«No guys here, just dolls, — пел в свое время Гэвин Фрайдей, — With dreams with drugs, with lipstick and la rouge», и ничего более подходящего относительно The Cure самой середины 80-х, когда Роберт Смит внезапно стал секс-символом в традиции Молли Рингволд из «Милашки в розовом», сформулировано не было. 25 августа по одним данным и 30 августа по другим был выпущен альбом The Head On The Door, сделавший Роберта кумиром девушек. В том числе американских. Они видели в нем старшую подругу, умудренную опытом, и Роберт предложил миру совершенный микстейп для прослушивания на репите
Текст: @mixedarts
Чутье The Cure было просто фантастическим. Роберт Смит в середине 80-х обходил на повороте всех. Не зря он стал носить хоккейные майки во время американского тура. С его появлением впору было кричать «шайбу, шайбу!» и «нужен гол!». Мистер Смит ехал в Вашингтон и против его силовых приемов у слушателей времен «новой волны» просто не было методов.
Представьте себе поющего кота, который сумел сделать депрессивные образы кукольными и заставил своих слушателей полюбить себя в состоянии хандры, дав им заводные песни-игрушки.
Напомним, что Роберт внедрялся в Siouxsie And The Banshees и взял оттуда все необходимое для вдохновения. В частности, тотальную ориентацию на эклектику. Смит скажет, что The Head On The Door — это его версия Kaleidoscope, клавишный рифф из Six Different Ways он вообще целиком отработал в Swimming Horses. Просто невероятная наглость для того, чтобы спаять ритмически, наверное, самый сложный трек группы.
Роберт, готовя демо в домашних условиях (на делюксе можно оценить изначальные версии), уже прекрасно понимал, что на определенный период, пока все не распухли от пьянства, у него в руках самый мастеровитый бойз-бэнд «новой волны» из всех возможных.
И главное — в составе был харизматический лидер, готовый достать скелеты из шкафа и заставить их танцевать.
По случаю 35-летия альбома The Cure «Kiss Me, Kiss Me, Kiss Me» вспоминаем самый французский из альбомов Роберта Смита
The Head On The Door включал в себя фламенко (Blood), лучшую песню New Order, не написанную New Order (Inbetween Days), азиатскую мелодию, впоследствии абсолютно в духе Смита свистнутую Кинчевым, а также драм-машины, саксофонное соло чуть ли не на минуту (в A Night Like This от Рона Хоу из Fools Dance, где прошел практику басист Саймон Галлап, вернувшийся в The Cure другим музыкантом и, кажется человеком.)
Из Thompson Twins Роберт вообще вынул Бориса Уильямса, ставшего в итоге лучшим ударником The Cure из всех. И пусть Смит откровенно страдал от его динамики на концертах, на музыку Борис оказывал целебное влияние. В песнях появился эйфорический драйв.
В 1985 году Смит назвал пять любимых альбомов. Это были Mirror Moves группы The Psychedelic Furs, где также, кстати, фрагментарно носило Гэллапа, This Year's Model Элвиса Костелло, безусловный Kaleidoscope, Low Дэвида Боуи, а также Rattus Norvegicus коллектива The Stranglers. И все влияния — так или иначе — можно услышать на The Head On The Door.
Все упомянутые диски, даже выморочную работу Боуи с Ино, легко назвать игрушечными — они были записаны музыкантами, которые получают удовольствие в студии, наслаждаются товариществом и внутренней химией, дурачатся, пробуют новое и наслаждаются фантазией друг друга.
The Cure перекручивали себя как Кубик Рубика, и в их универсальности для «новой волны» был новый козырь. Можно было оставаться готически серьезным и при этом валять дурака, как в схематичной Close To Me.
Close To Me стала хитом MTV, а ролик закрепил образ Роберта Смита с его невообразимой прической и яркой помадой в поп-культуре. Разумеется, с таким багажом можно было ехать в американский тур, где как раз была подготовленная аудитория «милашек в розовом» (они к тому времени как раз окуклились в виниловых магазинах и сюжетах Джона Хьюза).
Гастроли сделали британский коллектив еще сплоченнее. На какое-то время The Cure стали одной большой семьей. Они останутся ей вплоть до пластинки Wish. На эту тему есть отличный фильм Play Out — там показана и игротека The Cure, и их процесс доработки треков на шоу, когда медленное становилось сверхскоростным, а тухлое — угарным.