Расположенное в центре Москвы здание Благородного собрания стали использовать для проведения мануфактурных выставок (1831, 1835, 1843, 1853), куда допускались представители непривилегированных групп городского населения. «Впервые они могли войти в здание РБС с парадного входа в качестве публики, чтобы осмотреть не только изделия промышленного производства, но и великолепные залы». В купеческом дневнике читаем о выставке 1853 года: «Первые две недели вход был за деньги, по 30 коп. сер[ебром] с человека, а последняя — бесплатно. Отчего в первые недели было весьма удобно обозревать выставленные предметы, ибо народу было не так много, но на последней неделе не было никакой возможности по многолюдству. Были дни, в которые бывало более 20 тыс. чел.».
Попутно заметим, что проведение промышленных выставок стало возможным благодаря развитию отечественных фабрик. Качественно менялся текстиль, становясь более дешевым и доступным городским низам. Мемуарист свидетельствовал: «Около 1820 г. вышли из употребления парчи и разноцветные материи, а стали носить одного цвета; в это время начали употреблять шерстяные материи. До того же времени опричь сукон и камлота ничего шерстяного не было. Самый колер в материале с того времени сделался прочнее, а до того был линючий по неопытности русских фабрикантов, по случаю закрытия русских портов принявшихся за обработку своих товаров. С 1819 г. бумажные материи сделались дешевле, а до того за аршин миткаля платили 2 р. 50 к., что ныне стоит не дороже 25 к.»
В самом деле, с 1804 по 1830 год количество хлопчатобумажных фабрик увеличилось в 2,7 раза, численность занятых на них рабочих — более чем в 9 раз, выпуск продукции — почти в 14 раз.
* * *
Метаморфозы городской жизни не могли не затронуть и мастеровых людей. Современник писал: «Усовершенствование нашего театра нечувствительно переменило образ мыслей наших ремесленников: тот из них, который за несколько лет назад перед сим, имея излишние деньги, пошел бы в буйстве убивать и время, и здоровье, идет теперь в театр». Люди этой категории принимались даже за издательские проекты. Так, «московского живописного цеха временно цеховой Иван Милюков вошел в <…> цензурный комитет с ходатайством о дозволении издавать ему журнал узоров <…> “Трудолюбивая игла”». В прошении Милюков сообщал: «Многим особам, занимающимся рукодельем, уже известно, что я рисую и, по давнему занятию, сам составляю для женских рукоделий шитые, вязаные и т. д. узоры <…> гораздо удовлетворительные, нежели заграничные. Но так как мои узоры по очень медленной работе довольно ценны, то по вызову многих особ я решился издавать с 1847 г. 1 мая печатный журнал узоров, который будет выходить каждомесячно по нумеру из 5 особых листов. В первые же 4 месяца выйдет по 2 нумера, 1 и 15 числа, за прошлые месяцы: генварь, февраль, март и апрель». Планировалось печатать канвовые узоры для ковров, подушек, вязаных одеял, узоры для золотошвейных, бисерных работ, вышивания гладью и так далее, а кроме того, помещать разъяснения «малолетним воспитанницам, как узоры увеличивать, уменьшать и нарисовывать на различные материи». По рассмотрении ходатайства министр народного просвещения граф С. С. Уваров вынес вердикт: «Ввиду высоч[айшего] повеления о неумножении числа повременных сочинений, признаю невозможным дозволение предполагаемого Милюковым журнала, предоставляя ему, впрочем, издавать листки узоров отдельными выпусками, не в определенное время, без объявления годовой подписки и не в форме журнала».
Ремесленник становился интересен живописцу. Самые известные полотна на эту тему принадлежат кисти В. А. Тропинина: «Кружевница», «Золотошвейка», «За прошивками», «Прачка»… Некто «ученик Коревин за картину, писанную им с натуры и изображавшую швею, получил от Академии звание свободного художника». В 1851 году на выставке в Училище живописи и ваяния выставлялась работа А. П. Лялина «Модистка», «о которой без преувеличения можно сказать, что она есть одно из лучших его произведений. Какая счастливая мысль создать такое общее, простое лицо, какая мастерская отделка этого, по-видимому, слишком обыкновенного лица. Здесь художник, видимо, не заботился об эффекте, и зато как удачно вышло живое лицо модистки. <…> Все говорит за нее, что она счастлива, довольна своею участью, что никакие грустные думы не тревожат ее живого воображения, что ее жизнь с ее радостями заключается в ее занятии, в окружающем ее и, наконец, в ней самой; словом — эта небольшая картина заключает в себе совершенно отдельно замкнутый мир жизни модистки, который г. Лялин так мастерски подметил и художественно передал на полотно». Н. А. Рамазанов также не обошел вниманием лялинское полотно: «Это одна из лучших ученических работ. <…> В ней нет ни претензии на эффектность, ни того слияния красок на теле, как на персике, на что усиленно налегают менее опытные, добиваясь колорита. Поза естественна, грациозна; обстановка характеристична».
* * *
В рассматриваемый период многие крестьяне перебирались в города, в том числе в Москву, где, занимаясь торговлей или ремеслами, порой составляли себе приличные состояния. Некоторым удавалось вырваться из крепостной зависимости. Например, тетка матери писателя Н. А. Лейкина Варвара Сергеевна Шведова, вольноотпущенная, держала модную мастерскую в Москве, затем в Петербурге, впоследствии выкупила у тульских помещиков племянницу, «взяла к себе и стала учить портному и шляпному мастерству».
Случалось, крепостные, отданные прислуживать городским купцам, сопровождали последних за границу. Так, в 1823 году отправилась в Париж «жена московского купца Антона Монигетти Шарлотта Осипова дочь, при ней малолетний сын ее Ипполит Антонов и крепостная г-на Сумарокова девка Марья Михеева дочь»79. Иные крепостные путешественницы по возвращении делились впечатлениями, вроде следующего: «Девушка княгини Шаховской рассказывала, что она была в Париже и что там нет ни крепостных, ни дворовых. Все грамотные, и каждый учится чему хочет».
По газетным публикациям, дневниковым и мемуарным записям того времени сегодня можно составить представление о внешнем облике и одежде тогдашних «городских» крепостных. В 1826 году коллежский советник и кавалер Евграф Васильевич Салтыков обратился к читателям «Московских ведомостей» с просьбой помочь вернуть своего беглого «дворового человека мужского портного Сатира Порфирова», который «отпущен был от меня по паспорту <…> на один год; но <…> его паспорту срок уже вышел, и оный человек мой ко мне не является, и, как уведомился я, уехал из Москвы в Санкт-Петербург. <…> Приметами ж оный Порфиров: ростом 2 арш[ина] 8 верш[ков], волосом темно-рус, лицем продолговат, гладок и сухощав, нос небольшой вострой с горбом, глаза серые, бороду бреет, платье носит немецкое, от роду ему 28 лет».
А вот свидетельство датского лингвиста Р. Раска, прибывшего в Москву в июне 1819 года и поселившегося «в новом купеческом подворье»: «Моим соседом был крестьянин, которому было за уплату определенной суммы разрешено заниматься торговлей, <…> и знакомство с ним оказалось очень интересным. Мы вскоре сблизились, он пригласил меня в трактир на чай, потом в театр. По этому случаю он был одет в голубой фрак, а обычно он ходил в рубахе в красную полоску навыпуск поверх штанов, в сапогах, но с открытой шеей. Его целью было выучить французский, он купил себе самоучитель. <…> Вообще он был помещичьим крестьянином (барский), что отличается от “государева”».
В № 20 «Ярославских губернских ведомостей» за 1842 год рассказывалось о хищении имущества у дворового человека Селиванова. В обширном списке украденных вещей встречаем предметы одежды, характерные отнюдь не для крестьянского, а для дворянского гардероба: архалук (мужской просторный кафтан), шлафор (или шлафрок, просторная одежда — род халата), капот (домашнее женское платье, разновидность пеньюара), мантилья (накидка, часто кружевная), салоп (просторная утепленная женская одежда с прорезями для рук или небольшими рукавами)… Наверняка подобные наряды могли быть в обиходе и у московских дворовых людей.
* * *
В завершение коснемся темы модных магазинов, сеть которых развивалась в Первопрестольной по мере роста числа жителей, общего уровня образованности, возникновения слоев зажиточного мещанства и крестьянства. Модные лавки стали еще одним пространством, где одновременно «могли бывать люди различных социальных групп». Так, на картине П. А. Федотова «Магазин» (1844) «изображена толпа горожан, принадлежащих к разным сословным группам, ищущих ткани, кружева, вино, посуду или модные фарфоровые фигурки».
Судя по свидетельствам современников, к гостинодворцам обращались только в случае знакомства с купцом или при наличии положительных отзывов и рекомендаций. В 1837 году Владимир Иванович Даль сопровождал оренбургского военного губернатора В. А. Перовского в Петербург. Готовясь к путешествию, Даль писал сестре в Москву: «Теперь у меня до вас просьба: у меня нет теплого плаща; здесь носил я тулуп <...> там этого нельзя будет; надо обзавестись. Ген[ерал] Циолковский, который все знает, посоветовал мне купить в Москве песцовый лапчатый мех; самый лучший стоит 120 руб. Мех дешев, прочен и хорош. Ц[иолковский] посылает меня в большой ветошный ряд, в лавку Ефима Ломова, уверяет, что лавка эта одна из наидешевейших и что меха хорошие. <…> Посылаю 200 рублей». Примечательна дневниковая запись вологодского дворянина, посетившего Москву в 1829 году: «Ездил по разным местам для закупки разных вещей. Всего лучше покупать в хороших магазинах, а особенно сукна, которые можно купить здесь без обмана. [Чтобы] покупать в гостином дворе, надобно иметь сведение в вещах покупаемых».
Элементы дворянского образа жизни быстро усваивали разночинцы, даже будучи стесненными в средствах. А. В. Кольцов писал В. Г. Белинскому в 1841 году: «Я в Москве открыл секрет за дешевую цену на толкучем рынке покупать белье и купил штук десять — рублей за двадцать — славных полотняных рубашек, что бы советовал сделать и вам; у вас рубашки все пестрые, а нужно непременно иметь всякому порядочному человеку белье полотняное. Новые они дороги, а поношенные на толкучке нипочем. Жаль, что я не знал этого в Питере, а то там бы купил и себе и вам».
Другая одежда — другие привычки: «Степенность стариков заменилась трубкою в рту и удою в руке. <…> То же дóлжно сказать и о женском поле, ознакомившемся, вместо домашних работ, с негою, щегольством и горячими напитками. Редкая мещанка не украшается салопом, многие на лисьих мехах. Почли за бесчестье мыть на реке платье, с ведрами ходить за водою, мести полы и прочее. Многие из граждан вменили в приятнейшее для себя время заседать в трактирных заведениях».
При магазинах возникали изготавливавшие продававшуюся здесь продукцию мастерские, которые в начале XIX столетия иногда именовались фабриками. Следует отличать эти «фабрики» от называемых так обычно больших механизированных предприятий.
В 1808 году «открылся новой магазин и швейная фабрика на Тверской, в доме г. Н. М. Походяшина. <…> В оном магазине получить можно чепчики, зимние шляпы, также и другие нарядные и ненарядные готовые платья, словом, все то, что касается до дамского убора, в лучшем и новейшем вкусе. Тут же принимают шить приданое, готовят платья для балов, также делают театральные и маскерадные платья по желанию. В швейной фабрике вышивают какие пожелают рисунки на всякой материи <…> золотом, серебром и другим образом. Принимают тоже сего разбора всякую работу, могущую быть полезною для театров и маскерадов».
«Под вывескою à la Pelérine на Тверском валу в доме его превосходительства Ивана Николаевича Корсакова есть фабрика шитья и белья всякого рода и всего того, что касается до модного белья, как-то: чепчиков, шитых шляпок, гарнитуров, шемизеток, пелеринок и проч. и проч., все сие сделано в последнем вкусе».
«Цветочная (речь об искусственных цветах. — Т. Р.) фабрика, бывшая прежде в Кудрине, <…> ныне переведена в дом князя Алексея Васильевича Шаховского между Тверской и Никитской улицами. <…> На оной фабрике продаются и по заказу делаются отменного искусства и самой последней моды букеты и гирлянды по сходной цене; также и накладки на дамские платья. Ежели же кому угодно, то на сей фабрике разными красками искусно красится дымка, тарлатан и прочие материи».
В одной из гостинодворских лавок продавались «фабрики г. Окулова шелковые и бумажные мужские, женские и детские чулки, колпаки, перчатки, панталоны, жилеты, галстухи, кошельки и прочее. Весь оной товар и каждая пара с печатными ярлыками и с подписью на оных цены. Тут же можно заказывать, кому какой угодно товар с означенной фабрики, с получением задатка и образцов».
С учетом вышеизложенного можно говорить о начале формирования в Москве промышленного производства готовой одежды. Во второй половине 1830-х годов портной Андрей Шетнев торговал «летними непромокаемыми плащами и шинелями, также готовыми лакейскими выездными сюртуками разных цветов и новейших фасонов» на Никольской улице94. К 1838 году он перебрался на Кузнецкий мост, где продавал «в готовности лучших фасонов суконные и непромокаемые плащи, ливреи, разное мужское платье»95. В начале 1840-х его лавка именовалась магазином готового мужского платья и предлагала бекеши96, «ваточные пальто, сак-пальто хорошей отделки и последней моды, суконные ваточные шинели, равно и непромокаемые камлотовые сюртуки-альмавивы». Мужской портной Андрей Кельц также рекламировал «готовые шинели, плащи, альмавивы, пальто <…> суконные, камлотовые, гумми-эластиковые и разное другое готовое платье». Еще один магазин помещался на Тверской улице в бывшем доме Демидова, там продавали венгерки, фраки, сюртуки, бекеши, плащи и шинели «на лучших шелковых подкладках», брюки и жилеты «по последней моде».
Татьяна Владимировна Руденко