Ну что же, большой роман написал товарищ Алексей Максимович. И кстати, роман этот кроет манновский "Иосиф и его братья", как бык овцу (с) - по всем фронтам. Он богаче темами, смыслами, аспектами и впечатлениями. Манн ведет читателя за ручку по аккуратно и тщательно выстроенному городку своих дум - Горький своего бросает в речку, как от века в деревнях детей плавать учили, авось выплывет. Ну, я-то плавать умею. Четыре тома просквозили за месяц, а думала, что буду тянуть до зимы - но чтение оказалось неожиданно захватывающим, давненько не приключалось со мной такого, что я всякую незанятую минуту, а то и в ущерб основным занятиям, возвращалась к книжке. Горький дает образец той кажущейся легкости, когда представляется, будто автор "сел и написал"; поэтому совсем нетрудно читать текст, лишь в первом томе разбитый на обширные главы, а в последующих вовсе лишенный какой-то разбивки, идущий сплошным полотном, как жизнь без зацикливания на календаре. Помнится, тот же Манн тоже так хотел в "Докторе Фаустусе", да сдрейфил: а читатель как же, читателю же проще, когда порционно. Горький на читателя...ээээ, так вот. Поскольку "Жизнь Клима Самгина" осталась немного недописанной, и четвертый том публикуется с незаконченной рукописи, мы имеем возможность почувствовать разницу между литой плотью текста в первых томах и явной шероховатостью, с повторами, с переборами, с неточностями и небрежностями - в последнем, что дает зримое представление о скрупулезной работе Горького над материалом. Собственно, единственно в этом, в умении видеть и устранять недочеты черновика, заключается писательский профессионализм, больше ни в чем. Потребность и способность мыслить, художественный дар - это за гранью понятия профессионализма. К счастью, у Горького все в наличие, и я повторяю вслед за Лениным: "Экая глыба, экий матерый человечище!" - какую дьявольскую смелость надо иметь, чтобы замахнуться на такое свершение, каким умищем надо обладать, чтобы так систематизировать не только свой (гигантский) жизненный опыт, но и ту массу людей, что ворочалась вокруг, и полувековую историю целой большой страны, происходящую в очередной ее переломный период.
Жизнь больше того всякого человека, который ее живет, и для меня название романа выглядит скорее так: "Жизнь (Клима Самгина)". Кому как, а мне течение жизни, показанное Горьким, представилось совершенно типическим. Именно так она у нас у всех и проходит. Вот Томас Манн ("Опять этот пудель? Да, прогоните же, господа, ради Бога, собаку!"(с)) в "Волшебной горе" пытается объяснить парадоксы временнОго восприятия - и тщетно! А Горький, он просто сделал то, чего Томас Манн не смог - показал это. Как идет время жизни, застаиваясь в неделе и пролетая десятилетия... Здесь должна бы быть цитата. Но ее нет. Потому что Горький чужд самолюбованию в нарочитых красивостях, он не пишет эффектно (как Томас Манн, черт побери), его мысль заворачивается в простую и естественную ткань, которая приятна, удобна, словно вторая кожа, но совсем не вызывает желания выписывать и размахивать. Так что цитат не будет, а (теперь) жаль.
Потому что нужно, а уже не найти высказывание одного персонажа из первого тома о том, что человеческий разум неспособен постичь человека. Мне очень долго казалось, что это если не главная, то одна из основных идей романа: перед нами разворачивается внутренняя биография человека, ведущего напряженно-интеллектуальный образ жизни, бесконечно рефлексирующего и всеми силами пытающегося до конца понять, раскрыть самое себя.
Но все-таки нет, не экзистенциальные проблемы рулят здесь. Забавно, кстати, как современные исследователи (они еще есть, ого!) глядят на Горького через призму экзистенциализма, берут при этом самые ходовые в массах темы - тему смерти, к примеру. И трактуют ее, как это принято в новой филологии, абсолютно в духе волюнтаризма.
Задача Горького грандиознее и сложнее, он исследует целый пласт нации, так называемую интеллигенцию. Если бы это было медицинское, к слову, исследование, то мы наверняка имели бы дело с каким-нибудь отслоением - плаценты, роговицы: Горький самым беспощадным образом иллюстрирует тот факт, что к XIX веку не было пропасти шире и глубже, чем пропасть между русским мужиком и русским же барином. Еще у Сапронова я вычитала, и эта очевидная вещь была для меня открытием, что если в конце XVII века боярин от крестьянина отличался только размером обеда и терема, то в послепетровской России крестьянин и дворянин были жителями вообще разных планет. Появившиеся к 1860-70м разночинцы не стали тем мостиком, который мог бы начать единение, они предпочли примкнуть к существующему "ордену", и отрыв "интеллигентов в первом поколении" Тагильского, Дронова и иже с ними от мужика ничуть не меньше, чем старинного дворянина Туробоева.
Вся эта думающая масса шумит и бурлит, сама собой питается, сама собой испражняется, в общем, варится вся в одном котле, и лишь единицы покидают привычную среду, чтобы в противовес разночинцам примкнуть к "мужику", принести ему свои знания и навыки, научить его революционному сознанию и действию. Постоянно играя весами, на одной чаше которых лежит "человеческая масса как субъект истории", а на другой "роль личности в истории", Горький показывает человеческую однородную массу интеллигентов, где каждый мнит себя неповторимой индивидуальностью и претендует на роль в истории, и яркие, завораживающие помимо воли личности, которые предпочитают раствориться в народной массе, быть ею как субъектом и двигателем истории.
Самгин - где-то на стыке. Нет, телом он, как водится, в Швейцарии, то есть в котле с однородной массой, где достаток, прибыльная служба, квартира с прислугой, рауты-вояжи. Но поскольку он старательно тянет в себя все "системы фраз", до каких может дотянуться, то про него многие даже думают, что он большевик. Все, буквально все события романа преподносятся нам через Самгина. Он - как медиум. Читатель - как призрак, заселился в его тело и смотрит на мир его глазами, и ничего не может увидеть такого, чего не видит Самгин. При этом повествование ведется от третьего лица. Почему? Луначарский отвечает просто, и я тоже так думаю, что Горький таким образом желает дистанцироваться от Самгина, ибо Самгин - дрянь. А вот почему и какого рода - вопросы иного порядка и более интересные. Луначарский, определяя тип Самгина, объясняет его через Мефистофеля, Иудушку Головлева и недотыкомку Мережковского. У меня сложилось представление, что Клим Самгин - это Николай Ставрогин наоборот.
Роман Достоевского "Бесы" Горький у себя в "Жизни..." упоминает, кажется раза три, всегда краешком. Но Достоевский крепко наступил революционерам на хвост этой книгою, я не поверю, что упоминание ее формально, типа дань истории, и даже дам себе возможность предположить, что "Бесы" держали Горького за жабры, иначе как объяснить, что его Клим Самгин так перекликается с образом Ставрогина.
Главное - в отсутствии убеждений. Ни у Клима Самгина, ни у Ставрогина их нет, при том, что оба отменные знатоки различных фразовых систем. Но если Ставрогин, не умея сам проникнуться ни одной известной ему системой, развлекается тем, что, как вакцину, прививает одним одну, другим - другую (Шатову - православие, Кириллову - человекобожие), то Самгин только болтается, как дерьмо в проруби. Да, окружающие посматривают на него с надеждой, Дронов, Лютов все ждут от него, что он откроет им какой-то новый смысл жизни, и он сам этого от себя ждет, до пятидесяти лет все смотрит в колодец и думает: вот-вот! Но в действительности люди даже никаких его речей не дослушивают никогда, и в отличие от Ставрогина, без всяких усилий удерживающего около себя кого захочет, Самгин не способен верно оценить даже тех, кто находится возле него достаточно долго. Везде, где Ставрогин, подлинный аристократ, состоялся, Самгин, недодворянин, - облажался. И даже узрев ту же мертвую пустоту своей жизни, что и Ставрогин, Самгин не способен действовать, как он (Ставрогин повесился): из черновиков Горького следует, что Клима Ивановича прибьют во время Октябрьской революции, и он, истекая кровью, как-будто тает - исчезает, превращаясь в ничто, то есть обретая, наконец, свой настоящий облик.
Да, большой роман написал товарищ Алексей Максимович, и читать его надо именно теперь, когда уже окончательно ясно: прав был Достоевский, когда указывал на неизменную человеческую природу, которая не позволит людям самовольно строить рай на земле, а Горький - тоже много чего верно подметил, но в главном ошибался, не зашиб Клима Самгина революционный штык, не состоялась историческая победа социалиста Кутузова, и Ленин со своей диктатурой пролетариата, неких целей, конечно, достиг, да только не тех, что планировал.