Нет-нет, да и задумается Женя о жизни своей непутевой. Иногда , взгрустнется вдруг, и покатятся слезы, крупные, горячие настолько, что аж обжигают кожу. Умница, красавица, любимая дочка своих родителей. Любимая и единственная. И в школе хорошо училась, и большое будущее ей пророчили, да только добровольно она от всего отказалась. Променяла все блага цивилизации на могильный холмик.
Как глянет на себя в зеркало, так грустно становится. Морщинистое, чёрное лицо, грубое, сожженное солнцем, совсем не знающее кремов и масок. Волосы седые, тусклые, словно пакля, торчат в разные стороны, и кажется, что нет в них жизни.
Ей бы жить, как царице, в мехах да коже прогуливаться, в злато- серебро наряжаться, музеи да театры посещать, а она, напялив драный, грязный пуховик, взяв прутик, бежит за коровой.
-Ты ж моя умница! Ты ж моя красавица! Моя ты кормилица! Пойдём, пойдём домой, Марта!
Единственная живая душа , с кем Женька может и поплакать, и посмеяться, и рассказать о том, что тяжёлым камнем на душе лежит это корова Марта. С людьми что? Услышат, и понесут по деревне разносить слухи. Ладно бы слово в слово передавали, а то переиначат, отсебятины добавят, такая околесица выходит, хоть стой, хоть падай. Нет, уж проще так, с коровой поговорить. Прижмешься к её могучей, жилистой шее, тииииихо так говоришь, а она, коровушка, ушами водит, вроде как слышит тебя. Потом как взглянет своими глазищами, словно насквозь, до самой души этот взгляд добрался, скажет своё протяжное ммууууу, мол слышу, слышу тебя, Женя, хорошо всё будет. И правда, вытрет Женя слезы, успокоится, вроде как и легче становится.
- Вот не стану пить, заживём мы с тобой, Мартушка! Телёнка мне родишь, телочку. Мы и её с тобой вырастим, на коровушку оставим.
Опять шевелит Марта ушами, будто слышит всё, да понимает, только сказать не может. И снова это протяжное ммууууу. ..
-И то правда, Марта. Где уж мне не пить? Сколько лет зарекаюсь, а всё никак. Охххх, горюшко. Болит, болит всё, милая! Вот тут-то, тут, болит! - тычет Женя себя в грудь, показывает корове, где болит. Ноёт всё, спасу нет от этой боли, так сводит иной раз, аж дышать забываю. А выпью, так легко становится, хо-ро-шо.
Плачет Женя, размазывает слезы по лицу, прижимается к коровке, да мысли невеселые вслух говорит:
- Помру я скоро, Марта. Чую, недолго мне осталось. И от меня холмик земельный останется, да крест деревянный. Только некому тот холмик прибрать уже будет, зарастёт всё травой, затянется бурьяном, и поплакать за меня некому будет. И не вспомнит никто, что жила такая Женька Вертоухова...
***
Души в Женечке не чаяли родители. Так любили её, так любили, что себя забывали в этой любви.
У Василия это первый ребёнок, очень поздний. Жену родную схоронил, детей с ней не нажили. Разное в деревне болтали, кто говорил , что Василий слаб по мужской части, кто на жену его грешил, мол в ней недуг есть. А только что толку от пересудов? Остался вдовцом Василь.
Ему уж за пятьдесят было, когда с Зоей они поженились. Зоя тоже уж не молодая была, тоже волосы седые пошли.
Бабы- то в деревне трепались, мол бракованная она, Зойка- то. Сколь с мужем жила, сколь с пузом ходила, а мерли младенцы, едва на свет появившись. Муж тот быстро замену нашёл Зое, уехал на Севера, да там и обженился. И Зойка одна- одинешенька осталось.
А ведь смотри- ка, вон как получилось! Едва стал Василий к Зойке захаживать, глядь, а она уже опять с пузом.
Василий, как честный человек, Зою под венец позвал, мол негоже дитю во грехе рождаться.
Зоя ещё заартачилась, мол всё равно не жилец дите- то! А Василий нахмурился, мол не спорь, да языком не мели, что это ты его раньше времени хоронишь?
И правда, в срок родилась девка. Крепкая такая, ладная. А горластая какая! Так пробасила, мол вот она я, родилась!
Ох и любили её родители! Это же счастье какое, нежданное, негаданное, дочка на старости лет родилась!
Женя смышлёная была, умненькая. В отца пошла. Знания легко ей давались, на лету всё схватывала, без особых усилий пятёрки в дневнике появлялись.
Умная, смышлёная девка , но уж больно ветренная, мечтательная. То артисткой стать захочет, то певицей, а то вдруг в медики решит податься, или в архитекторы, чтобы по её проектам дома возводили до самых небес.
Иной раз мать даже прикрикнет на неё, мол спустись с небес- то, артистка! Прям ждут тебя в кино или на сцене! Да и в архитекторы идти- женское ли дело?
Уж школа к концу подходит, экзамены на носу, а Женька всё мечется, мечтает, то туда, то сюда!
А тут беда случилась, Зоя заболела, слегла, да быстро так отмучилась.
Смотрит Женя на отца- совсем сдал. Трудно ему, чай, не мальчик, под семьдесят лет мужику. И как он тут управится один? Не дело это, отца- старика бросать на произвол судьбы. А ну как случится что, и рядом никого нет? Она, Женя, молодая ещё, всё успеет. Вот оклемается папка, и поедет Женя мир покорять, а пока она и в деревне нужна. Работа есть, на кусок хлеба с маслом заработать можно.
Василь сначала ворчать стал, мол не дело это, дочка. Учиться надо, а не меня, старика охранять, а потом успокоился. Оно и правда ловчее, когда женщина в доме есть. И сварит, и приберет, и постирает.
К зиме совсем свалился Василий, занемог. Поначалу ещё вставал, а потом силы покинули его. Вроде пока лежит, кажется, что сейчас встанет и горы свернёт. И то сделает, и это. С трудом сядет на постель, глядь- а силы иссякли.
Всё чаще стал Василий повторять, мол помру, рядом с матерью меня схорони, да холмики- то могильные не бросай, а то будем мы с ней лежать в траве сорной, среди бурьяна.
К весне и Василий отмучился. Схоронила его Женька, да стала уже одна хозяйство вести.
Только ленивый не говорил ей, мол в город тебе надо, учись, профессию получай, а то как жить- то будешь?
Да куда там! Упёрлась Женя, мол куда мне теперь? Только и остались у меня 2 холмика, на кого я их оставлю? Кому поручу? Мол папка велел не бросать их с мамкой.
Так и осталась Женя в деревне. А там- дело молодое, да без пригляду. Связалась с одним, вроде любовь. У неё то может и любовь, а у него сколько таких? Хозяйство крепкое, что от родителей осталось, по ветру пошло, пили, гуляли, на широкую ногу жили.
Этот вскоре исчез, появился другой, за ним третий. Так и путалась Женька с кем ни попадя.
Тётка её двоюродная приезжала , мол одумайся, поехали со мной, что тебя тут держит?
Одна отговорка у Жени, мол холмики на кого я оставлю? Отец велел не бросать...
Можно человека из болота вытянуть, когда он сам хоть немного, да пытается выбраться. А когда человек ручки с ножками сложил, да на дно идёт, тут тяни, не тяни, протягивай прутик не протягивай, толку не будет.
Плюнула тётка, мол живи как знаешь в своём болоте.
Молодая, а пропащая. Один из ухажёров приревновал крепко Женьку, да так отлупил, что инвалидом она осталась. Еле оклемалась. Зареклась с тех пор ухажёров заводить, мол одной проще.
С пенсии телочку купила, маленькую, слабую. Её подешевле и отдали, мол всё равно не жилец.
Выходила Женя телка. Стала Марта мягонькой, гладенькой. Хвостиком за хозяйкой ходила. Потом нетелью стала, а там уж и коровкой.
Пила Женя. Сильно пила. Бывало, и до постели не могла добраться. И в сарае укладывалась, у Марты в яслях, и в сенцах, и в доме у порога. И каждый раз, глядя на огромные бока стельной коровы обещала, мол отелишься, я пить брошу, дочку твою вырастим, да на корову оставим. Ох, и заживём тогда!
И каждый год, уводя телёнка из сарая, передавая его новым хозяевам, смотрела Женя на корову, словно извиняясь, мол прости, Марта, куда мне ещё коровку? И с тобой еле управляюсь.
Ох, как убивалась Женя, когда Марта, не корова, не скотина бессловесная, а верная подруга умирала. Такими бездонными глазами смотрела Марта в самую душу, и крупные слезы текли по коровьей морде.
- Иваныч, миленький, сделай хоть что-то! Ну не могу я смотреть, как страдает она!
Иваныч, ветврач, не глядя на Женьку думал: легко сказать-то, сделай! А что тут сделаешь? Один выход- красный галстук. Объелась корова пшеницы протравленной, уж раздуло всю. Если бы сразу хватились, может и помогли бы животинке, а так- вторые сутки на исходе, не жилец коровка.
Ушла Женя, чтобы не видеть последних минут жизни своей Марты. Ты мол Иваныч давай сам.
- Сделаю, Женька. Деньги- то потом принесу, как мясо заберут.
Как безумная была Женька. Шла по деревне, шаталась, как пьяная, да выла. Так выла, как иные людей не оплакивают. Дошла до дома, да в сенцах и упала.
Видать, и правда что с сердцем у неё было. Не выдержала. Молодая, ещё и 40 не было. Хоть и не путевая, а жить да жить ещё.
Хоронили Женьку на те деньги, что за Марту Иваныч выручил. Мало народу было, да никто не осуждал Женю. Пусть ветренная, пусть непутевая, зато душа большая.
Стоят рядышком 3 земельных холмика. Без бурьяна, без сорной травы. Не забывают люди Женьку Вертоухову, нет-нет, да и наведут порядок. Пусть ветренная, пусть непутевая, зато человек.
Спасибо за внимание. С вами как всегда, Язва Алтайская.
