Сияющий взгляд он там встретил. Взгляд девочки с мячом. Они с сестрой скакали по просторному коридору, соревнуясь в ловкости движений, как все дети, все девочки. Было в ней то, что удерживало, не позволяло отвести взгляд. Она тянулась к мячу, рассыпая светлые локоны, лицо её составляли лёгкие, изящные, слегка закруглённые линии. Девочка, очевидно, проигрывала младшей в движении и черпала силы, глядя на него, в непонятной, как бы интимной близости открывая ему свою слабость, потребность в опоре и защите, потребность в нём. Его пронзила мысль о том, что девочка эта – его судьба, что он будет с ней и дождётся, пока она вырастет.
Мать её, чувствуя, что отношения у них не сложатся, вскоре ушла к прежнему возлюбленному, забрав с собой младшую дочь. Он обещал содержать их и остался с девочкой. Как только за матерью закрылась дверь, она обняла его. Отстранившись, оглядывал он просторную пустынную квартиру, где они были предоставлены самим себе, и думал о том, что их ждёт здесь.
Девочка изменилась, взгляд её таился в сияющей радости, она постоянно находилась возле него, облокачивалась, просила помочь застегнуть платье и потереть ушибленную ногу, она воспроизводила все маленькие хитрости женщины, заложенные в её природе. Врывалась перед сном в его комнату в ночной рубашке, путалась, падала ему на руки.
– Погадай мне, – попросила. – Правда, я буду долго жить?
Он раскрыл её ладонь, и холодный пот прошиб его. Линия её жизни не то что до пульса не доходила, она рассыпалась в мелкие хаотично разбегающиеся нити, едва начавшись.
«Господи, – подумал он в ужасе, – да она не жилица!»
И сверкающий победой, уверенностью, любовью взгляд её заставил замереть. Переведя дыхание, он выдавил:
– Долго, родная, долго.
С тех пор им овладел страх, он молился о каждом дне, считал эти дни счастья, их прогулок, парков, каруселей, их цирков и дельфинариев. Он ни в чём ей не отказывал. Потом начал водить её по врачам, преодолевая ненависть к лечебным заведениям. Она чувствовала – это неспроста, он скрывает от неё что-то, – и требовала объяснения. Он отделывался общими фразами, и впервые она не верила ему.
Он помнил день, когда почувствовал, что с ней что-то произошло. Она начала беспричинно почти неприметно слабеть, он видел, что она угасает, слишком глубоко он чувствовал её. У неё уже не светились глаза, она не хотела есть, он кормил её с ложки, умолял, понуждал, и она начинала ненавидеть его. Он носил по квартире её невесомое тело и глотал невидимые слёзы. Шли дни. Она таяла в его руках. Он постоянно вытирал со лба холодный пот, понимая, что лишь беспомощно свидетельствует её конец. Приходили врачи, качали головами и молчали. Потом потребовали перевезти её в больницу. Она закричала так, что у него заложило уши. Врачи незаметно скрылись.
– Я теперь скоро умру, – сказала она. – Я хочу раздеться. Совсем.
– Зачем, маленькая моя?
– Просто. Я хочу, чтобы ты увидел меня. Ну, увидел, какая я.
Со щемящей нежностью рассматривал он её только начавшее развиваться тело, лёгкую линию бёдер, пробивающиеся золотые штрихи внизу живота, беспомощную, едва намеченную грудь и острые детские ключицы.
– Ты прекрасна, – сказал он.
«Боже, – думал, до крови закусывая губу, – почему она, ну почему именно она, единственная моя, неотрывная?»
– Ты замёрзнешь, маленькая, давай я тебя одену.
– Одень, – сказала она, – меня только мама одевала, но давно, очень давно.
Он одевал её, осторожно касаясь нагого тела. В какой-то момент она прижала его руку к животу и задержала там.
– Не мешай, малышка, – сказал он, и она с неохотой отпустила его.
Ночью он перебирал все доступные возможности. Самым верным казалось везти её в Германию на обследование. Надо собирать деньги, много денег, но как? Он обдумывал это решение, как вспомнил вдруг, что у него была мордовская бабка, умершая давно, которую он никогда не видел, – и дикая идея посетила его. Мучительно вспоминал он имя бабки, и оно, наконец, поднялось в памяти, как из ила: Анава Ивановна. Колдуньей была бабка по семейному преданию, и лечила, и наводила порчу, а опричь того судьбы предсказывала.
Он напрягся и стал звать её – как знать, что с этими колдуньями после смерти происходит. Засыпая, он стискивал в себе мысль о бабке – и вдруг увидел шевелящийся серый комок. В углу землянки, что ли. Шевелился комок, шипел, потом вырос немного и потемнел, стал головой, скорее круглой печёной картошкой, покачивающейся на полу и обёрнутой к нему подобием лица.
– Баба Анава, внук я ваш, – представился он картошке на всякий случай, – Павел. Сын Игоря вашего, может, помните его.
Картошка как бы треснула, рот бабкин, надо понимать, раскрылся. Звука он не слышал, но речь каким-то образом понимал.
– Чагой тебе, внучек?
– Мне девочку вылечить надо, помогите!
– Помочь можно, да обойдётся дорого, не от меня то зависит.
– Так я заплачу, кому только?
Картошка затряслась, сморщилась, рассмеялась картошка.
– Не, внучек, деньгами не отделаться, собой платить надо. Бери на себя её боль, коли любишь.
– Люблю, баба Анава, люблю. Всё на себя возьму.
И ответ её понял:
– Ты сказал.
Сморщилась картошка. Растеклась по полу, и землянка просветлела, в квартиру превратилась.
Он поднялся в постели и вздохнул освобожденно – жить будет его девочка.
Утром он рассказал ей о ночной беседе – затихла она, обняла молча.
– Как же? – спросила потом. – Если теперь ты умрёшь, так я без тебя не останусь, мне тут делать нечего, не хочу ничего.
– Не беспокойся, я сильный. Давай не будем об этом, – предложил он. – Пойдём лучше в парк.
И девочка его, никуда не выходившая неделями, согласилась вдруг.
Он неотрывно наблюдал, как жизнь поднимается в ней, словно лепестки цветка оправляются после летнего дождя. Он был счастлив, но вскоре сам начал уставать. Всё чаще ему хотелось прилечь, силы покидали его. Пришёл день, когда она это заметила. Она сидела рядом с ним и держала его за руку.
Потом строго приказала:
– Позови бабку. Пусть сделает наоборот.
Он сжал зубы, чтобы не разрыдаться, и отрицательно покачал головой.
Она плакала, она умоляла, до боли сцепив руки, она стала женщиной, которая боролась за свою любовь.
Отчаявшись, она твёрдо, почти грубо сказала:
– Хорошо. У тебя – бабка, а у меня – Бог. Посмотрим, кто кого.
Она ушла в свою спаленку, зажгла две свечи и принялась молиться, как учила её в детстве бабушка.
Она вернулась тихой, села рядом.
– Что долго так? – спросил.
– Пока Богородица не услышала, – ответила она.
– Услышала?
– Теперь да.
Неделю они ещё прожили, лежали рядом. Открывая глаза, смотрели друг на друга неотрывно, и она целовала его лицо своими слабыми губами.
– Ты был бы мне мужем, – сказала девочка.
– Да я тебе в отцы гожусь. Трудно бы нам вместе жить было. Люди, они…
– Ты мне и теперь муж. И отец, – ответила она. – Так есть. Все девочки об этом мечтают, я знаю. Я люблю тебя, ты не думай, я – женщина. Только обними меня крепче, когда мы умирать станем.
Они умерли в одночасье, избежав поношения и мести того мира, на который выпала их любовь. И не было на свете людей счастливее.
Автор: Андрей Назаров
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"