Дед Ион из сундука вытащил похоронное одеяние, поужинал напоследок постным, расцеловал собаку, топнул на куриц, отсыпал табака, скрутил самокрутку. Последние годы он терпел болезные ощущения в членах своих – руках, ногах, головокружения, неясные шумы. Жизнь перестала приносить хоть какую-то радость, отбывал своё бренное существование на этой земле, коротая дни за плетением рыболовных сетей, когда в состоянии был. Жена в земле, дети повырастали, Ион век свой доживал в доме младшего сына.
Закурив, глянул на облака, задетые розовыми красками убегающего заката. Вдохнул свежий воздух, ворчнул на стаю птиц, облепившую куст черноплодки. Помахал широкой ладонью всему миру, кажется, улыбнулся под усами и в избу зашёл. Переоделся в похоронное, покойная жена загодя приготовила лет тридцать назад, вот и черёд воспользоваться пришел. Пред иконами встал, согбенный, вопросил: «В Царствие небесное ль пустите сегодня? Я готов, прям сейчас!» – ответа не расслышав, лёг на соломенную подстилку, заменявшую пуховый матрас, чай, не бояре, мягко спать. Руки на груди сложил, прикрыв крестик, из олова выплавленный, глаза закрыл и начал ждать смерти.
Не так-то просто ждать, коль в голове заворошились мысли. На Исповеди давно не был – никуда не годится, добропорядочный христианин должен каяться и на пороге смерти особенно, так батюшка говорит. Покаяться было в чём, в складках души лежат червоточинки – неприглядные поступки, порой жгуче о себе знать дают, покою лишают. Так и куда ж ты собрался, спрашивается. Открыл Ион глаза, а в окне звёздочки небесные переглядываются да подмигивают. Сон как рукой сняло, до рассвета – вся ночь. Перевернулся на бок, одеяло натянул, начал жизненные моменты перебирать в уме.
Вспомнил Ион и расплылся в улыбке, хрипло засмеялся – в молодости на ярмарке цыганка его подманила, зубы заговорила, ладонь развернула и приговор начертала – «проживёшь, мил друг, девяносто лет», – сказала. Обманула его цыганка! Как пить дать! Ведь пробило уже девяносто два! Эка вруля, кому расскажи – засмеют, доверился, остолоп, губу раскатал, монету, помнится, цыганке той отдал.
Мать с отцом почти не знал – младшим родился, быстро их тепла лишился. Трагически родители погибли, – однажды в весенний солнечный день 1764 года запрягли телегу, младших детей с собой взяли, да поехали до села на Великий праздник. На полпути препятствие встретили – наваленные брёвна. Пока дорогу освобождали, к ним разбойники подкрались, обухом по затылку дали, лошадку с телегой увели. Детей убивцы пожалели, но травму нанесли непоправимую. Пока соседи набежали, горе увидали, сидели чадушки от пяти до десяти лет несколько часов кряду на обочине рядом с закоченевшими родными, взирали на их застекленевшие глаза, устремленные в бесконечные небесные дали. Крови не видать – словно отдохнуть прилегли. У Иона один этот эпизод в памяти и сохранился, а потом следующий – погребение усопших. Живыми родителей он не помнил. Об той беде соседи ещё пятьдесят лет припоминали и судачили, каждую Пасху свечи убиенным ставили и молитвы за батюшкой повторяли. Убивц так и не нашли, расследование быстро заглохло.
Старшой брат Евсей детей не бросил, всех младших в свой дом забрал – помог на ноги встать, женить, избы срубить, хозяйством обрасти. Кое-как считать обучил и к труду, само собой, приучил. Евсея жизнь не разбаловала, с женой своих детей не имел, с племянниками век доживал.
С Пелагеей Ион детей народили, запамятовал, десяток или больше, хороняли много, своими руками младенцев принимал, этими же руками в гроб складывал, вспомнить горько. Трое сыновей выросли: старшой Пëтр, меньшой Пëтр, да Егорка. Пацаны – это хорошо, сила рабочая в хозяйстве. Семейную артель организовали – сетями судака, налима, щуку и других рыб ловили, морозили, солили, валяли, сушили – на ярмарки свозили. Жизнь переменилась, когда однажды Ион в заворот реки попал, – лодка колыбнулась, перевернулась, насилу удержался, со страху душу дьяволу чуть не продал, да вовремя опомнился, громко Богородицу на помощь призвал. Обессиленным телом последний рывок совершил – на лодку взобрался, до берега кое-как добрался. Долго лежал неподвижно, отдышался, в небесах облачком Богородица показалась, руками взмахнула, мол, живи, смерть обождëт. Пелагее почём зря рассказал энту ситуацию, бабские слëзы невыносимо слышать! Попрекала, что так и сыновей загубит. Смотрел Ион на иконы да шептал, что не загубит – под покровом Ея. Вера его усилилась с того дня, а жизнь разбилась надвое.
С тех пор Ион научился видеть конец жизни человеческой, антуиция аль провиденье. Смерть подкрадывалась – словно туча сгущалась вокруг. Дурное предчувствие раз за разом сбывалось, Ион бежать хотел от знания такого, себя виноватил, словно это он дурным глазом смотрит на людей. Богородицу призывал на помощь кончину чужую отвести, молился усерднее обычного,
да не выходило никак изменить начертанное. Сказать человеку о приближении смерти не мог, засмеют иль камнями забьют, а то и причастным назначут! Жил Ион с тягостными чувствами – вот оно знание, а как помочь человеку – нет никакого понимания. Успевал он сказать важное, родных напоследок обнять – вот и весь прок. С течением времени понял да приноровился – что-то важное говорить не пред порогом смерти, а загодя. Добрым словом побаловать торопился. За то Иона внуки очень любили, деда ласков был, прибаутки да сказки сказывал.
Невыносимо Иону было видеть близких уход. Пелагея, жена, и не хворала вовсе, но в один день туча нависла над нею, у Иона ком поперëк горла встал, слёзы тайком утирал, как жить ему дальше не понимал. Целый день по пятам за ней ходил, насмотреться не мог на морщинки её, на глаза голубые, запомнить её руки хотел. Пелагея смеялась на его внимание излишнее, как никогда смеялась в тот день, пока муку просеивала да пол мела. Говорил ей – сядь, отдохни, успеется, она рукой махала, дела не обождут. Осенило Иона, как редко смех её слышал. В последний день – не надышаться, не успеть, обнял Пелагеюшку, уткнувшись в плечо её и разрыдался как дитя, не в силах признаться в предчувствии своём. Пелагея не проснулась утром – вот и вся история, священник сказал от старости померла. Жизнь штука коварная, оглянуться не успеешь, как из несмышлëныша в старика оборачиваешься, как душевная молодость неугасаемая спряталась в тело дряхлое.
В ту ночь Ион вдоволь повспоминал да поплакал, сухими ладонями утирал слезы свои и незаметно для себя заснул. А во дворе заскулила собака.
– Дождался, двадцать лет кончины ждал, со смертью матери не свыкся, так привязан к ней был! Кажный месяц в похоронном спать укладывался, мы ужо знали этот его ритуал. Дождался. С улыбкой на лице ушёл, – объяснял Егорка провожающим в последний путь Иона людям.
