— Потому что ты дура! — стукнув по столу банкой сгущённого молока, гаркнула низким сопрано Одиллия Ивановна.
Из раскрытой сумки вкусно пахло копчёностями, вызывая у Иды обильное слюноотделение. Бросив оскорбление, тётка выудила из «рога изобилия» палку сырокопчёной колбасы и положила рядом со сгущёнкой.
— Зачем ты так, Дилля? — тихо, словно соглашаясь, пролепетала мать, поглаживая сухой ладонью накрахмаленную скатерть.
— Скажешь, неправа? — Тётка снова опустила руку в сумку и замерла. Её гладкое, будто вощёное, лицо выжидательно застыло.
Ида затаила дыхание. Казалось, от того, согласится мать или возмутится, сейчас зависело, достанет тётя Дилля очередную вкусняшку или застегнёт сумку и удалится, оставив Иду с риском лопнуть от любопытства и досады. В душе боролись чувства: с одной стороны — жалости и обиды за мать, с другой — жгучего желания поскорей отведать городские вкусности.
Одиллия Ивановна работала в сфере общепита. Нечастые наезды к сестре компенсировались более чем щедрыми, а главное, дефицитными гостинцами. Мать в шутку называла тётку «Обилия Ивановна». В ответ тётка, апеллируя к своей устроенности и «умению жить», считала, что это даёт ей право поучать и даже, пусть и беззлобно, оскорблять старшую сестру.
Не дождавшись ответа, тётя Дилля извлекла на свет коробку «Птичьего молока».
— Молчишь? Значит, согласна. — Тётка посмотрела на Иду и снова на сестру. — Вот скажи мне, куда ты их столько нарожала? Зачем тебе такой выводок? Зачем, Детта?
В ответ мать лишь вздохнула. Не горько. Просто она любила вздыхать без всякой причины. Привычка.
К тридцати пяти годам Одетта успела выйти замуж, родить четверых детей, похоронить мужа. Из средств к существованию имела пенсию по утере кормильца и выплаты на детей.
К тем же тридцати пяти Одиллия также успела сходить замуж, правда ненадолго, всего на восемь месяцев, после чего благополучно развелась с «бесполезным мужем». Восьми месяцев ей с лихвой хватило, чтобы понять: больше в «замуж» она не ногой. Детей у Одиллии Ивановны не было. Не завела. Слава богу, хватило ума. Зато у неё были: кооперативная квартира, хорошая должность и уверенность в завтрашнем дне.
— Так они же Богом данные, Диллечка, — запоздало оправдывалась мать, расставляя на столе тарелки. — А не будь их, с кем бы я осталась? Одна? Как ты?
— А что плохого?! — Одиллия пригладила наманикюренными пальцами короткую модельную стрижку. Из-под высокой желтокурой «шапочки» торчали короткие отростки чёрных волос.
— А что хорошего? Разве ж одной ладно? Тоскливо ведь, Диллечка, признайся. — Мать достала из буфета огромный нож, деревянную доску и стала пилить тонкую сморщенную палку «сухой» колбасы. — Осподи! Из чего только её делают? Впору пилу доставать.
— Давай я! — Дилля отобрала у сестры нож и принялась резать колбасу на кругляшки. — Одиночество, сестрёнка, это свобода. «Хочу — чай пью, хочу — на транзисторе играю».
— Одиночество — это ненужность. А что может быть страшнее ненужности?
— Ой, не говори ерунду! Любая нужность — это зависимость. Привязанность, понимаешь?
— Нет, — мать поставила на стол стаканы. — Не понимаю и никогда не пойму. — Обернулась на Иду. — Сходи в погреб, доченька, набери там рыжиков и капустки квашеной. И огурцов солёных.
Когда дочь скрылась за дверью, Одетта нырнула в буфет и вытащила оттуда бутыль самогона.
— Ну что, по маленькой?
— А давай.
Одетта плеснула в стаканы немного мутной жидкости.
— Давай за встречу. — Приподняла стакан. — Вот, правда, не согласная я с тобой, и ругаешь ты меня каждый раз, и дурой называешь, а я всё равно тебе рада, потому как сестра ты мне единоутробная.
Сёстры чокнулись и быстро опрокинули по стаканчику. Горячая жидкость обожгла внутренности. Одетта прижала нос к тыльной стороне ладони и глубоко вдохнула. Одиллия закинула в рот кружок колбасы и усиленно заскрипела челюстью.
— Ох, хорошо! Наливай ещё!
— Да подожди ты, сейчас картошку подогрею, а то под твою закуску быстро захмелеем. — Вслед за сестрой Одетта положила кружок колбасы в рот и зачавкала. — Ох, деревянная она, что ли?
— Сухая! — поправила Дилля и глупо хихикнула.
Словно эхом хихикнула и Детта.
Вернувшаяся с рыжиками и капустой Ида застала сестёр, захлёбывающихся смехом. Смех — вот что было одинаковым. Обе смеялись громко, навзрыд, задушевно и простосердечно, и в этот момент становились похожи. Похожи на бабушку — Аполлинарию Марковну.
Появление Иды помогло обеим успокоиться.
— Клади на стол. — Мать вытерла слёзы и раздвинула тарелки, высвобождая место под керамическое блюдо с разносолами. — И давай малышей кликни, есть пора.
— Не пойдут ведь, они там из песка крепость выстроили, теперь их оттуда не выманишь. — Ида косилась на красиво разложенные по тарелке кружки колбасы.
— А ты скажи, что тётя Дилля им конфетки привезла. — Мать кивнула на «Птичье молоко».
— Ладно, — насупилась Ида и нехотя направилась к двери.
Когда дверь за Идой закрылась, Одиллия полезла в сумку и достала пачку сигарет.
— Я закурю? — спросила, чиркая зажигалкой.
— Ты что? Сейчас же дети придут.
— Я проветрю! — Дилля подошла к окну и потянулась к форточке, но на полдороге застыла, заметив во дворе фигуру незнакомого мужчины. — А это что за коротышка? Ухажёр твой?
— Какой ещё ухажёр? — Детта подошла к сестре и глянула в окно.
По дорожке к дому переваливаясь, словно в каждой руке у него по ведру с водой, шлёпал на кривоватых ножках сосед Петька Баранов.
— Ах ты ж боже мой! — ругнулась в сторону коротышки Одетта. — Ведь прётся, козёл старый!
— Какой же он старый? — приподняла выщипанную в коромысло бровь Одиллия. — На вид не больше сорока. Просто ростом не вышел… — бровь медленно опустилась. — Хотя это, конечно, не отменяет того, что он козёл.
Уставившись в окно, сёстры наблюдали, как нескладный Баранов, поравнявшись с Идой, что-то быстро и коротко произнёс. Девочка отпрянула, словно её ударили, и побежала. Баранов остановился и долго смотрел ей вслед. После чего вновь двинулся в сторону дома.
— Чтоб тебя… — прошептала Одетта.
— Что он ей сказал? — хмурясь, спросила Дилля.
— Кто ж его знает. Какую-то гадость. Противный мужик. С него станется.
«Противный мужик» в дом входить не стал, увидев в окне голову Одетты, прошлёпал прямиком к окну.
— Здоро'во, соседка! — Голос у коротышки был не менее противный. Такой же корявый и хамоватый, как и сам Баранов. — В дом пустишь или через окно говорить будем?
— Так не о чем нам разговаривать, Пётр Денисович. Ты б мимо шёл, раз идёшь.
— А я к тебе и шёл. Вроде как в прошлый наш разговор мы договориться не успели.
— А я с тобой и не договаривалась. И не договоримся мы. Иди по добру по здорову. Скажи спасибо, что муж мой не дожил, а то бы он тебе ноги переломал.
— Так не дожил… — растянул рот в улыбке Баранов. — Потому и предлагаю… И тебе легче будет, и…
— Слышь, мужик, — отодвинув сестру, крикнула в форточку Дилля. — Видать твои ноги уже кто-то другой переломал. Сказано тебе — проваливай, нечего тут…
— Ой, ну всё… — отступил Баранов. — Ушёл, ушёл. В следующий раз поговорим. А ты, Одя, подумай!
Кривые ножки зашлёпали обратно, топча сандалиями рыжеголовые бархатцы.
— Ох! — вздохнула Одетта и опустилась на табуретку.
— Чего ему надо от тебя? — Дилля чиркнула зажигалкой и наконец закурила тонкую сигарету. По кухне разлился запах ментола.
— Ираиду.
— Иду? В смысле? — Дилля выпустила в форточку тонкую струйку сизого дыма.
— Отдай, говорит, мне Иду, у тебя их вон сколько ещё.
Дилля пошарила глазами по кухне в поисках пепельницы. Выудив из мойки полулитровую банку, стряхнула в неё пепел.
— У него что, своих детей нет?
— Нет, откуда. Неженатый он.
— Тогда зачем?.. — Дилля прищурила карие глаза. — Подожди, он что…
Произнести вслух нагрянувшую догадку даже ей, циничной городской даме, оказалось затруднительным. Она наклонилась к сестре и внимательно посмотрела в такие же карие глаза.
— Не хочешь же ты сказать, что он это…
— Да чёрт его знает, — пожала плечами Детта. — Как тут определишь, он год назад сюда переехал, агроном, один живёт. Общительный вроде, но о себе ничего не рассказывает. Где и как жил до этого — неизвестно. А тут вдруг пришёл и говорит: «Отдай мне дочь». Я и не поняла сразу. А он: мне, говорит, нужна помощница по дому. Будет у меня жить на правах хозяйки. Тут я и почувствовала дурной запашок. Понимаешь, о чём я?
— Ага. Гнильцой от него за версту несёт. Мне он сразу не понравился.
— Я вроде чувствую, но как-то не верится. Что значит "на правах хозяйки", спрашиваю. Ты мужик холостой, тебе жениться надо. И так осторожненько намекаю: на ровеснице. Вот и будет тебе хозяйка.
— А он?
— Ты, говорит, меня не учи. Сама подумай. Тебе одной с четырьмя детьми не прожить. Девчонка растёт, в самую пору входит, ей питание хорошее нужно, опять же платьица красивые, туфельки, а с тобой ей этого не видать. У тебя она так и будет в перелицованном да перешитом ходить.
— Брр… — Тряхнула головой Дилля так, что пепел с сигареты просыпался на стол. — Ей же десять всего?
— Тринадцать.
Стукнула дверь, и в коридоре послышались перебивающие друг друга голоса детей. Минут пять что-то бряцало, падало и звенело, сопровождаемое смехом и криками, потом послышался звук льющейся воды и снова смех и крики, наконец, дверь в кухню раскрылась, и ввалился «выводок».
Началась кутерьма. Дети галдели, рассаживались по табуретам, толкались, гремели тарелками и ложками, звякали стаканами, хрустели огурцами, чавкали колбасой, давились картошкой и делили конфеты. От всей этой возни у Дилли голова пошла кругом хуже, чем от самогона.
Голова встала на место только, когда гостинцы были полностью подъедены и довольная детвора разбежалась по своим постелям. В кухне установилась относительная тишина, перебиваемая лишь шумом бегущей из крана воды и бряцанием посуды. Подперев одной рукой голову, Одиллия внимательно следила за спорыми движениями племянницы. Руки Иды мелькали над раковиной со скоростью профессиональной посудомойки. Выхватив чашку или тарелку, девочка быстро намыливала её пенистой губкой, тёрла до скрипа, споласкивала и укладывала на расстеленное по буфету вафельное полотенце. При этом лицо Иды не выражало ни отвращения, ни раздражения. Наоборот, казалось, что домашние хлопоты доставляют ей неподдельное удовольствие. У самой Дилли подобные занятия всегда вызывали стойкое неприятие, посуда в раковине, пыль на мебели и грязь на полу ждали своего часа неделями. Когда ситуация становилась критической, Дилля, чертыхаясь и нервничая, устраивала субботник.
— Хлопотушка растёт. — Дилля выудила длинные пальцы из коротких волос и подтянула к себе стакан с остатками самогона, понюхала, поморщилась и отодвинула.
— Да, хозяюшка, — улыбнулась Детта. — Может, и зря я на Баранова наговариваю. Знаешь, насмотришься этих ужасов по телевизору и начинаешь в каждом видеть сволочь. Может, ему, и правда, просто помощница нужна?
— Давай я её к себе заберу, — выпалила Дилля после минутной паузы.
— Как это?
— А так. Будет у меня жить. В школу ходить. Квартира у меня двухкомнатная, у неё своя комната будет. И тебе с твоими горлопанами всё полегче. И от Баранова её убережём.
— Да как же?.. Это же дочь моя?.. Как же я её отдам?
— А ты решай, кому лучше — мне или Баранову. Время у тебя до утра подумать. Утром я рейсовым назад. Одна или с Ираидой — тебе решать.
Вы прочли главу из книги Елены Касаткиной "Вдовий полог". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон. https://ridero.ru/books/vdovii_polog/
