– Дед, когда ружьё обновим? – пытаясь занизить свой юношеский голос, чтобы уж точно был похож на мужской, сказал высокий, осанистый Тобар, худой несовершеннолетний цыганёнок, чёрный и загорелый, как уголь.
– А только в сезон, Тобарушка! – ответил Николай Петрович, лёжа на железной кровати, пожилой дедушка, русский отец русского отца. – Через два месяца! А ты чёй это ружьишком-то увлёкса? А?
– Да пострелять бы! – признался «неуправляемый сорванец», красуясь пушкообразными бакенбардами и проступившими усиками, мечтательно поглядывая на самотканый ковёр, висящий на стене, поверх которого спускался главный охотничий инструмент. – Всё жалел, дед. Пока не сломалось. А мои годы уж подоспели. В школе вовсю стреляю. Из малокалиберки. В тире...
– Стреляй-стреляй! – прозвучало разрешительно и хрипловато. – Навык, он только к добру. А вот наше времечко выйдет, и попалим! – пообещал дедушка. – Охота – на охоту! А пока не трогай, Тобарушка! Слышишь? После ремонту не целилса сам я. Уронил, старый лошак! Руки-то не задержали. Полез повспоминать...
– Рассказывал уж, дед, – прервал Тобар, вертясь около пенсионерского лежбища. – Ладно. Обстреляем... – как-то загадочно получилось сказать в заключение.
– А куда же денемса-то?! – засмеялся Николай Петрович, почёсывая большое брюхо и тяжёло переворачиваясь на другой бок, лицом к ковру. – Охотников-то, почитай, я да ты, Тобарушка... – и резко поглядел через плечо, а внучка уж «дырка свись». – Хм, шайтан! – эмоционально заметил бывалый охотник на водоплавающую дичь. – Сбёх! А чёй ему делать-то? Уроков ни учить. В школу ни ходить. Куникулы! Лафа-государыня!..
Умолкнув, ещё «могутный» дедуля окончательно задремал. Обычно к этому часу прилегал. Давно приучился. Возраст брал своё. Пристроенная комнатёнка не мешалась. Она так и величалась – дедовская. Постель, два табурета, стол да комод – вот и весь скромный угол, радующий старика, всегда рассчитывающего, что любимый сын доходит. Или сноха-цыганка. А больше-то некому! Одного прижили. Вырос, устроился на завод. Да невесту-то какую отхватил! Что Царевна-лебедь. Только кровей особенных. Не «нашенской» породы. Задурел, осоловелый. Будто околдовала. Уж от одного имени можно было сойти с ума. Эсмеральда! Умная девка попалась. Да и сама в «любови-то» увязла. Ещё как! Из-за неё, родимой, и отречение заслужила. Не одобрили сородичи близких связей с русским. По цыганскому закону, отлучили. Ребёночек заделался раньше срока. Прибрали молодых к рукам. Ай, и довольствовался же Николай Петрович! Всем угодила. На ковроткацкой фабрике «узорочья» «вытыкала». Славные панорамы получались. И об избе не забывала. Уж выстлана была, что дворец в Персии. Однако внука-шайтана не выправила. Тобарушка весь «испереводилса». Переживала, как бы слабенький троечник не сбился с пути истинного. А тут ещё эта «Любовя»! Хоть бы что понимал! Бегал за ней. Ему, обрусевшему цыганёнку, не запрещалось ухаживать за русской. Сердцу, как говорится, не прикажешь! Да и обстоятельства не подстроишь! Не один Тобар был у Любушки. Санька надоедал. Тоже красив, как греческая скульптура в школьном музее. Тоже троечник. Но русский. Кто ей, милой душеньке, по-настоящему нравился, не разобралась. «Слюбилася» с «двоимя». Похоронивший супругу, Николай Петрович, скучая на провисшей сетке, часто по-стариковски планировал родственные судьбы, всё ещё несбыточно надеясь, что сноха-цыганка «вдругорядь» разродится. Не суждено было Эсмеральдушке. Видно, цыганский бог наказал. Сразу же после первенца захворала. По-женски. Прооперировали, сообщив, как молнией ударили: «Надежды на рождение детей не питайте, мамаша! Не родить! Без матки вы!» И молока не стало. Дедушка коровьим выкармливал. Оттого-то Тобар напитался, унаследовав цыганские гены. Весь пошёл в мать. Петру не раз говаривали: «Поди, не от тебя? Ведь нет ничего! Ох, лукавит твоя цыганочка!» А он: «Не знаете вы, а брешете! Мой Тобар – русский цыган!» Конечно, кто не являлся осведомлённым, тот полагался на полное несовпадение. В действительности же мальца сотворил «Николаич». Исходя из соображений заботливой женщины, обратная дорога в свою нацию совсем не просматривалась. Изгнанница навеки, прекрасная Эсмеральда «подарилась» другому народу. Она отметала всяческие мысли, связанные с сыном, вдруг полюбившим «чайалу». Опостылели жестокие предки для неё. В чём сами виноваты. Девушка искала всего лишь своё сердечное счастье. Нашла – и обрусела. Не жалея ни о чём и ни о ком.
Полукровка жил на окраине города. Это был неспокойный микрорайон. Славился молодёжными разборками. Особенно, когда парни, сходя с ума по девчонкам, напившись «вдрабадан», самоутверждались. Для этого «кровавого» дела служил частный подвал. Именно там, под светомузыку, в разноцветном мелькающем полумраке, зажигалась ночная жизнь. В импровизированном клубе и любили, и ненавидели, и дрались, и мирились, и встречались, и расставались. Конфликты случались почти каждый вечер, неоднократно. Санька и Тобар ершились, завидя друг друга ещё издалека. Каждое пересечение всё добавляло агрессии. В этот непредсказуемый раз и вообще полилось через край.
Продолжение следует...