Опубликованные два вопроса в материале «Правоспособность и религия» вызвали отнюдь не однозначные ответы. Более того, по крайней мере, три человека напрямую обратились ко мне, дабы я изложил собственную точку зрения по оному поводу.
Что ж, отчего же и не изложить. Тем более, что бессмысленно искать ответы на поставленные вопросы в действующих законодательствах. Во всяком случае бессмысленно искать именно прямые ответы. И, между прочим, доложу я вам, это несколько странно.
Отчего странно?
А вот отчего.
В принципе никто не будет спорить с тем, что если даже брать с практической точки зрения, с точки зрения именно применения законодательства для регулирования отношений между людьми «здесь и сейчас», то есть с точки зрения даже не юриспруденции как науки, а юстиции как правоприменительной практики, то необходимо признать, что религиозное сознание вне зависимости от его критики или, напротив — апологии, занимает в жизни людей нашей планеты, равно как и нашей страны, например, весьма и весьма изрядное место. Я не думаю, чтобы с этим стали спорить даже самые закоренелые «богоборцы».
Но если это так, то как же может получиться, что вопросы, непосредственно вытекающие из вероучений, да ещё и таких неслабых и весьма распространённых как иудаизм, мусульманство и христианство взятые вместе, оказываются за пределами прямого разрешения в законодательстве.
Причём, — обратите на это внимание! — тут нельзя ничего списать на историю Советского Союза, поскольку такого рода пробелы в законодательстве характерны и для государств, никаким образом не связанных с названной историей. На всевозможных эмблемах США прямо начертано: «In God we trust», а вот попытайтесь найти ответ на поставленные вопросы, скажем, в законодательстве США — и не найдёте.
Так что, давайте‑ка, поищем эти ответы сейчас.
Рассмотрим второй из заданных вопросов. Он касался динамики правоспособности и звучал так:
Что станет с правоспособностью лиц, воскресших из мертвых: она возникнет заново или возобновится?
Вопрос, в сущности, задан в форме именно текста, где предложено выбрать и обосновать один из двух возможных ответов. Я не люблю тесты, поскольку полагаю, что они всегда содержат подсказки, причём иногда и подсказки неверные.
Давайте отвлечёмся от возможных подсказок и попытаемся рассуждать с оглядкой на современное законодательство.
Правоспособность есть именно способность субъекта иметь определённый объём прав. Если следовать наиболее последовательному в системном смысле рассмотрению царства права как такового рассмотрению, принципы и методы которого были заложены и во многом развиты Г.В.Ф. Гегелем, то, вообще говоря, способность иметь право и делает субъекта субъектом. Нельзя представить себе субъекта, лишённого права вообще. Первичными, природными, или, если следовать традиции, основанной на греческом термине (φύσης — природа) — физические субъекты с абсолютно свободной волей, то есть физические лица, это люди. Животные, по крайней мере, высшие животные, также субъектны, и также природны, физичны. В материальном мире и религиозное сознание и сознание атеистическое признаёт абсолютное существование права, по меньшей мере, у человека.
A propos, рискуя отойти от заданной темы, отмечу, что атеистическое сознание только в кажимости лишено всякой веры. Вера у атеиста всё равно присутствует, даже если он этого не признаёт. Как бы ни юморно звучала фраза пастора из «Берегись автомобиля», что одни люди верят, что Бог есть, а другие — что его нет, эта фраза имеет законченный логический смысл.
И ответ на вопрос: откуда оно берётся у конкретного человека? разрешается достаточно просто. Говорится, что правоспособность конкретного человека появляется (возникает) в момент его рождения.
При этом под правоспособностью в позитивном праве полагается совокупность тех прав, которые признаются на момент рождения за этим вот конкретным человеком на момент рождения этого человека.
Но не менее того признаётся, и это вполне отражено и в позитивном законодательстве, что рождение человека происходит только один раз. Считается что двух рождений у одного и того же человека быть не может. В позитивном законодательстве это выражено в привязке различных регуляторов к возрасту человека. Если бы только позитивное законодательство допускало множественность рождений конкретного человека в материальном мире (а только отношения в материальном мире позитивное законодательство и может регулировать; даже не смотря на все потуги делать в иных государствах, в том числе и в России, нечто другое), то такие регуляторы с привязкой к возрасту были бы полностью лишены смысла, так как у каждого человека имелось бы более одного возраста, если под возрастом понимать временной срок от рождения до какого‑то момента жизни конкретного человека; в ряде культур — от момента зачатия, что спорно, поскольку, скажем, непроросший хорион, трудно отнести к человеческому существованию, а кроме того, похоже, что такого рода «зачатия» случаются очень часто, не оканчиваясь, тем не менее, беременностью и, соответственно, рождением человека
Но коль скоро событие рождения конкретного человека воспринимается как уникальное именно для конкретного человека, то и момент возникновения способности иметь права, то есть именно правоспособности, необходимо, если только мы не хотим запутаться в неразрешимых противоречиях, полагать также уникальным. Следовательно, совершенно обоснованно выглядит положение позитивного законодательства о том, что правоспособность человека, а обобщая — субъекта, возникает именно в момент рождения (возникновения) этого человека (субъекта).
Другой вопрос, который, разумеется, необходимо при этом разрешать, состоит в том, какой именно момент полагать моментом возникновения, скажем, человека. Тут нет единой точки зрения, в том числе и в богословии. Но во всяком случае нет никаких разногласий по тому поводу, что плод, покинувший родовые пути, совершенно точно имеет правоспособность, а потому, не теряя позитивной общности взглядов, можно сказать, что момент рождения (возникновения) человека (субъекта) есть, по крайней мере, момент, существующий не позднее покидания родовых путей (для плацентарных) или плодной оболочки (например, для птиц).
Поскольку позитивное законодательство, как уже было отмечено, не регулирует отношений идеального мира, но только и исключительно тех отношений, которые складываются в мире материальном, то принято полагать, что способность человека (субъекта) иметь права, которые вообще могут регулироваться позитивным законодательством, не может быть продолжена более, чем материальное существование человека в его материальном теле. Иными словами, если под смертью понимается прекращение биологических процессов материальной оболочки человека — тела, то полагается, что способность иметь права прекращается именно со смертью человека. причём прекращается вся без остатка, в том объёме прав, который имеется к моменту такой смерти.
Как и в случае с рождением, можно, разумеется, спорить и обсуждать момент, начиная с которого следует смерть полагать смертью. Но опять‑таки без потери общности, по‑видимому, можно считать, что смерть такого органа как мозг есть момент прекращения материального существования человека, а, следовательно, именно этот момент и можно с оговоркой, сделанной в сноске, считать моментом смерти, и, следовательно, моментом прекращения правоспособности. Тут, конечно, надо проявлять крайнюю осторожность и готовность к пересмотру взглядов, так как речь идёт о прекращении способности к правам, в том числе и к правам человека.
Собственно, в изложенном ничего нового или неожиданного нет, а есть только и исключительно рассмотрение аспектов названных двух моментов — возникновения и прекращения правоспособности, а равно и их обоснование.
Фокус начинается дальше.
Давайте пока примем за отправную точку, что и воскресение из мертвых возможно.
Я не собираюсь при этом обосновывать этого утверждения, а просто замечу, что само по себе регулирование, привязанное к несуществующему моменту, не наносит особого вреда, если предмет регулирования вполне определён. Много хуже, когда неопределённым оказывается именно предмет регулирования. Поэтому для тех, кто полагает, что воскресения из мертвых есть пустое словосочетание, всё дальнейшее рассуждение есть просто разговор о пустом множестве (между прочим, это вполне полезное занятие, математики не дадут соврать, потому что оно вырабатывает инструменты), а регулирование с привязкой к этому моменту — пусто, но отнюдь не вредно.
В этом случае, мы должны что‑то сказать о таком вот, воскресшем из мертвых человеке. Прямо можно отметить, что этот самый человек не есть вещь, а есть по определению именно человек. Следовательно, он с необходимостью имеет права человека, а значит, императив разума требует от нас в случае допущения его живости, признавать за ним именно эти права. Как минимум.
Однако, рождения этого воскресшего человека не произошло, нового субъекта не появилось, а потому нельзя и говорить о возникновении у него правоспособности. Ведь мы уже признали, что правоспособность именно прекращается со смертью, но возникает она только и исключительно с возникновением человека (субъекта) в материальном мире. А возникновения‑то то есть перехода ничто в бытие, подчёркиваю — нет. Воскресший не есть родившийся, это не другой конкретный человек, а тот же самый, который до этого умер. Следовательно, никакого возникновения правоспособности, то есть именно появления новой способности иметь права, в данном случае быть не может. Если конкретный воскресший человек (субъект) и имеет права, то это — те же самые права, способность иметь которых ранее была прекращена со смертью этого человека (субъекта).
Но из сказанного следует, что у воскресшего человека способность иметь права именно восстановилась. Иначе следовало бы приравнять воскресение и рождение, а это, как мы понимаем, не одно и то же.
Заметим, что ничего особо парадоксального тут нет. Позитивное право, строго говоря, вполне знает случаи восстановления кое‑чего после полного прекращения.
Например, кредиторские требования, как известно, прекращаются в момент совпадения кредитора и должника в одном лице. Так? — Так, но они именно восстанавливаются в том же объёме, в котором и прекратились, едва только признание такого совпадения исчезает, например, в силу судебного признания (напомню, что судебные решения часто действуют ретроактивно!).
При расторжении договора прекращаются все права, которые из него возникли, но если в последующем, например, судом, такое прекращение будет признано недействительным (не важно сейчас по каким основаниям, главное, что прекращающая сделка, например, обладала в отношении учтённых оснований свойством оспоримости и была правомерно оспорена), то прекращённые ранее права именно восстанавливаются.
Так что ничего особо чудесного в восстановлении прав и способности иметь таковые нет.
То обстоятельство, что в существующем законодательстве не предусмотрено восстановление способности иметь права (правоспособности), никак не препятствует самому этому восстановлению, поскольку именно восстановление прямо вытекает обсуждённым выше образом, например, из сочетания
- признания за каждым живым человеком указанной способности;
- необходимой обязанности государства давать защиту и гарантию правам человека, а также и признавать их;
- и прямому указанию в законодательстве о моментах возникновения правоспособности и прекращения таковой.
Говоря иначе: недопущение восстановления правоспособности у воскресшего человека приведёт при системном толковании законодательств к противоречию. А системное толкование только тогда следует вообще считать успешным и верным, когда оно уменьшает то количество противоречий, которое имеется при толковании грамматическом. Но уж ни в коем случае не приводит к их увеличению.
Посему ответ на второй из поставленных вопросов, как я полагаю, такой:
при воскресении субъекта правоспособность восстанавливается.
Первый вопрос не менее интересен, но разрешать его лучше в практической плоскости.
Напомню, этот вопрос был следующим:
Имеет ли в настоящее время св. Илия правоспособность?
Строго говоря, рождение человека, о котором вообще известно как о человеке, доказыванию не подлежит. Подлежит доказыванию как раз обратное. Почему это так? — Потому что отрицание чьего‑либо права возможно не просто так, а исключительно с целью защиты права, хотя бы права иного человека. Иное означало бы, например, что государство не имеет имманентной для себя обязанности признавать права человека и его свободы. Поэтому в качестве презумпции должно выступать наличие, а не отсутствие права, добросовестность и разумность, а не обратное отсутствие вины, а не её наличие, если речь идёт об ограничении властью прав и свобод человека. Потому уже, что высшие ценности суть именно права и свободы человека, а не его обязанности и несвободы.
Но если это так, то со св. пророком Ильёй вопрос стоит прямо: докажите факт его смерти. Тем более, что доказательства (я пока не говорю об их достоверности и достаточности) того, что этот человек жив в строго позитивном смысле, например, любого из процессуальных кодексов, есть: это, например, текст Библии. Странно, да? А где, в каком месте законодательства сказано, что Библия не подпадает под определение именно письменных доказательств? — не тщитесь листанием страниц! нигде этого нет. И Библия, строго подходя к этому вопросу, имеет такую же доказательную ценность a priori, как и, свидетельство о рождении, которое, кстати, тоже может быть подложным, но последнее, простите, потребуется именно доказывать. Между прочим по определению любой экземпляр Библии является именно письменным доказательством. Так что тут дело, получается, даже не в религиозных убеждениях судей. А в простом следовании позитивному, заметим, законодательству.
Если же рассматривать, например, вопрос предъявления иска к названному человеку, то, по крайней мере, на этапе принятия этого иска к производству, именно нормативно, без всякого усмотрения, в том числе и религиозного усмотрения, следует полагать, что св. пророк Илья правосубъектен. И не в силу веры, подчёркиваю, а именно в силу того, что отсутствуют какие‑либо нормативно признанные данные, что это не так. А принятие к производству должно производиться, господа хорошие, всё‑таки исключительно нормативно, сколько бы не упражнялись в обратном отдельно взятые судьи хоть хором, хоть трио, хоть соло. За подобные выступления, как я считаю, таких артистов надо жестоко наказывать как за превышение полномочий, наносящее существенный вред как правам и свободам людей, так и правосудию. (Я искренне считаю, что применение усмотрения на стадии принятия дела к производству должно случаться в трудовой биографии любого судьи только один раз. Первый и он же — последний). В ходе же самого рассмотрения вопросов по существу в таком иске, судья должен будет оценивать представленные доказательства, в том числе и тексты Библии, на общих основаниях. И вот тут‑то я не представляю себе кто и как сможет не усомниться (сомнение имеет значение в уголовном процессе, но не в гражданском), а именно опровергнуть соответствующий библейский текст. Особенно если, скажем, председательствующий имеет на столе иконку и прямо заявляет в своей принадлежности, например, к православию.
В последнем случае, строго говоря, будет иметь место нарушение того процессуального правила, что суд выносит решение ещё и непременно по своему убеждению, а оно уже декларировано, а в православии прямо декларируется заранее заведомая истинность всего, что написано в Библии!
Посему и на первый вопрос, я полагаю, ответ должен быть таким:
Да, следует полагать пока не доказано обратное, что св. пророк Илья обладает правоспособностью.
В заключение скажу, что рассуждения подобного рода не столь уж бессмысленны хотя бы потому, что они позволяют глубже схватывать те понятия, которые используют в своей практике. Можно сколько угодно смеяться над спорами схоластов, но не следует забывать, граждане, что благодаря именно схоластическим школам мы имеем сейчас мощнейший логический аппарат и вполне научный метод спекулятивного рассуждения. Так что, питаясь сытными желудями, не следует пренебрегать корнями дуба.