XXXI.
Все люди в зале оживившись,
Пришли в движение. Слегка,
Изящным танцем насладившись,
Одни из них, наверняка,
Хотели б продолжать и дале,
Но стало душно в бальном зале,
И потому они чуть-чуть,
Пошли на воздух отдохнуть.
Владимир с верными друзьями,
Стоял у окон в стороне,
И любовалися оне,
Следя восторженно глазами,
За теми, кто, обнявши дам,
Кружился с ними в вальсе сам.
XXXII.
Иные гости, не танцуя,
Расположившись по краям,
Как и они, сейчас тоскуя,
Скучали по ушедшим дням,
Забытой юности беспечной,
(Их учащался ритм сердечный);
Их вальсы быстрые влекли;
Когда-то и они могли,
Столь энергично танцевать,
Ни ног, ни обувь не жалея,
От танцев радостных хмелея,
И никогда не уставать.
Воспоминанье, что накрыло,
Им утешеньем слабым было.
XXXIII.
Лишь только танцы начались,
Вином бокалы наполняя,
Лакеи шустро принялись,
Гостей, стоявших, огибая,
Им те бокалы разносить,
Чтоб гости жажду утолить,
Смогли, при этом настроенье,
Своё улучшив без сомненья!
Лакеи тут и там мелькали,
Спеша с подносами в руках;
В своих заботах и делах,
Всех обслужить не успевали.
На помощь им, чтоб не гневились,
Официанты появились.
XXXIV.
Вот канапе и тарталетки,
Лакеи для гостей несут;
Дают услужливо салфетки;
Коль нужно, терпеливо ждут,
Когда вернут пустой бокал,
А, если кто-то окликал,
То, уж, скорей туда бегут,
И на подносе вновь несут,
Всё те же канапе, вино;
Всё это делают с улыбкой,
Чуть приторной, немного "липкой",
(Что делать? Так заведено!
Таков обычай. Что пенять?
Не нам обычаи менять!)
XXXV.
Увлёкшись праздным разговором,
Степан с Максимом пьют вино;
То по отдельности, то хором,
Подвыпив, говорят давно,
О чём-то столь неинтересном,
Столь легковесно-бесполезном,
Что наш Владимир загрустил.
Шаг отступив, он пропустил,
Лакея, что бежал с подносом,
Успев, однако, у него,
Схватить бокал, после чего,
Невольным задался вопросом:
"Зачем везли меня друзья?
Зачем сюда приехал я?"
XXXVI.
Порой вы, верно, замечали,
Что даже с близкими людьми,
Когда их долго не встречали,
Не просто для бесед найти,
Решая сложную дилему,
Интересующую тему.
Так и Владимир наш, мрачнея,
Давно с друзьями не имея,
Ни по работе общих дел,
Ни общих бед, ни огорчений,
Ни злополучных приключений,
В беседу их влезать не смел.
Немного отдалясь, стоял,
И сам себе на то пенял.
XXXVII.
Он из высокого бокала,
Не покидая, всё ж, друзей,
Потягивал вино устало,
Уж, тяготясь затеей сей.
Чтоб как-нибудь себя развлечь,
Решил на выпивку налечь.
Хоть было не плохим вино,
Никак не шло в него оно.
Тогда другое развлеченье,
Себе он тот час же нашёл,
И к балу интерес обрёл,
И поднял быстро настроенье.
Чтоб людям не надоедать,
Взялся за ними наблюдать.
XXXVIII.
То платья дам, то их причёски,
Разглядывал сначала он;
То, вдруг услышав имя тёски,
Смотрел, кем тот был увлечён;
Потом, не тяготясь страстями,
Он за отдельными гостями,
Пусть исподволь, но наблюдал;
Из вида потеряв, искал;
Найдя, не лестными словами,
Себя за то, что упустил,
Ругал, высмеивал, бранил,
Беззвучно шевеля губами.
Он в созерцанье так втянулся,
Как-будто в книгу окунулся,
XXXIX.
Которая пред ним раскрытой,
Лежала. Он её читал.
Столкнувшись с местною элитой,
Героям сопереживал.
Одну чету он, невзлюбив,
До двери взглядом проводив;
Внимание переключил,
И взгляд свой он остановил,
На чопорном владельце дома,
Который меж гостей ходил;
Беседы с ними заводил;
С ним шла, им под руку ведома,
И миловидна, и нежна,
Скорей всего, его жена.
XL.
В открытом платье изумрудном,
И с изумрудами в колье,
В наряде столь чудесном, чудном,
В роскошном царственном жилье,
Она казалась столь прекрасной -
Полубогиней полновластной,
Чья тихая звучала речь;
Чьи кудри чёрные до плеч,
Как водопадом опускались;
Чьих глаз бездонных глубина,
Уже на век лишали сна;
К ней вы невольно устремлялись...
Владимир, обо всём забыв,
С трудом, но свой сдержал порыв.
XLI.
Однако, рядом с Богатковым,
Она воспринималась той,
С страдальческим венцом терновым,
Безликой женщиной чужой,
С которой был он по-привычке,
И относился, как к жиличке,
Которая (когда успела?)
Ему смертельно надоела;
Которую приличий ради,
Он брал на светские пиры;
Которой щедрые дары,
Он делал, чтоб не быть в накладе;
Которую он разлюбил;
Которой сам постыл, уж, был.
XLII.
Средь бала, пары не имея,
Не зная, чем себя занять;
На приглашения не смея,
Ответить иль руки подать;
С решимостью во взгляде смелом;
В великолепном платье белом,
Блистала женщина одна,
Столь неприступна, холодна,
Она ходила меж гостей;
Изящной красотой прельщала,
И взгляды многих обращала;
Никто, однако, вместе с ней,
Не выпил, не заговорил,
На вальса тур не пригласил.
XLIII.
Хоть бал пока не прекращался;
Хотя мелодий вихрь всех мчал;
Никто с той дамой не общался;
Никто в свой круг не зазывал.
Да, и она, хотя томилась,
К общенью вовсе не стремилась;
Знакомства, встреч она чуралась,
Особняком от всех держалась.
То, взяв с подноса тарталетку,
Отпробовав, бокал брала;
Неторопливо дальше шла;
То поправляла вуалетку,
Но эта дама, что, уж, точно,
Ходила по пятам нарочно,
XLIV.
Недалеко от Богаткова,
Как лань по брегу озерца.
Из-под вуального покрова,
Едва скрывавшим пол-лица,
Когда бродила где-то рядом,
Неотвратимо цепким взглядом,
Она глядела на него:
Ждала, боялась ли чего?
Не смела даже приближаться;
Лишь до условленной черты,
Ступала; и средь суеты,
Не смела взглядом повстречаться.
Владимир всё не танцевал;
За ней всё также наблюдал.
XLV.
Отдав мирским приличьям дань,
С гостями Богатков прощался,
Протягивая для прощанья длань;
К другим гостям перемещался.
Та женщина покорно снова,
Не говоря опять ни слова,
Хоть недоверчива была,
За ним с охраной быстро шла;
На платье белоснежном сбоку,
От пояса спускалась шлица.
Она, успев слегка раскрыться,
В угоду сладкому пороку,
Являла взгляду знатока,
Как её стройная нога,
XLVI.
Проделав ровные шаги,
Скрывалась за тончайшей тканью,
Чтобы иные чужаки,
Не предавались созерцанью.
Блуждая взад-вперёд послушно,
Она казалась равнодушной,
Но только равнодушность та,
Весьма обманчива была.
Шла дама вовсе не бесцельно...
Её охрана явно знала;
Порою взглядом провожала,
Взяв под контроль всё безраздельно.
Но, если рядом с ним жена,
Уж, не любовница ль она?!
XLVII.
Но вскоре Бересту пришлось,
Прервать за дамой наблюденье.
Уж, представленье началось:
В костюмах древних представленье!
Народ до окончанья бала,
Поспешно высыпал из зала,
И на площадках смотровых,
Собравшись, тот час же затих.
Все ждали рыцарский турнир -
Сраженье латников отважных,
Неугомонных и бесстрашных...
А там салют, а после пир.
Актёры, что им подражали,
Изрядно их изображали:
XLVIII.
Они сражались на мечах,
И, проиграв, ожесточались;
Носили на своих плечах,
Стальные латы; лихо мчались,
На скакунах, вздымая пыль,
Топча копытами ковыль.
Но стих уже и звон мечей;
И ржанье потных лошадей;
И крики зрителей ретивых;
И треск барьеров и досок;
И скрежет яловых сапог;
И вздохи дам благочестивых...
Все Богаткова дружно ждали,
И двор, и парк не покидали.
XLIX.
Хозяин вышел. Двор затих.
Все ждали речи с нетерпеньем.
Надменно в латах золотых,
Встречаем общим одобреньем,
Поднялся он на постамент,
И, нужный улучив момент,
(Вот-вот мечта осуществиться!)
К гостям чтоб с словом обратиться,
Приподнял руку, но сказать,
Уж, ничего он не успел.
Мгновенно выстрел прогремел.
Кто так решился наказать,
Миллиардера Богаткова,
Не дав промолвить даже слова?
L.
Он рухнул, пав с подножья вниз.
Во лбу отверстие зияло.
Печален стал судьбы каприз...
На землю медленно стекало,
На смятые ростки шалфея,
Две струйки крови, багровея.
Народ растерян, не поймёт;
Всех оторопь и страх берёт:
Кто выстрелил? Стрелял откуда?
Что хочет этим доказать?
И будет ли ещё стрелять,
В людей сегодня тот Иуда?
Когда же горизонт померк,
То взвился в небо фейерверк.