Елена Касаткина

Накануне ей приснился странный сон. Она ходила по узкой лестнице многоэтажного дома. Там, на лестничных площадках, кое-где стояли люди. Кто-то курил в одиночестве, у кого-то были гости, где-то сумасшедшая старуха искала своих кошек. Лестничные пролёты узкие, и ей приходилось проталкиваться кое-как, распихивая этих несчастных кошек, а она всё никак не могла понять, куда должна попасть: вверх или вниз. И где её этаж? И куда она идёт? И зачем? И почему не на лифте? Пока спала — устала. Смысл сна она поняла позже, после разговора со следователем...

Утро первого рабочего дня после длительного больничного задалось не совсем удачно. Она проспала. Что за сила подняла её перед выходом из дома — так и осталось неизвестным. Всё, что успела, — это слегка нарисовать глазки, а вот на кофе времени не хватило. Нехватку кофеина организм почувствовал уже в автобусе. Глаза не желали созерцать происходящее вокруг, а обидевшееся тело скукожилось. Ну ничего, она наведёт себе кофе на работе. В ящике стола у неё лежит несколько пакетиков растворимого кофе «три в одном»...

— А ну стой! — крикнул Мирон Дубинкин, взмахивая жезлом. Дорогая серебристая иномарка обещала хороший навар. Скорость мчавшегося по шоссе автомобиля даже на глаз составляла не меньше 160 км/ч. У Мирона глаз намётанный, да и скорость реакции, как у саламандры. А то и побыстрей будет. Если саламандра, охотясь на насекомых, выстреливает язык со скоростью 15 м/с, то и рука Мирона с такой же скоростью взлетала, когда он чуял добычу. Иномарка резко съехала на обочину и остановилась. Из салона, чертыхаясь, вылез тучный водитель с провисшим подбородком и красным родимым крестом на лбу...

Любая зависимость имеет глубокие корни, потому и избавиться от неё тяжело, почти невозможно. Он изменился, облысел, одряхлел, мешки под глазами. Сказывался нездоровый образ жизни, участившиеся запои, из которых выходил тяжело, всё чаще с помощью капельниц. Но он продолжал думать, что всё ещё находится в неплохой физической форме. Просто изжога. Всё из-за неё. И мешки под глазами, и синюшный цвет лица. Сжавшийся желудок выбросил очередную порцию кислоты в пищевод, вызвав жжение за грудиной. — М-м-м… — Егор скорчился от боли и потянулся за сигаретой...

Пашка остановился. Даже привыкшие к темноте глаза не сразу разглядели заваленный наполовину битым кирпичом вход. Зрение после ожога восстановилось только наполовину, но носить очки он считал западлом. — Давай ты первый, я ничего не вижу. — Он отошёл на шаг, пропуская брата вперёд. Ромка пнул завал, потом наклонился, раскидал кирпичи. — Иди за мной, я тут бывал, знаю, где чё… — Ромка перешагнул кирпичи и остановился. — Ты чего? — Пашка коснулся его плеча рукой. — Яма. — Ромка присел, опустил руку в яму...

В многодетной жизни Юлии Петровны Недотёповой не так уж и много радостей. Нет, дети — это, конечно же, радость, безусловная… И всё же хотелось ещё каких-нибудь радостей, никак не связанных с детьми. Не заморских курортов, не шуб и не автомобилей, а простых по жизни вещей, которых другие и не замечают вовсе, и не думают о них как о чём-то особенно-радующем. Например, пересмотреть любимый фильм, принять долгую горячую ванну, безмятежно наблюдать из окна за собаками, неспешно выпить чашечку свежезаваренного чая или кофе...

— Йё-хо-хо! — влетело в окно голосом Пашки в сопровождении мотоциклетного рычания. Элла встала, накинула пеньюар, завернулась в плед и вышла на балкон. Пашка, удерживая ногой нейтральное положение передачи, выкручивал до отказа ручку газа. Мотоцикл истошно ревел, заглушая самого Вагнера. — Здорово, красотуля моя! Я вернулся! — задрав голову, крикнул Пашка, словно чревовещатель, удерживая одновременно в зубах тлеющую сигарету. Элла молчала. Возвращение бывшего кавалера не радовало, а появление под её окнами в такую минуту — раздражало...

С самого утра было шумно. Свистело, гремело, шипело, трещало. И надо ж такому случиться, что третья за последние полгода авария случилась почти накануне визита проверочной комиссии во главе с высоким начальством. Какой именно высоты будет начальство, никто не говорил, намекали на «командующего», хотя не точно, но все боялись и готовились. Всю неделю наводили шмон, и вот, когда относительный порядок в части был наведён и местные командиры выдохнули, прорвало трубу, подающую воду в столовую. Прорывало трубу регулярно и в разных местах...

Торт получился на славу. Огромный, красивый, украшенный кремовой цифрой «1», в которую она воткнула свечку. Они задуют её все вместе. Она, Коля и Никитка, а потом разрежут и раздадут гостям — бабушкам и дедушкам Никитки. Они решили, что не будут устраивать застолий с выпивкой и закуской, достаточно будет — шампанского и торта. Всё-таки день рождения у ребёнка, а он ещё маленький, ему шумная компания ни к чему, напугает только. Родители и Колины, и её с таким решением согласились, пришли с подарками, сели в зале за небольшим столом, тихо-мирно беседуя под беззвучное мелькание телевизора...

В полупустом фойе было немногим прохладней, чем на улице, зато не было пыли. Раздался первый звонок, и топтавшиеся в фойе люди направились к дверям, ведущим в зал. Элла подошла к зеркалу, достала из сумочки расчёску и причесала тёмно-каштановые пряди. Волосы были её гордостью: длинные, густые, блестящие, доходящие до линии талии. Элла никогда не заплетала их в косу, не накручивала и не закалывала, предпочитая носить их распущенными и гладко-причёсанными. Чтобы избежать толкотни и позволить зрителям...

Тонкие нити дождя тянулись из почти упавших на землю серых облаков. Целуя асфальт, рассыпались на тысячи молекул, которые, сливаясь в общую массу, неслись потоками по тротуару. Больше тянуть нельзя. Сейчас закроются двери, и она, оставшись одна в запертом вагоне, вместе с электричкой отправится в депо. Люба перекинула через плечо ремень от сумочки и выскочила из вагона. Дверь тут же закрылась, едва не прищемив подол платья. Люба охнула и побежала. До остановки метров шестьсот, она вымокнет, простудится, заболеет...

Сердце её нынче, как Цербер. Конечно, он ей нравится. Красивый, хоть и примитивен до зубовного скрежета. Порой остроумный и доходчивый, но это не то, что ей нужно. Ей хочется, чтоб как в стихах у Ахматовой. Но у него так не получается. Говорит, как топором рубит. А о любви так нельзя. И что тогда ей делать? Запретить ему выражать свои чувства к ней? — Ждать-то меня будешь? — Пашка обхватил её за плечо длинной крепкой рукой и прижал к себе. Элла лукаво улыбнулась и промолчала. — Молчишь? Ну, ежели что, есть кому приглядеть...