Каждый на своем месте?..
Вскоре комбат зачитал нам приказ по результатам стрельб. Мне и еще паре моих погодков присвоено звание ефрейтор. А так хотелось отпуска… Увы – отпуска дали другим. А я теперь «отличный солдат». Гм?.. Что это значит? Отличный от кого? От других солдат. Но я всегда был «отличным». И как больно порою меня било это «отличие». Нет, «отличный» - это значит, отличаться в лучшую сторону. И тем самым показывать всем пример?.. Гм?.. Я с этими «примерами» уже столько дров наломал...
Буквально на следующий день нас собрал нач. ПО Ткобцов и начал доводить нам последние решения пленума ЦК и «ключевые слова» Горбачева – «каждый на своем месте должен делать честно свое дело…»
Зацепило меня это, а тут еще на первом же инструктаже в караул буйствовал командир части Писичкин, требуя дисциплины и наведения порядка у «партизан». Дескать, при малейшей расхлябанности докладывать ему. Что он не потерпит этот «рассадник безобразия». И чтобы всех нарушителей и самовольщиков задерживать.
И надо же – я иду как раз на третий пост, где у нас и бегают партизаны в самовол. Под утро – задерживаю одного.
- Отпусти, ефрейтор! – как-то кротко попросил меня уже с небольшой залысинкой мужичок в гражданке – это он возвращался в часть, аккуратно перелезши между рядами колючки, где я его и задержал.
Не отпустил. «Каждый на своем месте…» Сдал его прибывшему по вызову начкару (начальнику караула) со сменой.
А через пару дней, когда чистил сапоги у их казармы специально поставленными для этого щеткой и ваксой (у них не было никакого воровства), тот же самый мужичок выглянул из двери.
- Что, ефрейтор, чистишь у нас сапожки?.. Свои солдатики, видно, не дают тебе. Оно и правда, сволочам как давать? Сволочь – она и есть сволочь.
Он также кротко, но с лукавой усмешечкой продолжил:
- Что смотришь? Думал, как партизана задержал – так герой? Выслужился? В отпуск поедешь? А на самом деле просто стал сволочью. Да, видно и был всегда таким…
Я поспешил убраться, не дочистив сапог и ничего не ответив. А что тут ответишь?
Однако буквально в следующем карауле, когда я вечером ходил по соседнему посту, ко мне подбежал запыхавшийся Ванек Ванюков.
- Звони скорее в караулку! Только что тут партизан перелез на хоздвор. Он еще там должен быть…
Я позвонил. Прибыл начкар Губнов (молодой лейтенантик, только что после училища, ставший у меня командиром взвода) с разводящим Пурохтиным. Они облазили весь хоздвор, но никого уже потемну не нашли. Пурохтин потом орал на меня:
- Ты что, Битюков, дубина? Дубина хренова?!.. Какого хрена ты звонишь, если не задержал? Нам что делать нечего – лазить потемну? Козел!.. Битюг недоделанный!..
Я только кусал губы… «Каждый на своем месте…»
Нечто похожее произошло и с общественной работой. Подрались двое наших – Панучарян и Ливанченко. У Ливанченко – фингал под глазом. Панучарян – наш армянин-коптерщик, как, собственно, и коптерщики во всех остальных батареях. Комбат поручил мне выяснить обстоятельства дела.
От Ливанчено ничего добиться не удалось – тот просто на все вопросы тупо молчал, а Панучарян грустно мне поведал, что сорвался. Дескать, комбат невзлюбил его и задолбал нарядами на кухню, и вот – сорвал злость на подвернувшемся Ливанченке… Я даже проникся к нему сочувствием - так и поведал комбату.
Но комбат не успокоился, сказал, что надо провести заседание бюро и выпустить боевой листок против драк и недружества между солдатами. Заседание бюро провели, поставили на вид обоим, а вот с боевым листком не заладилось. Редактором боевых листков во взводе, где произошла драка, был Пулемин, с которым у меня были всегда неровные отношения. Но на этот раз я решил быть принципиальным и добиться от него боевого листка. «Каждый на своем месте…» Однако, как я ни настаивал и не приставал к нему – тот все отнекивался, мол, некогда… И вообще – отстань. В который раз мне пришлось бы делать работу за кого-то.
Я дергался, дергался – ни в какую. Тогда я иду к комбату и прошу его присутствовать на новом заседании бюро – на этот раз с разбором поведения Пулемина. Заседание мы провели быстро – времени было мало, но и тут Пулемин отнекивался и огрызался: мол, «вы сами ничего не делаете». На что комбат по делу возразил:
- Может быть, ты сам хочешь быть секретарем бюро. Давай – попробуй. Посмотрим, как у тебя получится.
Вечером меня еще позвал Веремеев, что сменил меня на посту секретаря дивизиона. Оказывается, идея с боевым листком принадлежала Лузнецову, до которого дошла вся эта история с дракой. Веремеев доверительно меня попросил сделать этот боевой листок, иначе может достаться и ему.
Тут комбат ставит меня в караул вместе с Пулеминым в одной смене – мол, там вместе и сделаете. Но Пулемин, похоже, закусил удила. Когда нас собрал с ночной смены разводящий, он, несмотря на мое предупреждение, что будем писать боевой листок, демонстративно отправился спать.
- Пулемин, выходи!.. Пулемин, выходи!..
Это я стал долбить в спальное помещение, гнушаясь зайти туда самому. Через пару секунд оттуда с грохотом вылетает Пулемин и бросается ко мне!
- Ты – скотина!.. Чмо!.. Сам делай свой сраный боевой листок!.. Чмо!..
Он буквально кинулся мне на грудь, брызжа слюною и весь перекошенный от переполняющего его куражения. Его маленькие глазки сошлись вместе и вылезли из орбит, а слюна так и повисла на уголке губы.
Я тоже опешил, не ожидая такой реакции. Но тут же меня стала накрывать волна неудержимого гнева. Стряхнув его с груди, я сам стал подступать к нему. Как я удержался от удара и даже больше того – чтобы не размазать ненавистную Пулеминскиую рожу по стенке – не знаю. Тот, видимо, сам почувствовал мое состояние и мгновенную решимость, отступил и забежал оттуда в спалку, и только оттуда все еще доносились выкрики:
- Чмо!.. Чмо!.. Ты – чмо!..
Но я уже взял себя в руки и угрюмо сел за стол перед чистым бланком боевого листа. Но делать сам я уже не мог. Просто не мог себя заставить – передо мной маячила перекошенная рожа Пулемина.
Едва я вернулся с караула, как тут же нарвался на комбата:
- Ну, что Жоржик, сделал листок? Надо нести на утверждение…
Но он не договорил, видя как я угрюмо и молча уставился в пол, не в силах вынести его выразительного лица и укоризненных глаз.
- Если уж ты не делаешь, то кто вообще будет делать? – тихо сказал он мне после небольшой паузы.
И не было мне тяжелее, как вынести эту минуту, когда я готов был провалиться на месте. «Каждый на своем месте…»
Лузнецов же со мной не церемонился. На меня ему нажаловался Веремеев, и он, вызвав меня к себе, заорал:
- Ты что, Битюков, белены объелся? Да я тебя не только из секретарей батареи – я тебя из комсомола попру. Ты – скотина! Ты приказов не выполняешь!.. Да я тебя и в дисбат отправлю!
Но не было для меня после глаз комбата лучшего утешения.
- Садись и не выйдешь отсюда, пока не напишешь этот сраный боевой листок!
Я едва удержал улыбку – и Лузнецов после Пулемина назвал боевой листок «сраным». Мучительно кусая губы, отвел глаза в сторону. Нарваться этой улыбкой на непредсказуемую реакцию ненавистного замполита – было бы уже слишком.
Написал я его за полчаса – делов-то!.. Писал с легким сердцем. Мол, как мы живем так недружно, мы – наследники великих отцов и дедов, которые совершили Октябрьскую революцию и победили фашистов!?.. Мы должны крепить дружбу и дисциплину и быть их достойными!..
В общем, весь набор штампов, который от меня, судя по всему, и ожидался с самого начала. Да – оказался на «своем месте». На месте создателя этих лицемерных штампов и реляций. Неужели это и в самом деле «мое место»?
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь