная ундина, чистит чешую своего хвоста, стуча им по сырому берегу. А вот ещё. Тихое тихое бормотание, раздающееся прямо испод земли. Может, пласты сырого грунта сдвигаются и трутся друг о друга, а может вечно недовольные всем на свете, подземные кобольды, в чаянии сокровищ, роют свои бесконечные, тёмные норы. Бог весть.
Ральф совсем не боялся их. Это тоже часть леса. Духов надо уважать, и не поддаваться мороку. Не тронь их, и они не тронут. У них своя жизнь, а у людей своя. Егерь не раз встречал лесную нежить у себя на родине, и никогда не делала она ему зла. Возможно, лесные создания чувствовали, что Ральф, по сути, такой же, как они. Почему тут должно быть иначе?
Сумерки сгущались. Верховой ветер разогнал облака, на небо выкатилась луна. Слух обострился до предела, и тут же стало усиливаться обоняние. Запахи стали чётче и внятнее. Всё точнее различались полутона. Ноздрей коснулся сладковатый запах лосиного помёта, который он приметил ещё днём, в двадцати шагах от своей лёжки прямо на тропе. Но при свете Ральф не чувствовал запаха, а теперь можно было определить даже время, когда лесной бык отметился здесь.
И это хорошо! В очередной раз, немец, с удовольствием убедился, что его способности никуда не делись, даже здесь, в чужом, не принявшим его лесу.
На тропе сгустились тени. Теперь зрение почти бесполезно, тени обманчивы. Их причудливая игра может заставить человека увидеть то, чего нет, и напротив, скрыть то, что очевидно днём.
Наступало время, когда опытный, знающий местность связной попытается скрытно пройти мимо Ральфа.
Егерь пошевелился, аккуратно и бесшумно взял винтовку, затем, сдвинув в пазу бесполезную в темноте оптику, снял прицел. Медленно медленно, положил замаскированный намеренно испачканной ветошью. ствол на заранее воткнутую перед лёжкой рогатину. Теперь всё готово. Он ждал.
Появление связника не стало для Ральфа неожиданностью, он почувствовал приближение человека по еле уловимому шороху травы. Враг умел ходить! Он двигался с наветренной стороны, ступая стелящейся лесной походкой, дышал тихо, ни скрипа обуви, ни позвякивания вещей в карманах, ни запаха местного вонючего табака.
Ундина - водяной дух в германской мифологии, русалка.
Кобольд - подземный дух германской мифологии, хранитель богатств и кладов.
Обычный человек, вероятно, не услышал бы его приближения. Но Ральф услышал, он не был обычным человеком.
Невольно оскалившись, егерь направил ствол своей винтовки на заранее примеченный ориентир, пень от сломанного дерева, одиноко торчащий на той стороне тропы, в метре от неё. Как только противник поравняется с пнём, его не станет. Промах из отличной, ухоженной и пристрелянной винтовки, с расстояния пятнадцати метров невозможен в принципе.
Связнику оставалось пройти совсем немного, десять шагов, девять…
Ральф увидел врага. Лица, конечно, было не различить, но судя по худощавой невысокой фигуре, он был молод, моложе немца. Стало ясно, почему русский двигался так тихо. На парне были широкие штаны, подвязанные у щиколоток, защитного цвета гимнастёрка и всё. Он шёл босой. За спиной на лямке висел армейский вещмешок, а в обеих руках, расслабленно, партизан держал длинноствольное оружие. Какое, Ральф не различил, но зато он оценил хват ствола, и плавные, скользящие движения противника.
Восемь шагов, семь…
Связной продолжал двигаться с той же скоростью, уверенно и спокойно. Он не оглядывался, не останавливался, прислушиваясь и приглядываясь к окружающему пространству. Даже не шёл, скользил, хотя, притом, высоко поднимал ноги, сгибая их в коленях, чтобы не путалась в щиколотках трава, чтобы ветка не хрустнула в вечерней тишине. Это Ральф тоже оценил. Эх! Сойтись бы с этим незнакомым русским в единоборстве! Парень явно лесовик, достойный противник! Но, увы. Не будет погони, выслеживания, смертельного соревнования в маскировке и ловкости. Не будет. Всё решит один выстрел. Жаль.
Шесть шагов, пять…
Ральф плавно коснулся спускового крючка, отличной «Симоновки». Да, он пользовался русской снайперкой. Откровенно говоря, увидеть немецкого снайпера с Selbstladegewehr 257, а именно так назывались трофейные АВС-36 в войсках, можно было довольно часто. У Ральфа, конечно, был штатный «Маузер» модели 98к, но егерь его не любил. По мнению Ральфа, этот мушкет был годен только для того, чтобы как дубиной гонять им по лесу обнаглевших браконьеров. Другое дело винтовка Симонова. Надо отдать должное, русские умеют делать оружие, и знают в нём толк. Бьёт коротко и точно, ствол после выстрела не шатается подобно пьяной трактирной шлюхе. К тому же, автоматическая перезарядка, и магазин на пятнадцать патронов, несомненно, прекрасный бонус! Винтовка никогда не подводила Ральфа. И сейчас не подведёт. Когда закончится война, Ральф ни за что не сдаст свою любимицу, он найдёт способ переправить её домой, в любимую Баварию.
Четыре шага, три, два…
Егерь выдохнул. Палец стал дожимать курок. Ещё чуть-чуть, и русский ляжет с дырой в голове. Немец не испытывал ненависти к человеку, волею судьбы, ставшему врагом. Напротив, Ральф, скорее сожалел о том, что убьёт такого же, как он сам, лесовика - охотника. В сущности, русский, наверняка отличный парень, и при иных обстоятельствах, они с Ральфом могли бы стать если не друзьями, то, наверняка приятелями. Могли бы часами, молча, сидеть в засаде на кабана на краю
овсяного поля, тропить лося по горячему следу, стрелять лисиц. Но сейчас была война. Ральф ненавидел войну, которая нарушила милый его сердцу привычный образ жизни, но обожал охоту. Так сложилось, что добычей Ральфа стали люди, и в том не его вина. Егерь давно убедил себя, что то, что для других война, для него охота.
Один, последний шаг, партизан поравнялся с намеченным пнём…
Порыв ветра отогнал облако, и место событий залил необычно яркий серебряный свет луны. Всё стало видно почти как днём. Боёк уже летел к капсюлю, как вдруг, на тысячную долю мгновения, Ральфу показалось, что его цель затуманилась, потеряла контуры, как бы сместилась назад. Он не успел удивиться. Сухо и коротко треснул выстрел.
Нет! Выстрел был не один! Их было три. Невероятно острый слух Ральфа явно различил, что одновременно с коротким сухим треском его винтовки, рявкнули два громовых раската, и два длинных столбика пламени устремились к егерю. Каким-то, нечеловеческим образом, русский успел ударить по позиции Ральфа дуплетом, из крупнокалиберного гладкоствола! Невозможно! Лёгкий удар по правой стороне головы, тёплый ветер, и кепи егеря унесло куда-то за спину. Это немыслимо! Противник явно стрелял на вспышку, но этого никак не может быть, ведь курок Ральф нажал раньше!
Тишина, только облако дыма, от чёрного пороха, которым стрелял русский, затянуло то место, где он только что был. Впрочем, партизан наверняка уже мёртв, и лежит возле пня, с прострелянной головой. Но каков же виртуоз, этот босоногий парень! Чуть правее, и уже мёртвый Ральф валялся бы в свой лёжке, разбрызгав мозги по траве! Вот это противник! Выйти победителем из такой схватки, разве не мечта настоящего охотника?
Можно было встать и сходить посмотреть на дело рук своих, однако, из выработанной годами осторожности, немец продолжал неподвижно лежать, всматриваясь туда, где должен находиться труп врага. Порыв ветра снёс в сторону кислый пороховой дым. Лицо егеря невольно вытянулось, никакого тела там не было, только лежало длинноствольное ружьё, отлично различимое при лунном свете. Враг исчез.
Ральф не испугался, а только похвалил себя за осторожность. Сейчас не важно, как, но русский, наверняка успел укрыться за пнём, где и затаился. А значит, он жив. Это плохо. Но он обезоружен. Это хорошо. Подранки бывают куда опаснее здоровых и сильных зверей, это немец знал превосходно. Не исключено, что у русского есть пистолет. Ральф презирал пистолеты, и, строго говоря, даже не считал их за сколь – нибудь серьёзное оружие. Ловкий боец без труда уйдёт испод выстрела этой пукалки. Но лезть на рожон всё же не стоит. Надо ждать, терпеливо ждать, пока противник проявит себя, а рано или поздно он это сделает. И тогда, своё слово скажет винтовка. Что же, будет ещё интереснее.
Шли минуты. Тишина. Уши егеря улавливали лишь знакомые звуки. Ветер, шелест травы, сытое покрякивание уток, замолкших было после пальбы. Луна светила по-прежнему ярко. И вот оно. Звук! Со стороны торчащего пня, до Ральфа донёсся нарастающий то ли крик, то ли стон. Словно некто, испытывает запредельные муки, и умирает в страшной, невыносимой агонии. Стон перешёл в хрип, а хрип превращался в низкий жуткий вой. И, вдруг, Ральф стал понимать, что происходит. Да, он понимал, и боялся спугнуть своё счастье! Такой шанс выпадает раз на десятки
миллиардов! Похоже, судьба подарила ему самую лучшую охоту во вселенной, охоту, за которую не жаль отдать и сотню жизней! Он отложил в сторону бесполезную уже винтовку и с замиранием сердца ждал. Вот, вот, сейчас… Да!
Над поваленным стволом дерева, где укрылся партизан, мгновенно поднялась фигура. Ральф смотрел во все глаза, онемев от предвкушения грядущих событий.
Луна, как будто, стала ещё ярче, проливая на болото мертвенный, неземной свет. И в этом свете стояла собака. Нет, не собака, существо совмещало в себе одновременно черты, как собаки, так и волка.
Чудовище было около метра в холке. Волчье тело, широкая грудь, хвост поленом. Длинная, как у борзой, шея, лобастая собачья голова, с висячими ушами и широкой мордой. Короткая, огненно-рыжая шерсть покрывала мускулистое тело зверя. По шерсти, словно речная рябь, пробегали язычки пламени.
Пёс, определил для себя этого зверя Ральф. Огненный пёс. Адская гончая. Так люди называли подобных созданий на родине, в Баварии.
Меж тем, зверь, без страха повернул голову в сторону егеря. Маленькие глазки загорелись рубиновым огнём, и пёс оскалился, обнажив белоснежные, загнутые чуть назад, клыки. Из пасти вырвался сноп искр. Резким движением задней лапы огненный пёс отбросил в сторону Ральфа горсть земли. Потух, присел, и слился с травой.
Егерь стал кататься по земле, одновременно срывая с себя одежду. Счастье душило его. Он возблагодарил бы Бога за то, что происходит, но адские создания Богу не подчиняются, и он, Ральф Хафф, не станет никого благодарить, кроме судьбы. Он принял вызов. Он готов. Избавившись от одежды, Ральф непослушными от нетерпения пальцами, срывая ногти, откупорил аптекарскую склянку тёмного стекла с широким горлышком, что всегда носил с собой, и шепча нечто неразборчивое, нарисовал содержимым склянки на животе и на лбу знаки. Затих. Лёжа на спине, совсем голый, смотрел он на яркую луну, солнце мёртвых, и от полноты чувств тихонько подвывал в предвкушении схватки с вервольфом, таким же, как он.
Адская гончая - персонаж германского фольклора. Собака оборотень.
Вервольф - персонаж германского фольклора. Волк оборотень.
Семён Синьков.
Семён шёл по хорошо известной ему тропе. Дорожка петляла, обходя стороною самые топкие места обширного болота. Звалось болото, Огнищем, то – ли из-за обилия в сезон клюквы, покрывающей подчас целые участки болота, огненно красным ковром, то – ли ещё по какой – то, неизвестной Семёну причине. Конец августа, вода ушла в землю, и узкая стёжка была практически сухой, то есть не засасывала стопу выше щиколотки. Вода. лишь чуть выступала между пальцами босых ног. По местным меркам, сухо, а значит, иди, да радуйся. Тёплые ветреные сумерки, дразнящий запах болотного мха, и стоялой, мутной, покрытой ряскою, воды Поганого озера. Почитай что, полная тишь, птицы, перед отлётом молча, жируют, берегут силы перед дальней дорогой. Только редко-редко, лениво квакнет лягушка, да ветер, неугомонный, вечный ветер, играет свою заунывную музыку, в гибких ветвях болотного кустарника. Всё привычно, всё знакомо, вот только идёт война, и любимые с детства места, стали вдруг смертельно опасны. Особенно сейчас, когда немаки, после удачного налёта на Ясский гарнизон, всерьёз взялись за местных партизан.
Чуть больше года назад, когда началась война, фрицы так стремительно наступали на восток, что жители глухих лесных мест узнали, что страна воюет, буквально за считанные дни до того, как первые германские мотоциклисты вкатились в райцентр. К середине июля в Дедовичах уже хозяйничала гражданская администрация, назначенная оккупантами. Семёна, как, впрочем, и многих других, в возникшей суматохе призвать в армию просто не успели. Слишком далеко, на краю обширного болота, в медвежьей глуши, стояла деревня Изобная, где родился и жил Семён. Даже срочную парень, доживший до двадцати двух лет, не служил. Не успел. Очевидно, не дошли руки военкома до эдакой глухомани.
Да что там ,военком! Руки властей не успели дотянуться даже до староверов, не маленькая община которых проживала в деревне. Хотя, что-что, а церковников, большевики давили знатно, аж кровавый сок брызгал. Сеньке, правда, до того особо дела не было, так как креста он не носил, и в Бога не верил, как, впрочем, и в комсомолию.
Жил, так, как жили на этой земле его предки, за много веков до него. Не богато жил, но и не голодал. Да, земля скудная, кроме овощей, овса, и ржи, в небольших количествах, почитай что, ничего и не родила. Но в озёрах плескалась рыба, болота давали ягоду, а лес грибы и дичину. Не разжиреешь, но и с голоду не помрёшь. Семья у Сеньки небольшая, три сестры и два брата, из которых он средний, мамка, да дед с бабой, отца родители. Папаша помер через три года после рождения Сеньки, помер от ран, которые получил на фронте ещё в империалистическую. Мамка осталась со свекрухой да свёкром, а что? Дом хороший, крепкий пятистенок, скотинка, куры, большой огород. Дед с бабкой, как могли, помогали растить внуков, благо, хотя и старые они оба, но ещё крепки. Старший брат уехал учиться в техникум, в Старую Руссу, Две сестры замуж вышли, и тоже поразъехались, одна в Новоржев, а другая в Ленинград.
Ясски - деревня в Дедовичском районе Псковской области. В ночь с 5 на 6 февраля 1942 года партизаны целиком уничтожили в ней немецкий гарнизон.
Империалистическая война - при советской власти, так называли первую мировую войну.
Так что, семья маленькая, дед Фрол, бабушка Капитолина, сестра Танька с братом Колькой, да мать, Вера. Вот и всё. Родовы, конечно много, едва не вся деревня, но все живут сами по себе. Бабка говорила, что раньше, до революции, когда жили общиной, было не так. Возможно, но когда это было!
Теперь все в колхозе. Баба Капа шёпотом рассказывала, что поначалу, когда только комиссары стали новые порядки наводить, местные крепкие мужики их отлавливали, да пилами деревянными напополам заживо пилили. Тех комиссаров, потом, в Дедовичах, возле вокзала зарыли. Но время шло, и мужиков тех, энкеведисты перестреляли. Народ пороптал, да привык. Все давно уже в колхоз записаны. И, правда, какая разница? Тем более, что другой жизни Сенька и не знал. Жил как миллионы и миллионы простых парней. Не лучше жил, но и не хуже. Учился в школе, сдавал нормы ГТО, даже значок и грамоту получил, с парнями из соседней деревни после танцулек, на кулачки, хлестался. За сараем соседскую девку Дашку, за цыцки щупал. В общем, парень, как парень. Две только странности водились за ним.
Во-первых, был он рыжим, огненно рыжим. Местные жители в основном волосы носили русые, или, реже, цвета прелой соломы. А вот у Семёна были не только густые рыжие волосья, росшие, как попало, и не поддававшиеся никакому гребню, он был весь покрыт веснушками. Всё тело, от лица до пяток. Причём, среди родовы, никого рыжих не было. Вроде, давным-давно, прадед Сенькин по батьке, дед Ефимий, был такой же рыжий. Но кто знает? Прадед, тот давно помер. И глаза у парня были странные. Карие глаза, почти без зрачков, как у собаки.
Во-вторых, он был удачлив в охоте. Настолько удачлив, что это выходило за рамки понимания родни и соседей. Вот, например, все идут утей стрелять. Возвращаются. Несут, кто пять птиц, кто чуть больше, а Сенька тащится, сгибаясь под тяжестью добычи. И, вроде как, все на одном озере промышляют, а вот вишь ты! Птица как будто сама под Сенькин выстрел летит. Лося загоняют, так он непременно выходит на тот номер, где парня поставят. Последнее время мужики перестали Семёна с собой на коллективную охоту брать, если, дескать, Сенька будет, так нам ружья без надобности. Никакого интересу!
Но, вот, как раз такое дело парня совсем не обижало! Он страстно любил охоту, но охоту одиночную, чтобы только он и лес, нож, да ружьё. Что-что, а ружьецо у Сеньки знатное! Дед отдал, когда самому охотится, уже невмоготу стало. Двуствольная «утошница» восьмого калибра. Не ружьё – пушка! Тяжёлая, стволы длиннющие, как бахнет, с непривычки, с ног сбивает. Но – вещь! Приноровился Сенька, снаряжать патроны пулями, которые сам и лил дома. Лося дуплетом – наповал. А уж стрелять то парень мастак. Почти никогда не мазал.
Когда позволяло время, уходил Семён в лес, на день, два, неделю, а с собою кроме ножа, ружья и патронов ничего не брал. Лес прокормит. Как правило, свободное время выпадало на осень и весну, не самое добычливое время для охотников. Летом, местные, как проклятые, вкалывали на своих участках, не только для собственного прокорма, а ещё и для налогов, которые, слава Богу, взимались натуральными продуктами. Ещё, заготовка сена для колхоза, в зачёт палок трудодней. А зимой, трудодни отрабатывал Сенька на заготовке дров, для того же колхоза. Жилось трудно и бедно. Но не голодно.
Первые дни, когда пришли немцы, казалось, ничего не изменилось. Просто приехал грузовик с десятком солдат, при офицере с переводчиком. Собрали сельский сход, велели выбрать старосту, и объявили о смене власти. Уехали в тот же день, правда, прихватив с собою новоизбранного старосту, дядьку Игната, крепкого хозяина, и упёртого старовера. Вернулся Игнат через два дня, в том же грузовике с ящичком медных нательных крестиков, он истово призвал всех «партейных да комсомолистов» обменять на те крестики, свои партийные и комсомольские билеты. Семён только пожал плечами, комсомольцем он не был, и в Бога не верил.
Всё затихло. Жизнь шла своим чередом. Тысячелетний опыт народной жизни, безошибочно подсказывал крестьянам, что любая власть мужика обижала, и будет обижать. Царская, советская, немецкая, всё одно. Пока особо не трогают, надо на себя работать, чтобы с голодухи зимой не скарачуниться. И работали.
Всё изменилось в середине августа. В Изобную, на двух подводах, приехали четверо. Двое, местным жителям были знакомы, и были это лодыри и пьянчуги из соседних деревень. Одетые кто во что горазд, но с трёхлинейками и грязными белыми повязками с надписью «полиция» на левом рукаве. Вели они себя нагло, ходили гоголем, и перегаром смердели, хуже выгребной ямы. Третий выделялся из этой компании. Он был явно не местный, здоровенный детина со светло-русыми нечесаными волосами, одетый в тёмно-серого цвета, френч,подпоясанный солдатским ремнём, широкие, грубые штаны, заправленные в собранные гармошкой, халявы сапог, а на голове странная кепка, с отворотами и длинным козырьком. Такая же как у тех, двоих, белая грязноватая повязка, дополняла облик чужака. Сенька подумал, что это, очевидно, новые мильтоны. И он не ошибся. Командовал троицей немолодой немецкий унтер, со скучным, серым лицом. Немец периодически содрогался от надрывного кашля. Семён решил, что фриц, видать, чахоточный.
Народ собрали на главной улице, в той её широкой части, что возле конторки учётчика. Немец так и остался сидеть на телеге свесив ноги, держа на коленях короткоствольный карабин, а вот детина, влез на повозку, и прочистив нос через палец, провозгласил:
- Слухай сюда, селюки! Мы - новая власть! Главный здесь господин фельдфебель! А я его помощник, потому, как, не размовляет он вашей скотской мовою, а я могу! Я у герра Франца помощник самый главный! Так что, меня слухать!
Немец утвердительно закивал головой, и поднял палец вверх, а потом указал им на оратора, видать, по русски он всё же, разумел.
-Зовите меня – продолжал полицай – пан Тарас. Германцы гонят ваших краснопузых обидранцив, как овец! Так что, о них забудьте. Теперь вы германские подданные, а значит, освободившая вас великая германская армия, это и ваша армия! А что надо бравым солдатам? Правильно! Им надо исти, много и смачно! А вы, голодранцы, должны кормить своих спасителей от безбожных коммуняк. Зрозумили? И приехали мы, чтобы забрать у вас продукты, потрибные для армии великого рейха! За сопротивление – расстрел на месте!
Унылый немец кивал головой, как костяной слоник с бабушкиного комода.
И началось! Три дня карагодили по деревне молодцы. Пьяные, шатались по дворам, вламывались в дома, забирали всё, что глянулось, с девок и баб срывали дешёвенькие колечки и серёжки, забирали посуду, еду. Рубили курей и уток, резали овец, стреляли дворовых псов. Награбленное, стаскивали к конторке учётчика, где безвылазно сидел немецкий унтер.
Целыми днями, над дворами разносился хэкающий говор пана Тараса:
- Ну, шо, хробаки? Разумийте, нынче мы тут паны! Сами всё отдадите, чи шо?
Утором третьего дня, в конторке возник переполох. И было от чего, ночью, куда-то делся пан Тарас. Вышел по пьяни проветриться, и пропал. Косые в дупель полицаи, только утром заметили, что их приятеля нет ни в доме, ни в сарае.
Прихватив с собой старосту, обшарили всю деревню, даже немец вылез из избы, и, непрерывно кашляя, ходил с полицаями. Тщетно. Как в воду канул Тарас Возняк, полицай, бывший комсомолец, природный буковинский батрак. Бывший человек.
Заходили и в Сенькину избу, где нашли стариков, Кольку, да Таньку, с красными глазами, и обширным синяком на лице.
- Откель фуфел? – подозрительно поинтересовался один из полицаев, уставив на девку грязный палец.
-Я подвесил – угрюмо проговорил Семён – наперёд, чтобы с вами не блядовала.
Староста, дядька Игнат, внимательно посмотрел на Сеньку, но промолчал. Полицаи громко заржали. Видать, купились, но все же, тщательно обшарили, подвал, сараи и даже выгребную яму. Пусто.
- Видать Тараска, по пьяному делу, в темноте заблудивши. С собаками искать надо – громко рыгнув, с умным видом, изрёк один из полицаев.
-Где я вам собаку найду, сами всех извели – угрюмо ответил староста.
-Дааа… - почесав затылок, пробурчал второй полицай.
С тем и ушли.
А ранним утром, не дожидаясь света, нагруженные поживой, и связанными друг с дружкой по ногам, живыми курями и утками, телеги с полицаями покинули Изобную. Видать неуютно им тут стало.
Ближе к вечеру того же дня, в избу, где обитал Семён, пригнувшись чтобы не расшибиться о косяк низкой двери, зашёл Игнат. В большой половине дома, в тот час, была лишь бабка Капитолина. Осмотрелся, и широко перекрестившись, проговорил:
-Здоровья тебе, Капа. Всё ли у вас тихо?
-Здоровее бывали, Игнашка – ответила с угрюмым видом Капа. Будучи ровесницей старосты, она свободно говорила с ним как хотела, хотя многие иные на селе Игната побаивались.
Хробак - по украински червяк
-Как Танька?
-Недужит – ответила бабка, кивнув головой в сторону малой, тёплой половины избы – На печи отлёживается.
-Остальные где?
-Вестимо, на работах. Жрать, Игнаша, всем хочется, хошь война тебе, а хошь, нет. Говори чего надо?
Староста вплотную приблизился к Капитолине, и, наклонившись к самому уху, тихо сказал:
-Сдаётся мне, что Сенька ваш того бугая хохлацкого и уходил, за то что поганец, с Танькой вашей, грех великий сотворил. Не мне судить, так Бог видать порешил. Если так это, то я никому не скажу, и за душу Сенькину молиться стану. Пускай уходит, неровён час немчура очухается, да пришлёт кого поумнее тех бардадымов, что давеча у нас были. Пусть в лес уходит, за Северкой, кажись, дезертиры скрываются, пускай к ним идёт, или к партизанам. Слухи ползут, будто они отряд сколачивают. Хошь и нехристи, а всё же, свои. Скажу, что отправил его делянки на зиму присмотреть, и ты, то же сказывай. Ушёл, дескать, да не вернулся, с кем не бывает?
Бабка Капитолина молча, кивнула.
Дед Игнат, между тем, присел на лавку напротив хозяйки, всем телом, подался к ней так, что седая борода его легла на чисто выскобленный стол, и так же, почти шёпотом, продолжил:
-Капа, ведь мы с тобой родня, хоть и дальняя, но кровная, из одного корня пошли. В веках тот корень потерялся, а всё же свои мы. Перед уходом Сенькиным, расскажи ему всё, про монетку расскажи, время пришло. Пускай готов будет, если, не ровён час, это случится. А я, когда Господь благословит, душу Сенькину отмолю.
Игнат поднялся, и уже нормальным голосом, сказал:
-Ты, это, ежели чего, не тушуйся, ко мне приходи, всем миром поможем. Не бросим. Нешто мы не истинно православные?
Он снова широко перекрестился, и вышел.
В ночь Сенька ушёл. Ружьё, патроны, нож, топорик малый, наплечный мешок с запасом круп на неделю, и крепкими сапогами, да одёжа, которая на себе, вот и всё что он взял из дома. Больше нельзя, ведь все думают, что ушёл он всего на пару-тройку дней.
Теперь, спустя время, Семён понимал, что никого немцы присылать и не собирались. Не до того им было. Пропажа никчёмного полицая совершенно не интересовала новую администрацию, пропал, и хрен с ним, другой найдётся. Но тогда всё виделось иначе. И Семён Синьков ушёл.
Он уходил в предрассветный лес, и невольно вспоминал тот вечер, когда он впервые убил человека.
В избе все спали, люди, умаявшись за день, легли рано. Похрапывал дед в малой половине дома, бормотала во сне мать, тикали ходики на стене. Семён лежал и смотрел в потолок. Сон не шёл, какое-то предчувствие заставляло его прислушиваться к окружающим звукам. Всё было как всегда. Вот, Танька, торопливыми шагами, прошлёпала по полу к двери, видать до ветру. Дверь отворилась, и слабый сквознячок коснулся Сенькиного лица. Сестра вышла. Семён, лёжа без сна, смотрел в потолок. Танька не возвращалась. Лёгкое беспокойство начало овладевать парнем. Глупости, успокаивал он себя, что может случиться в глухой деревне, да ещё ночью? Съела, небось, чего, да и приспичило. Наверняка, сидит на толчке. Время шло. На дворе густо замычала корова, забеспокоились овцы, стуча копытами, они стали метаться по загону. Не к добру. Собаку у избы Синьковых полицаи пристрелили ещё в первый день своего набега, но и другая скотина, тоже , может чуять беду…
Сенька откинул солдатское одеяло и встал со своей лавки. Тихо-тихо, он пошёл к двери. Проходя мимо печки, прихватил с собой старый-престарый косарь, весь бурый, и в раковинах. Этим ножом, поколения Синьковых кололи лучину на растопку, а потому, тяжёлый клинок всегда был остёр. Шаг, и он на улице. Тихо, только какая-то возня за костром сена, что возле забора.
Быстро и бесшумно, по охотничьи, по кругу, Сенька обошёл стог.
Там, шурша сеном, барахтался, пыхтел и хлюпал какой-то живой комок. Доля секунды понадобилась парню, чтобы понять, что происходит. Глаза, уже привыкшие к темноте, дали чёткую картину происходящего:
Здоровенный мужик, со спущенными штанами, всей массой навалился на Таньку. Левой рукой он зажимал ей рот, а сам, опираясь на землю правой, ритмично двигался вверх-вниз, пыхтя и постанывая. Девка, похоже, была уже в полусознании, она почти перестала сопротивляться задушенная массой тела, и ладонью насильника, перекрывавшей ей дыхание. Она лишь слабо всхлипывала, тараща полные страха и боли глаза, а тот продолжал пыхтеть. Мерзко колыхались белые ягодицы.
И тут Сеньки не стало. Пропали мысли, чувства, ощущения. Словно сама человеческая душа покинула тело, уступив своё место чему-то другому, не имевшему никакого объяснения. Холодная ярость затопила мозг, и на какие-то мгновения Семён перестал быть Семёном Синьковым, а стал кем-то другим. Или чем-то.
Правой рукой он перекрыл рот насильнику, и рывком оторвал того от Таньки. Не успело ещё тело мужика принять вертикальное положение, как нож, зажатый в левой руке, уже входил спереди в грудь неизвестного. Входил без удара, одним мощным нажимом, чтобы безошибочно разрезать сердце. Так опытные убойщики режут свинью, наверняка, без крови, без звука.
Ещё сильнее прижав к себе дёрнувшееся в конвульсиях тело, парень стал оттаскивать его в сторону, и тут до Сенькиного слуха донёсся странный звук. Рычание. Свирепое тихое рычание, полное нечеловеческой злобы и удовлетворения. Рот наполнился вкусом солёной свежей крови. Тело Семёна коротко, болезненно содрогнулось, и он пришёл в себя.
Косарь - традиционный, тяжёлый, хозяйственно - боевой нож. Часто ковался из уже непригодных к использованию, старых кос.
Огляделся. В стогу, полусидела Танька, её лицо было ужасно грязным от смеси слёз, слюней и сенной пыли. Выпучив глаза, она с ужасом смотрела на брата. Не на насильника, уже лежащего на земле, а на Семёна. Еле слышно она шептала:
-Сеня, не убивай меня, не рычи больше, мне страшно… У тебя собачья голова… У тебя собачья голова… Была… Собачья голова…
-Не буду – коротко бросил он – Дуй домой, деда позови. Не шуми, не ори, что было, то было. Так больше не будет. Ясно?
Танька закивала головой и, переваливаясь, словно утка, тихонько постанывая, потащилась к избе.
С того момента, как Семён оказался у стога не прошло и десяти секунд.
Парень перевёл взгляд на того, кого он только что лишил жизни. Это был тот самый здоровенный хохол, который распинался на площадке возле конторы учётчика. Редкие предсмертные судороги ещё продолжалась, и дрожь пробегала по телу полицая. Но, он уже был мёртв.
Рядом с парнем, бесшумно возник дед. Огляделся, и коротко прошептал:
-Камни в спиджак, и в мочило.
Не проронив ни слова, быстро, собрали камни. Всплеск, и тело полицая исчезло в зловонном, поросшем ряской и тиной заброшенном мочиле. Жаль было старого косаря, который не стали вынимать из раны, чтобы не натекла кровь.
-Ищи -свищи – прошептал дед, и сплюнул – Теперь в байню, от падали отмыться.
Долго, молча, тёрлись в нетопленной бане, извели чуть не весь кусок чёрного солдатского мыла.
-А ты молодец – нарушил молчание дед – Ну, давай домой, волчонок.
Всю ночь напролёт проговорили с бабкой Капой. Та история, которая она рассказала Семёну, была похожа на сказку, так бы он её, собственно, и воспринял, вот только дрожащая от всего пережитого Танька, твердила, что тогда, когда Сенька кончал полицая, у него, у Сеньки, голова собачья была. И рычал он, страсть как рычал, не по-человечески, рычал, что твой ведмедь!
-Не бери в голову, парень, но имей в виду – завершил разговор дед, сидевший тут же – На себя только рассчитывай, а коли поможет тебе князь -чародей, то и добро! А теперь уматывай, пока не поздно.
И Семён умотал.
Ральф Хафф.
Луна, неодолимо, тянула к себе Ральфа, она заполняла своим серебряным светом всё вокруг, туманила мозг, заставляла душу егеря растворяться в своём сиянии, которое становилось всё ярче и ярче! С каждым мгновением, солнце мёртвых становилось всё ближе, ближе, ближе! Странным образом, хотя ночное светило находилось вверху, в небе, Ральф падал прямо в него, и падение это становилось всё стремительнее. Там, на дне серебряного колодца, образованного лунным светом, была невыносимо яркая точка, алая как кровь. Он стремился туда. Он долетел, и с нечеловеческим криком боли и восторга, нырнул в языки адского пламени.
Тот, кто минуту назад был Ральфом Хаффом, поднялся на лапы. Оборотень испытывал некоторую слабость, но это нормально, чтобы прийти в себя после перевоплощения, необходимо какое-то время, не больше часа по человеческим меркам, но всё же. Кости и суставы должны окончательно занять своё место в другом теле, мышцы налиться силой и энергией иного мира, а мозгу необходимо привыкнуть к его новой двойственной сущности, одновременно человека и зверя.
Вервольф стоял, широко расставив передние лапы, чуть заметно покачиваясь. Существо, похожее на помесь волка и гиены, было метра полтора в холке, причём холка располагалась гораздо выше покатого мускулистого крупа, оканчивающегося длинным, доходящим до земли, хвостом. Несоразмерно длинные передние лапы, имели огромные, загнутые когти, более всего похожие на медвежьи. Густая тёмно-серая шерсть оборотня, клоками росла по всему телу. На шее же, контрастируя с туловищем, шерсть, напротив, образовывала гладкую, густую и жёсткую гриву. Морда создания была длинной и узкой, а из-под брылей, виднелись жёлтые, размером с человеческий палец, клыки. Острые уши вервольфа настороженно двигались, улавливая самые тонкие звуки, собачий нос беспрестанно нюхал окружающий воздух, стараясь уловить запах соперника, а человеческие глаза ужасного зверя, внимательно оглядывали окрестности. Убедившись, что пока всё тихо, оборотень лёг на землю, положив, словно собака, морду на передние лапы, и застыл в неподвижности. Только нос и уши продолжали внимательно отслеживать окружающее пространство. Зверь копил силы, ибо знал, что противник у него, будет крайне не прост!
О своём ужасном даре Ральф узнал давно, и, в общем то, случайно. Он был ещё совсем маленьким мальчиком, когда бабушка Мета, в первый раз, рассказала ему это предание. Уже тогда, много лет назад, будучи ребёнком, Ральф отчего-то сразу воспринял эту историю не как сказку, а вовсе даже наоборот, он поверил раз и навсегда, что всё то, о чём рассказали ему в тот вечер, правда.
-Давно это было – размеренно, нараспев – рассказывала бабушка – Тогда у нас правил герцог Стефан. Он был страстным охотником, и очень любил устраивать для своего развлечения ловы, в нашем Эберсбергском лесу. Охотился он на лисиц и зайцев, оленей и барсуков. Но больше всего любил герцог травит псами кабанов, и скрадывать большерогих муфлонов. Очень часто, осенью, приезжал он в наши края, чтобы, вместе с другими благородными господами, от души развлечься весёлой и добычливой охотой. Никому не разрешал Стефан охоться в своём лесу, и если ловили браконьера, то по воле герцога, дичекрада могли даже убить. Чтобы содержать в порядке свой лес, и ловить браконьеров, назначен был управляющий угодьями, а при нём дюжина лесничих.
Стефан - Стефан 2(1319 - 1375) герцог Баварский.
И вот, среди этих лесничих, был один человек, точно его имени никто уже ни помнит. Одни говорят, что звали его Адам, другие утверждают, что Арнольд. Жил он на окраине леса, выращивал овощи на своём маленьком участке, и держал кой-какую скотину. Но основной его работой была служба господину Стефану. Как-то в начале лета, егеря стали замечать, что в Эберсбергском лесу сделалось нехорошо.
При обходе угодий, люди герцога стали находить убитых оленей и диких баранов. У всех них были вспороты животы и перекушены горла, однако, ни кусочка мяса съедено не было. Какой-то хищник просто убивал дичь. Дальше -больше. Накануне дня святого Антония нашли труп браконьера, убитого так же, как лесные звери. Олени и муфлоны безоружны, но человек был вооружён, рядом с растерзанным трупом лежали арбалет и большой нож. Какая-то сильная и смелая тварь не испугалась, и убила опытного вооружённого браконьера, и это было странно. Зверья становилось всё меньше и меньше. Хуже того, стали пропадать люди. Осенью ждали на охоту Стефана, и управляющий понимал, что если забава у герцога выдастся неудачной, то его, управляющего, господин по головке не погладит. Он собрал всех егерей, и велел им найти и изловить неизвестную тварь, или, на худой конец, убить её. Тому, кто сделает это, пообещал управляющий на выбор, золотые монеты, или надел земли.
И вот, егеря, разделили лес на участки, и каждый, пошёл на свой, чтобы изловить неведомую тварь. Наравне со всеми пошёл и Адам, я, внучек буду его так звать. Шёл он, шёл, и вдруг, возле корней большого бука, увидал странное создание. Это был рогатый заяц, вольпертингер. Вольпертингер был мёртв, какая-то сила разорвала напополам зайца -оборотня. Адам испугался, но всё же, забрал с собою то, что осталось от рогатого зайца, и принёс управляющему. Вечером в доме ловчего собрались егеря, и Адам выложил из мешка на стол растерзанные останки. Все ахнули. Никто и никогда не видывал мёртвого вольпертингера. Человек не может убить создание, которое не принадлежит его миру, но, очевидно, заяц был мёртв. Тогда Адам сказал господину, что вопельтингера мог убить только другой оборотень, а значит, и лесные звери, и пропавшие люди тоже его рук дело. Все согласились с Адамом, и стали ломать голову, что делать? Старший лесничий выслушал всех, и, молча, снял со стены большое блюдо из драгоценного серебра. Он велел егерям разделить его на двенадцать частей, и сделать каждому по серебряной стреле для арбалета, ведь всем известно, что только серебро может остановить оборотня. Егеря низко поклонились начальнику, и ушли выполнять распоряжение. На следующий день, когда стрелы были готовы люди герцога снова отправились в лес. И так неделю подряд ходили они по угодьям, но ничего особенного не повстречали, иные даже стали высмеивать Адама, говоря что он трус и дурак.
И вот, наступил день святой Моники. Адам помолился дома перед распятием, и отправился в лес. В лесной чаще всё было спокойно. Стало смеркаться, когда он повернул к дому. И, вдруг, его натренированный глаз заметил движение возле корней огромного вяза, стоявшего наособицу от других деревьев. По давним преданиям, именно на этом дереве во времена нечестивых язычников, вешали они за шею свои жертвы ужасному Вотану. С того времени все обходили стороной этот вяз, и даже другие деревья не росли рядом с ним.
Вольпертингер - персонаж германского фольклора. Заяц оборотень.
Вотан - Вотан или Один. Верховное божество германского языческого пантеона. В жертву Вотану, издревле, приносили людей.
Адам испугался, но, всё же, выпустил свою стрелу, здраво рассудив, что найти её будет легко, ведь под вязом, почти совсем не было травы. Когда стрела достигла цели, над лесом разнёсся нечеловеческий вой. Не ожидавший такого оборота событий, Адам сразу побелел, как полотно, ноги его подогнулись, и он, упав на колени, горячо воззвал к Господу. Жуткий вой прекратился. В лесу воцарилась тишина. Егерь долго стоял на коленях и молился, не решаясь посмотреть, кого он смог подстрелить. Но нельзя сидеть на одном месте вечно, и Адам, на негнущихся ногах отправился к вязу. То, что он увидел там, заставило его вздохнуть с облегчением. Среди выпирающих из земли могучих корней, лежала волчица. Обычная волчица, только очень большая, огромная, величиной с полугодовалого телёнка! Арбалетная стрела торчала у неё из шеи. Волчица была мертва. Измученный напряжением и страхом, егерь сел на землю, и бездумно смотрел на оскаленную в предсмертной агонии, пасть зверя. Подул ветер, и ветви вяза, в лучах заходящего низкого солнца, уронили тени на охотника и его жертву. Адаму показалось, что мёртвые глаза зверя постепенно наливаются красным светом, а уголки брылей оттягиваются к глазам. Чего только не померещится в сумерках, унимая невольную дрожь, подумал охотник. И тут же, вскочил на ноги. Волчица приподняла голову, и посмотрела на Адама. Она улыбалась. Ах! Как страшна была улыбка на волчьей морде! И вот, вперив взгляд страшных красных глаз в егеря, тварь заговорила:
«Адам! Адам! - сказала она человеческим голосом - Зачем ты убил меня? Ведь я не причинила тебе зла. Я пришла в этот мир, чтобы продолжить свой род, но ты не дал мне этого сделать. Ну, что же, тогда ты продолжишь его! Знай, что теперь в роду твоём будут появляться волчата! Не часто, раз в столетие, но зато до скончания рода твоего! Я проклинаю тебя, убийца!». Сказав это, тварь уронила голову на землю, и околела окончательно. А Адам, в ужасе, не разбирая дороги, кинулся домой. Наступило утро, и опомнившийся егерь, при свете дня, отправился к вязу. Всё было как накануне, среди корней лежал труп волчицы, и только сейчас, при свете солнца увидал он, что вместо передних волчьих пястей, у неё были человеческие кисти рук, правда, со звериными когтями. Сомнений не было, вчера охотник одолел вервольфа. Соорудив из двух жердей волокушу, Адам погрузил на неё тело твари, и к вечеру приволок свою страшную ношу на двор управляющего. Вот где было криков и женских визгов! С вервольфа решили снять шкуру, и сделать чучело. Когда волчицу потрошили, оказалось, что она была беременна. Вот тут Адаму сделалось страшно! Неужели проклятие исполнится?
Управляющий не обманул, и охотник получил большой надел земли, сразу став завидным женихом, а потом и женился на дочке мельника. Вскорости пошли у них детишки, один за другим и было их немало. Все дети Адама были здоровые и весёлые, а потому, уже старый охотник, начисто забыл о проклятии волчицы. Прошло без малого тридцать лет. И вот, зимой, через дюжину дней после рождества, любимая внучка Адама, по имени Грета, родила мальчика. Младенец, рождённый матерью в страшных муках, был с ножек до макушки покрыт жёсткой серой шерстью, а во рту у него прорезывались четыре маленьких клыка. Он не плакал, он рычал, требуя материнскую грудь, а когда Грета стала его кормить, Вольфганг, так назвали мальчика, в жадной ярости прокусил матери сосок. Узнав об этом, Адам позвал к себе мужа Греты, тоже егеря, и рассказал ему всё. А когда он завершил свой рассказ, то схватился за сердце, и умер. Очень скоро у маленького Вольфганга выпала шерсть, и со временем, он стал как все дети, весёлым озорником, с пепельной, буйной шевелюрой. Вольфганг прожил жизнь обычного человека, после смерти отца занял, как полагается, место егеря, нарожал полдюжины детишек и в свой срок умер, всеми уважаемым, набожным прихожанином церкви святого Вольфганга, своего небесного покровителя. Только две вещи делали его непохожим на своих земляков. Во-первых, Вольфганг был отменным егерем, никто не знал лес как он, а во-вторых, иные люди замечали, что в дни полнолуния делался он нелюдимым, чурался общества, а глаза приобретали красноватый оттенок. Злые языки утверждали, что в эти ночи, Вольфганг превращался в волка, и убегал в лес. Но никто этого не видел.
С тех самых пор в нашем роду, примерно раз в столетие, и взаправду, рождаются необычные младенцы, они все мальчики, все появляются на свет покрытые густыми короткими волосками, они все прекрасные охотники, и все в полнолуние становятся беспокойными. Я помню, как наша соседка, старая фрау Гризелда Кёллер, на полном серьёзе говорила, что своими глазами видела, как твой прапрадед, мой дедушка, Клаус, на её глазах перекинулся волком, и убежал в Эберсбергский лес. Не знаю, внучек, что видела старая Гризелда, но на глаза Клаусу, до самой своей смерти, она старалась не попадаться.
Ты, Ральфи, тоже, между прочим, родился смешной такой, с шёрсткой на теле, но она быстро выпала. А теперь, засыпай скорее, волчонок ты мой!
Бабушка надтреснуто, по старчески рассмеялась, и с нежностью прижала к себе внука, слушавшего рассказ, не смея прервать её даже глубоким вдохом.
-Бабуля, а как можно перекинутся волком?
-А зачем тебе это знать? Только очень скверные люди, по своему желанию, захотят стать вервольфами. Боженька таких не любит!
-А я и не хочу! Просто, так интересно! Ну, расскажи! Расскажи! - заканючил маленький Ральфи.
Бабушка нахмурилась:
-На ночь, такие вещи, слушать не следует - наставительно произнесла она.
Однако, увидев кислую мордочку внука, смягчилась, и начала страшным полушёпотом:
-Для этого нужно зелье. А для зелья надо взять одну часть крови невинного ребёнка, убитого волком в полнолуние, и одну часть крови того самого волка. Смешать в тёмной стеклянной склянке, а склянку ту убрать в подпол. Потом, в течение полугода, каждое полнолуние откупоривать скляницу, и выносить под лунный свет. Когда нечестивая смесь окончательно высохнет, в склянку залить воду, собранную из волчьего следа. Зелье готово. Потом, в полнолуние надо раздеться донага, лечь на землю, и перекатиться три раза налево. Лёжа на спине нужно нарисовать раствором из скляницы у себя на лбу и животе перевёрнутый крест. Тогда душу нечестивца, решившегося на такое кощунство, поглотит луна, а на землю вернётся уже другое существо, не человек. И будет он на земле до первых солнечных лучей, а потом всё вернётся обратно. Ну всё, спи Ральфи!
И Ральф уснул. Снилась ему в ту ночь, серебряная луна, и он летел к луне, и не мог долететь.
С тех самых пор появилась у Ральфа сокровенная мечта, а какая, он никому не сказал бы, даже под угрозой злой порки. Он хотел сделать колдовское зелье, и стать вервольфом.
Наступил 1924 год, в том году Ральфу исполнилось девять лет. Германия до сих пор не смогла прийти в себя после страшного поражения в мировой войне. Союзники - победители нагло и демонстративно грабили немцев. Страшная безработица накрыла города, закрывались заводы и фабрики, выбрасывая за ворота десятки тысяч людей. Инфляция обесценила все накопления тех кто, ещё недавно были состоятельными бюргерами. Начался голод. Из разорённых городов, несчастные люди, потянулись в деревни и маленькие посёлки, где местные частично жили натуральным хозяйством, а потому, был шанс хотя бы не помереть с голоду.
Горожане сбивались в небольшие группы, и бродили по дорогам, пробавляясь, если повезёт, подёнными работами, а то и просто подаянием, или мелкими кражами. Среди бродяг было много сирот, до которых не было дела никому, ни увлечённо интригующей в чаянии иллюзорной власти, администрации, ни красному кресту, ни тем более, мстительно скалящим зубы, соседним державам. Старики и дети, брошенные и никому не нужные, тонули в реках, замерзали на мощённых мостовых провинциальных городов, а то и сами сводили счёты с постылой жизнью. Многие сгинули в лесах. Волки, барсуки и лисицы, в те годы не ведали голода.
Отец вернулся из леса рано, угрюмый и мрачный, не раздеваясь, он встал в дверях, и сказал:
-Ральф, одевайся. В лес пойдём, пора становится взрослым. Придёт время, и скоро ты заменишь меня. Пора привыкать.
Мальчишка бросился за ширму, где и стал одеваться для похода в лес. Отец уже не раз брал Ральфа с собой, а потому в сундучке под кроватью у парнишки хранилась специальная одежда для леса, шляпа с фазаньим пером, небольшой кинжальчик, который будущий егерь гордо пристегнул к поясу коротких, широких кожаных штанишек, и поясная сумочка, в которой хранилось огниво. Отец не доверял спичкам, ведь они могут намокнуть, была там и скляница с мазью, которой можно обработать раны и ссадины, обычные в лесу, а кроме того всякая важная мелочь, вроде нескольких рыболовных крючков и моточка лески.
Пока парнишка одевался, с восторгом предвкушая грядущее приключение, за ширмой отец с матерью громко спорили, о чём Ральф не слушал, всецело поглощённый сборами. Вдруг, мать заплакала, и сквозь слёзы сказала отцу:
-Мартин! Не надо, он ведь ещё совсем крошка!
А отец ответил:
-Не реви! Он мой наследник! Он, в конце концов, твой кормилец, когда меня не станет. Ральф должен научиться видеть мир таким, каков он есть!
Помолчал, и добавил мягче:
-Не плачь, Бруна, не плачь, всё будет хорошо, каждый должен пройти через это. Рано или поздно. Лучше рано.
И они отправились в лес. По пути отец зашёл в отделение полиции, и о чём то недолго побеседовал с комиссаром.
-Ну, парень, пошли - сказал Мартин, легонько хлопнув Ральфа по плечу.
Довольно долго шли молча, а потом лесник заговорил:
- Сынок, сейчас ты увидишь довольно гадкое зрелище. Да, гадкое. Но это жизнь, когда займёшь моё место, тебе иногда придётся встречаться с подобным. Привыкай. Есть жизнь, а есть смерть. Одного не бывает без другого. Убитые звери и убитые люди, очень похожи друг на друга, когда то и те, и другие были живыми. Часто люди убивают зверей, но бывает и обратное. Уясни, что ты только часть этого мира, и этот мир опасен,опасен и для тебя тоже. Лес велик и прекрасен, но в то же время, в лесу тебя будут подстерегать многие опасности. Не будь легкомысленным, уважай лес. Знай, что он не в твоей власти, а вот ты в его. Ты должен быть осторожным и беречь себя, ради меня, ради мамы, и ради тех кто тебя любит. Да и ради самого леса, а иначе кто будет его охранять?
-Папа! Ты сто раз говорил мне это я всё давно понял, я взрослый, и я уже убивал!
-Когда это, и кого ты убил, сынок? Разве муху на окне?
-Курицу! Ты сам велел мне отрубить курице голову. И я это сделал! Это было противно, особенно, когда она вырвалась у меня из рук, и стала бегать по двору без головы, разбрызгивая вокруг себя кровь. Но я выдержал! Я мужчина!
Отец невольно улыбнулся:
-Ладно, мужик, пошли. Если тебя начнёт рвать, отбеги с сторону и там трави. А то господин инспектор станет браниться, что ему место происшествия испоганили. Скоро придём.
Среди деревьев нарисовалась долговязая фигура ещё одного лесника, дяди Яльмара, тот стоял уперевшись спиною в ствол дерева, и смотрел куда то на землю. Услышав звук шагов, он обернулся в сторону отца с сыном.
-Ты, Мартин, зачем малова взял? - крикнул он угрюмо.
- Пусть привыкает, Яльмар, уже пора - так же громко ответил отец не останавливаясь.
- Ну, дело твоё, может ты и прав.
Ещё несколько шагов, и глазам Ральфа открылось страшное зрелище. Хотя отец и подготовил его к чему то жуткому, такого мальчишка не ожидал. Закружилась голова, противный ком подкатил к горлу, и вспомнив слова отца Ральф отбежал в сторону, где его обильно и мучительно вырвало.
Между тем отец подошёл к Яльмару и они вдвоём внимательно наблюдали за Ральфом.
Под взглядами взрослых, парнишка, собрал в кулак всю свою волю, и пошёл к ним, стараясь не смотреть туда, где возле коней одинокого куста орешника, лежало изуродованное тело ребёнка. Судя по покрытой грязью и кровью одежде, это была девочка. Ей было лет около шести. Лица не было, вместо него свисали лоскуты окровавленной кожи, и виднелись куски раздроблённых костей. Правя рука у ребёнка отсутствовала, она была словно откушена чуть ниже плеча. Из культи торчали куски мяса и чуть розоватая раздроблённая кость.
Ральф подошёл к взрослым и мелко трясясь прижался к отцу.
-Бродяжка, из городских, видать - неторопливо говорил между тем, дядя Яльмар, попыхивая раскуренной трубочкой -Наверняка от ватаги отбилась. Тут дорога недалеко.
-Кто это её, дядя Яльмар? - дрожащим голосом спросил Ральф.
-Волк, Ральфи, волк. Старый, больной волк с подбитой лапой.
-Ты убил его? - с надеждой спросил мальчишка.
-Убил. Я услышал крики, и пока пробирался сюда, волк успел откусить крошке руку. А потом залез в кусты и стал её есть. Там я его нашёл и застрелил.
-Так ему и надо! - злобно крикнул Ральф.
Дядя Яльмар переглянулся с отцом, и проговорил:
-Мальчик мой, я убил зверя не из мести. Волк ни в чём не виноват, он был болен, и он хотел есть. Он нашёл себе добычу по силам и убил её. Запомни, если волк убил человека, волка обязательно нужно убить. Попробовав человеческого мяса, он никогда от него не откажется, он будет убивать и дальше, ведь мы, люди, для волка, в сущности, лёгкая добыча. Не стоит его за это осуждать.
Ральф угрюмо молчал. Однако, первый шок стал отпускать, и он невольно стал поглядывать в сторону изувеченного тела. Отец и дядя Яльмар спокойно разговаривали о чём-то между собой, и их неторопливые, знакомые голоса на глазах смягчали, тот ужас, который только что пережил мальчишка. Ральф, как и все дети, быстро обретал душевное равновесие. Глядя уже без прежнего ужаса на окровавленные останки девочки, он вдруг вспомнил про рецепт волшебного зелья, о котором когда то рассказала ему бабушка. Теперь Ральфу не казалось таким уж страшным собрать немного крови с растерзанного тела.
Захрустели ветки, и к лесникам, непрерывно чертыхаясь, подошёл тяжело отдуваясь, тучный полцайинспектор Мартин Крамп, в сопровождении местного медика, доктора фон Штольберга. Оба неодобрительно посмотрели на маленького Ральфа, но ничего не сказали, и занялись осмотром тела погибшего ребёнка.
Окончательно успокоившись, Ральф спокойно стоял на одном месте, погрузившись в мечту о том, как он с помощью волшебной мази станет оборотнем. И всё же, мечты могли так и остаться мечтами, если бы слух Ральфа не вычленил из общего разговора взрослых одну фразу. Отец, что то объясняя доктору сказал:
-... в полнолуние они всегда опасны...
Значит, сегодня полнолуние. И это решило всё.
Отец призывно махнул Ральфу рукой, и тот подошёл к взрослым.
-Ну, что, Ральфи, не страшно? - спросил его господин Крамп.
-Нет - решительно ответил окончательно пришедший в себя Ральф.
Взрослые переглянулись.
-Я смотрю, ты молодцом. Сейчас я дам тебе важное поручение - продолжал инспектор - нам надо осмотреть убитого волка, а тебя я попрошу остаться здесь. Птицы могут налететь на тело несчастной, и поклевать её. Сможешь отгонять их, пока мы будем в кустах?
-Да, господин инспектор, я их вот этим! - и Ральф потряс в руке дорожный посошок.
Взрослые невольно улыбнулись.
Доктор подошёл к Ральфу, и взяв его за подбородок внимательно посмотрел в глаза:
-Если будет страшно, не стесняйся, кричи, мы тебя непременно услышим.
-Конечно, господин доктор, я понял. Я не подведу!
-Я знаю - доктор взъерошил мальчишке шевелюру.
И четверо взрослых отправились к кустам. Едва ветки скрыли их от глаз Ральфа, он быстро достал из сумочки склянку с мазью, и вычистив пальцем содержимое, тщательно, насухо, вытер её травой. А затем, со спокойствием, удивительным для него самого, собрал в пузырёк ошмётки свернувшейся уже, крови погибшей. Пол дела сделано. Осталось собрать волчью кровь. Но это не проблема. Волка наверняка принесут в сарай лесничества, для вскрытия. А сарай тот не запирался никогда. Так что сегодня вечером, всё, что нужно для приготовления зелья, будет у него!
Всё случилось так, как и думал Ральф. Вскоре вернулись взрослые, а ещё чуть погодя из города пришли люди магистрата, и забрали тела убийцы и жертвы. Ребёнка понесли в покойницкую, а волка в сарай.
В тот вечер отец жестоко напился. Мать, частенько бранившая мужа, когда он приходил домой на бровях, сегодня молчала, только часто заглядывала в гостиную, где сидя за несокрушимым дубовым столом, сработанным на века, едва ли не триста лет назад, отец в одиночку пил крепкий грушевый шнапс. Стаканчик за стаканчиком опрокидывал он в себя дешёвое пойло, и быстро пьянел, а опьянев, принялся громко и несвязанно разговаривать сам с собою. Глаза Мартина остекленели, он смотрел в никуда что-то неразборчиво шептал слюнявыми, расплывшимися губами, потом по оплывшему, пьяному лицу его потекли слёзы. Сквозь всхлипы Ральф разбирал только обрывки фраз:
- Свиньи... Это всё они, они виноваты... Политиканы - свиньи... У-у- островные обезьяны, вы ещё за всё ответите... Лягушатники... Всё вам мало, ограбили народ, довели... Наши дети подыхают в лесах! Ничего, ничего, всё ещё впереди... Ничего не забудем! Ждите, мы придём... Они отобрали у нас земли! Мало, они отбирают наших детей!
Мартин воздел к потолку кулаки, и вдруг взревел:
-Небо! Боже, если ты есть, прокляни их! Пусть и их голодные дети гибнут в лесах! Да, пусть! Не хочешь?! Тогда я Мартин Хафф, проклинаю! Дай нам вождя! Дай! Мы все пойдём за ним! Пойдём и отомстим... Всем! И виноватым! И невиновным!
Потом схватил штоф и надолго приложился прямо к горлышку.
Голова лесничего с гулким стуком упала на стол. Сквозь всхлипы ещё можно было расслышать:
-Она должна была жить, она должна была рожать детей, она могла быть женой моего Ральфи... Это не волк убил её, её убили свиньи... Господь! Отчего ты не ввергнешь их в пропасть!
Всхлипы постепенно перешли в храп. Отец отключился.
Мать с бабушкой подошли к Мартину, и ухватив подмышки, потащили бесчувственное тело на постель.
В тот вечер, Ральф, без труда, проник в сарай и собрал волчью кровь.
А с утра, Мартин, проснувшийся поздно и ужасно больной головой, с удивлением заметил, что на лице сына вчерашнее происшествие никак не отразилось. Напротив, Ральф был, казалось, весел и доволен. Но думать об этом отец не стал. Он ухватил с деревянного корытца, горсть квашенной капусты, заранее заботливо приготовленной женою, и, одевшись, ушёл в лес.
Уже много позже, Ральф подумал, что в тот вечер, кто-то услышал проклятие пьяного Мартина, и этот кто-то был явно не Бог. Но до Бога Ральфу не было дела, у него давно был другой повелитель.