ОЛЬГА Ивановна была женой всего семь лет. В сорок первом году получила то сломавшее жизнь извещение: муж, летчик-истребитель, сгорел в небе под Смоленском.
Прошлым летом приехала погостить к ней в Чернигов из Ленинграда внучка. Устроились они на тахте посумерничать, вдруг Алена и говорит:
— Ты нам с Васей всегда рассказывала, что дед умер в начале войны, да? Так вот, это — неправда.
— Что ты несешь?! — ужаснулась бабушка.
— Ничего я не несу! Вася секретничал с мамой, я услышала, Вася был в Киеве у дедушкиного брата, он видел статью в газете, там написано, что дед воевал во Франции, в «маки». От тебя все скрыли, чтобы не расстраивать. Не веришь? Спроси у мамы.
Кинулась Ольга Ивановна к деверю, в Киев, тот подтвердил: верно, в 1972 году прочел в «Правде» заметку о судьбе кировоградского тракториста Владимира Самойловича Бойко. Фашисты увезли его в Германию, оттуда попал в концлагерь в Ла-Манше, бежал с двумя другими русскими. Один из них — капитан Викторов.
Когда рано утром Ольга Ивановна стояла перед городской библиотекой в ожидании, пока откроют зал, где можно было взять газетную подшивку, она уже знала: сейчас снова получит извещение о смерти мужа. Но тогда, в эвакуации, в Орске, ей оставалось только плакать, а сейчас она могла действовать.
Однако — зачем? Ведь его нет, он умер на руках у Бойко, вот и дочь говорит: «Мама, для чего бередить раны?». Как — для чего! Коль муж не ушел из ее, Ольги Ивановны, мыслей и теперь появилась возможность делать что-то, что связано с двумя годами его жизни, которых для нее еще вчера не существовало, а они, оказывается, были, есть в памяти однополчан, своих и французов, как не попытаться оживить эти годы, наполнить подробностями, чтобы прожить их с Гришей, добавить к тем, что прожиты вместе.
ОН БЫЛ из тех сельских мальчиков, кого знания не просто притягивали — опьяняли. Закончил факультет математики учительского института, поступил в авиационный, оттуда ушел в летную школу.
С Олей они жили по соседству, с малых лет рядом. Чаще виделись до свадьбы, чем после: оба — студенты, он в Харькове, она в Чернигове. Бывало, заскочит Ольга на день домой в Смолянку, мама смеется: «Беги в сад, цветы там для тебя на вишне распустились». А вишня та — в белых листочках: Гриша стихи оставил для «серденько Олечки».
Впервые он поднялся в воздух в тридцать шестом году 12 апреля (день-то какой по нашему сегодняшнему счету — гагаринский!). Задолго до события написал Оле: «С утра смотри в небо, я полечу». С тех пор каждый полет был праздником.
Получили дипломы в один год, и увез он ее в полк, под Москву. Он летал, она ждала в постоянной тревоге за него, а когда он был с ней, она уже страшилась нового ожидания. Он, как ни старался, не мог оберечь ее от волнений, хотя все, что случалось с ним в небе, представало в его изложении на земле, дома, в веселом полусказочном виде.
Ему и правда сказочно везло, по меньшей мере трижды уходил от верной смерти. Первый раз — в учебном полете отказало рулевое управление. Он прыгал из разваливающейся пикирующей машины. На поляну, где он приземлился, примчался командир эскадрильи Владимир Александрович Судец, знаменитый потом маршал, бегал вокруг, кричал: «Жив! Бывает же такое — жив! Уникальный прыжок!». Когда через три дня явился домой, Ольга одно заметила: куртка порвана. А, говорит, дед на волах подвозил, трясло, я с телеги упал. Вечером идут по улице, встречные летчики останавливаются: «С днем рождения, Викторов!». Оля поднимает вопрошающие глаза, он — мимоходом: «Друзья, называется, даже дня рождения не помнят». В мае тридцать девятого эскадрилья улетела на восток. Оля ждала тогда ребенка. Когда родилась девочка, пришла телеграмма: «Очень рад дочери, целую, Гриша». Она — в слезы: «Его нет в живых!» — «Да почему?» — «Он подписывается «Григорий». Телеграмму, в самом деле, давали друзья, а он лежал в госпитале, в Чите, с повязкой на глазах. Раненный на Халхин-Голе в голову, Викторов садился вслепую, самолет капотировал. Приехал через полгода: «Ну вот, старушка, муж у тебя снова зрячий — не мог же я свою дочку не увидеть». Звал ее «старушкой», будто предчувствовал: стареть им вместе не придется.
И третий раз — на Западном фронте. 32-й истребительный авиаполк дрался под Смоленском, Вязьмой — непрерывные отчаянные бои. В одном из первых был сбит командир эскадрильи Викторов. Его считали погибшим, а он вернулся!
Только про этот случай Ольга Ивановна уже не знала.
Перед войной полк перебазировался в Забайкалье. Поселились летчики с семьями на дальнем разъезде: гарнизон в голой степи, лютые морозы, молоко в пластинах, привозная вода. В июне Викторовы расстались — Оля с Людой уезжала на лето к маме. Григорий усадил их в поезд, сказал: «Дочь, без меня не буянить!», поцеловал, бросился к выходу. Оля ринулась за ним — еще раз взглянуть. Мечется, а его нет ни в коридоре, ни на перроне, нет, пропал, сгинул. Это с тех пор у Викторовых правило: махать рукой из вагона, пока не скроется из виду.
Теперь ей все кажется, что могли они еще раз встретиться, — когда в начале июля эшелон с эвакуированными из Чернигова шел на Урал, а полк Григория двигался по тем же рельсам на запад, на войну. Где-то сошлись же оба поезда!
Он не знал, где она, а значит, и она не знала, где он. И все-таки дважды получила Ольга Ивановна весть о муже. В сводке «От Советского информбюро» за вечер 28 августа было сказано: «Летчики авиаподразделения майора Жукова за последние дни сбили 35 вражеских самолетов. Старший лейтенант Викторов, младший лейтенант Акимов и младший лейтенант Рахлеев сбили по пяти фашистских машин». И еще — когда вернулась из эвакуации. Отец партизанил, немцы спалили их дом, ничего не осталось, но мама всю войну проносила в кармашке чудом прорвавшуюся из Вязьмы телеграмму: «Чувствую себя хорошо, береги Люду». Три года шла она к Ольге.
Викторов воевал меньше четырех месяцев, отважно воевал — получил орден Красного Знамени, один из пяти во всем полку. Я говорила с теми, кто знал его: генерал-майор Георгий Нефедович Захаров, командир дивизии, генерал-майор Анатолий Павлович Жуков, командир полка, комиссар полка Илья Миронович Шинкевич, адъютант командира Влас Власович Безноско. Все говорят: он был одним из самых ярких командиров, самых мужественных летчиков, самых метких снайперов. Он, как сказал Безноско, «хорошо летал». А еще он был добрый человек, в котором мягкость самым естественным образом сочеталась с непреклонностью, открытая отзывчивость с неумолимой требовательностью — к себе прежде, чем к другим. Помните довоенный фильм «Истребители»? Григорий Викторов даже лицом был похож на Бернеса — Сергея Кожухарова. У него и песня любимая была оттуда: «Пройдет товарищ все бои и войны...». Он верил, что тоже пройдет.
ПЕРВОЕ письмо Ольги Ивановны к Владимиру Самойловичу Бойко было очень осторожным, она боялась ошибки. Послала три групповых фотографии, попросила отметить, кто из летчиков Викторов. Бойко писал ей: «Наконец-то пришло Ваше письмо, я ждал его тридцать шесть лет». После войны он не искал Ольгу Ивановну — как найдешь, если не успел Викторов назвать место, где жил, полк, где служил, даже имя жены! Но надеялся, особенно после заметки в центральной газете, — она разыщет его. Он должен был выполнить волю капитана, чьи последние слова неисполненным завещанием хранил столько лет: «Расскажите моей жене...».
Даже когда Ольга Ивановна поздно ночью приехала в Кировоград, в деревню к Бойко, когда уже помянули Григория рюмкой домашней наливки и ломтем высокого-высокого хлеба, что ждал гостью на столе, сомнения не оставляли ее. Все допытывалась: а песни какие пел? А брился часто? Задала последний вопрос:
— Цвет волос?
— Белый, — уверенно ответил Бойко.
Это два года в концлагере на острове Джерси сделали седым смоляно-черного Викторова. «Расскажите моей жене...» Бойко рассказал.
Викторов не погиб — он выпрыгнул с парашютом. Его подобрали дети, прятали в стоге, пока не забрали Григория к себе в избу двое стариков. Почти выходили летчика, но выдал его полицай. В лагере Григорий близко к себе никого не подпускал, боялся предательства. И в поезде, когда везли их из лагеря куда-то на юг Франции, молчал.
В Лионе, услышав русскую речь, подошел осмотрщик вагонов, видно, эмигрант: «С дороги бегите, ребята, здесь рядом Альпы, там «маки», партизаны». У Бойко были припрятаны сапожные щипцы, ими с Александром Юровым вырвал проволоку в люке. Подполз молчун Викторов: «Хлопцы, я с вами». Первым и прыгнул на полном ходу.
Трое добрели до виноградников, зарылись в сено, переночевали. Утром решили: заходим в первый же дом. У двери сарая что-то строгал мужчина, доила корову женщина. Испугались, увидев заросших, оборванных людей. Те показывают на колодец — пить! Догадавшись, что перед ним пленные, старик вынес вино:
— Поляки?
— Рус.
— О, камрад!
Женщина отвела их на чердак, дала сухую одежду, накормила обедом. Ночью надо уходить, а куда? Как объясниться? Старик вырыл канавку, налил воды, положил поперек палку — Рона, мост, патруль. Сам довел до реки. У них был план, как обезоружить часового, но удалось проскользнуть без схватки.
Опять рассвет, первая деревня, первая дверь. И опять, узнав, что они русские, их кормят, дают приют, еду на дорогу.
(Ольга Ивановна говорит мне: «Представьте, что за люди! Как они мне близки — словно свои. А фамилий не знаю»).
Так две недели шли они по Франции, пока не оказались в городке под названием Куртезон. Здесь их свели с Жильбером, коммунистом. Первый раз Григорий смог поговорить с французом — по-немецки.
(На этом месте рассказа Бойко Ольга Ивановна всплеснула руками: «Он, это он, он же знал немецкий!»).
Связного, который отвез их на машине в горы, немцы назавтра схватили. Он не выдал русских и был казнен.
Судьба отвела капитану Викторову, командиру роты в первой альпийской дивизии, еще три месяца для борьбы — теперь на земле Франции.
КАКОЕ странное или, наоборот, закономерное совпадение: очень далеко от Альп, тогда же, осенью сорок третьего года, в составе дивизии, которой командовал тот же генерал Захаров, французы-летчики из полка «Нормандия» дрались за Смоленск — там, где последний раз поднялся в небо Викторов. Среди них были и парни из южных департаментов — это их место в «маки» заняли Викторов, Юров, Бойко. Как тут не усмотреть великой справедливости истории: фашизм не должен был пройти нигде — ни в Смоленске, ни на Монблане. Девиз был один: «Сражаться повсюду, где сражаются».
Я спросила Ольгу Ивановну: «Как же Викторов говорил в отряде с французами?» Она ответила: «Духом сходились». Если сходятся духом, чужое небо, чужая земля — уже не чужие. Викторов сражался за нее — не образно, буквально — до последнего удара сердца. С прошитыми пулей легкими он еще два часа жил и командовал боем. Земли там не было, один камень, могилу не копали — долбили. А когда война кончилась, местные крестьяне, партизаны собрали деньги на памятник и похоронили храброго русского офицера «в деревне Веркоран, — так утверждал Бойко, — в 20 километрах на юго-запад от Лиона, в 50 — от Ижина, на северо-восток от Монблана».
ОЛЬГА Ивановна решила найти могилу мужа. Управление розыска исполкома Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР, взявшись за поиски, предупредило Ольгу Ивановну: надо запастись терпением, дело долгое. Первый запрос ушел во французский Красный Крест. А сама Ольга Ивановна написала в Куртезон Эмилю Бернару — парню, который три дня прятал русских перед тем, как им уйти в горы.
Весной она приехала в Москву и первым делом побежала на Кузнецкий мост, в управление. Начальник Валентина Петровна Фатюхина горестно покачала головой:
— Конечно, искать будем со всей тщательностью, но ведь почти полвека прошло, милая Ольга Ивановна.
— Для меня все живо.
Валентина Петровна совсем не была уверена в успехе, хотя сколько уж сотен запутанных, поначалу совершенно безнадежных поисков благополучно завершили сотрудники управления! Ничем она не могла утешить Ольгу Ивановну, кроме одного: принесла из дому камень с Монблана — подарок, полученный в женевской командировке. Нет сейчас в доме Ольги Ивановны предмета, ценнее этого камня.
В МГУ, на кафедре географии, совершенно незнакомые люди снабдили Ольгу Ивановну подробной картой Франции, которую она отправила Бойко, а тот вернул с жирной точкой, покрывающей едва ли не десяток квадратных километров. В каждом новом письме Бойко добавлял что-то, добытое из-под толщи лет, Ольга Ивановна тут же сообщала это Лилии Александровне Нечаевой, которая вела поиски, та — коллегам во Францию.
«Эх, Ольга Ивановна, — писал Бойко, — был бы я поздоровее, поехали бы мы с вами до Григория, добрались до Ижина, дальше пешком. Путь оттуда я знаю, и от Монблана тоже, хотя горные дороги — это жуть, а тропы — еще страшнее. Высылаю приблизительную схему. А насчет деревушки я ошибся, она за другим перевалом, в другом ущелье». Ошибся он не только в местоположении, но и в названии деревушки — Веркоран. Нет такой во Франции. Есть горный массив Веркор.
Французы просят более точных данных, Нечаева обращается к Бойко: вспомните какие-нибудь адреса! Бойко отвечает: не могу, при перестройке дома пропал блокнот со всеми названиями.
Тем временем французский Красный Крест поместил в провинциальной газете, выходящей в Аннеси, обращение «к тем, кто знает хоть что-нибудь о русском капитане Викторове». Через несколько дней в постоянное представительство СССР при ООН в Женеве пришел француз Анри Блан. Он говорит, что Викторов воевал в группе «Альфа» в его отряде, и не один: Блан принес список советских солдат, которыми имел честь командовать, все они были храбрецами и дрались, презрев смерть.
Вот она, копия этого списка. Увы, судя по всему, Блан ошибся, в отряде у него сражался другой Викторов. Капитану Викторову было тридцать лет, а этому — двадцать. К тому же в батальоне, говорит Владимир Самойлович, не было бойцов с фамилиями, которые перечислены в списке, не знаком Бойко и сам Блан. Вроде бы, опять неудача. Но нет! Новые мужественные жизни возникают из глубин времени. Двадцать шесть русских фамилий. Сорок лет они покоились в домашнем архиве француза Анри Блана в городке Артемар. Время безжалостно съедало чернила, стирало буквы, имена — ведь они принадлежат прошлому. Однако они так нужны настоящему — сыновьям, внукам, может быть, уже и правнукам. Им так важно знать, что случилось с отцами, дедами на войне. А сколько еще вдов на нашей земле не знает участи мужей! В письме, отправленном во Францию, советский Красный Крест просит узнать у Блана и сообщить точные фамилии солдат, погибших в группе «Альфа».
Однако тут — наконец-то, больше года уж минуло — приходит Ольге Ивановне письмо от Эмиля Бернара: «Мадам, я приношу извинения за то, что задержал ответ, но поиски оказались трудными, так как Ваш муж погиб под партизанской кличкой Григорий Петров, тогда как мы искали Григория Викторова. Я повидался с мэром коммуны Веркуаран, который хорошо помнит Вашего мужа, прекрасного солдата. Он был похоронен с почестями в Веркуаране, где всегда чтили его память, а затем военные власти перенесли прах на лионское военное кладбище». Так вот оно, правильное название — Веркуаран. Ошибка в двух буквах.
ЕДВА только Красный Крест приступил к поискам, Ольга Ивановна начала делать венок. Полгода изрезывала пальцы проволочной нитью. Но чем больше терпения, сил требовала работа, тем было легче. То, что, казалось ей, могла и должна была отдать в последние часы мужу, отдала венку. Вечному венку, который она повезет в Лион.
Ольга Ивановна трудилась много месяцев, изо дня в день. Валентина Петровна Фатюхина и двадцать пять ее сотрудниц плетут этот венок славы уже несколько десятилетий, возвращая из небытия тысячи солдатских судеб, чтобы, как написано в одном из запросов, «оставить в памяти потомков подвиг народа, состоявший из подвигов людей».
Э. МАКСИМОВА (1983)
☆ ☆ ☆
Окончание: