В каждом доме есть, наверное, сошедший с ума человек, который ходит и бормочет себе под нос. Как правило, это выжившие из ума старухи или, что реже, старики. Они совершенно безопасны, но с некоторых пор я их обхожу стороной.
Этого старика я помнил уже лет 30. Он всегда выглядел примерно одинаково – худой, краснорожий, с морщинистой шеей, с ежиком седых волос и одет он был всегда одинаково – обязательно в костюме и калошах. Зимой к этой экипировке прибавлялась невообразимая куртка и шапка–ушанка с обязательно отставленным ухом. Образ дополняли очки примерно на –10 диоптрий, за которыми скрывались поросячьи глазки, и трясущаяся голова. Кажется, таков растиражированный портрет деревенского забулдыги, но в том то и дело, что старик не пил.
Я считал его давно умершим, и очень удивился, увидев его в очередной приезд домой, к маме. Я шел к старенькой пятиэтажке, утопающей в кленах и вспоминал, что когда–то она утопала в давно уже срубленных тополях. Шел и думал о том, как я сейчас загляну в магазинчик в торце дома, на месте которого когда–то в трёхкомнатной квартире жила девчонка, с которой мы дрались еще с яслей, а теперь я здесь могу в любой момент купить холодное пиво. Загляну обязательно, потому что хожу по присутственным местам родного города уже полдня и от этого злюсь неимоверно.
И уже на подходе к вожделенному дому я заметил ссутулившуюся фигуру с палочкой – в костюме и прощайках, не смотря на жару. Точно таким же он проходил мимо нас, детей, и 20 и 30 лет назад – шаркающей походкой, плохо выбритый и практически слепой даже в своих очках–аквариумах. От него всегда шел запах лука и калины. Его и дразнить было неинтересно – нам казалось, что он глуховат, а увидеть оскорбительные жесты мог метров с трех, не меньше, что уже было опасной зоной для городского мальчика с врожденной гиподинамией.
И вот я наслаждался летним солнышком, попивая холодное немецкое пиво и наблюдая, как старик в телогрейке шел по двору и что–то бормотал. Вот думаю я, вся моя сознательная жизнь от драки в детском саду с ровесницей до этого глотка пива прошла после того, как этот человек вышел на пенсию. Мир наизнанку выворачивался, чтобы его удивить – менял страну его проживания, политический строй, деньги, соседей, зиму и лето. Он же менял только износившиеся калоши и ушанку.
Мне захотелось узнать, что он говорит и я подкрался к нему на максимальное расстояние.
— Дом, желтая стена, нет, белая, потеки снизу у окна на третьем этаже, а на пятом был пожар. Трава снова зеленая, но оттенок мне не нравится.
Ну, конечно, н просто описывал то, что видел. Я допил банку и стал искать глазами урну.
— Урна рядом со скамейкой, — вдруг сказал старик.
Странно, действительно, рядом со скамейкой, на которой сидел дед стояла урна. Но я не помнил, чтобы она тут была раньше. Наверное, потому что никогда ей не пользовался. Пока я как баран на новые ворота смотрел на урну, старик пошел к дому. Когда я обернулся к нему, то не смог сдержать крик — из–за поворота внезапно вылетел автомобиль.
А дальше все пошло как–то не так. Автомобиль явно въехал в старика, а потом исчез. Но в те доли секунды между двумя этими событиями, я вдруг увидел, что нет ни нашего двора с домами и деревьями, а дед стоит в каком–то бескрайнем поле, озарённый лучами тусклого солнца. И при этом он смотрит на меня — я же крикнул что–то, кажется просто междометие «А–а–а–а!».
В следующее мгновение дед от меня отвернулся, продолжая свой переход через дорогу. Никакой машины не было. И лишь когда он дошел до подъезда, из–за поворота вылетел черный джип, тот самый, который сбил старика минуту назад.
После этого случая я стал следить за стариком, но тот вел себя по–прежнему как городской сумасшедший — ходил и бубнил себе под нос. Но что я заметил едва он подходил к перекрёстку, например, как сразу же загорался зеленый сигнал пешеходного перехода, а если светофора не было, то и машин поблизости никаких не оказывалось и он ни разу не остановился, пропуская автомобиль. С таким везением да как в картишки бы не начать поигрывать.
Но, к сожалению, или к счастью, мои изыскания дальше не пошли — у меня образовалась командировка, а потом я и забыл про старика. Вспомнил лишь пять лет спустя, когда мой товарищ рассказывал, как баловался с ИИ–ботом, давая ему задания нарисовать по словесному описанию. И тут я вспомнил про бубнящего деда.
— А что, допустим, технология стала продвинутой, то бот–оператор может просто ходить в виртуальной реальности и ее «наговаривать». Хочу мол тут дворец тут — розовый куст, там пальмы?
— Ну, теоретически этому преград быть не должно.
Я вернулся в родной город первым же поездом. Дома сразу спросил, жив ли тот сумасшедший дед, над которым все смеялись. Жив. Наутро я сел в засаду на скамейке у его подъезда. Дед появился по расписанию, бубня и озираясь. Я пошел за ним, прислушиваясь, а потом нагнал и спросил.
— Неужели нет ничего лучше этого?
Руками я обвел двор.
Дед не удивился.
— Твой отец родился и вырос в деревне, — сказал он чистым и звонким голосом, — Переехав в город он места себе не находил. Все эти городские ульи, безликие дома, отсутствие простора. В конце–концов он не выдержал и вернулся в деревню, купив там дом без всяких удобств и оставшуюся часть жизни обустраивал его. Ему это было в кайф. Тебе вот тоже.
— Я – реален?
— Это вопрос философский. Если вы нашли меня, то значит, обладаете некоторой свободой воли. Ограничена ли она — это не в моей компетенции.
— Кто заказчик всего этого?
— Неужели ты еще не понял? Ты и есть заказчик, иначе бы ты меня не нашел. Это твой мир, в котором ты родился и вырос и в котором решил остаться навсегда.
Он достал странного вида предмет, состоящий из плоского экрана, включил его и протянул мне.
— Привет, дружище, даже не знаю как назвать тебя, братом, как–то язык не поворачивается. Тут такое дело, ты – это я, а я – космонавт, но не обычный. А оцифрованный.
Оказалось, что в середине 21 века люди научились переносить копии личности на электронные носители. Но поскольку практически сразу стало ясно, что это баловство не ведет к личному бессмертию индивида, как такового, к чему стремились богатые и знаменитые, то применялось оно исключительно в науке, например, для возможных космических полетов. Было построено несколько зондов, величиной с футбольный мяч, в которые заключили мою копию сознания. Их отправили к ближайшим звездным системам, про которые возникли подозрения, что там может быть разумная жизнь. Такой оцифрованный разум все равно лучше, чем просто робот.
Однако полет должен был длится несколько сотен лет и сознание надо было чем–то занять, а не просто выключить и включить на подлете. Возникли опасения, что длительный сон разума может привести к необратимым последствиям. Поэтому было решено сконструировать искусственный мир начала двадцать первого века, в котором сознание проживало бы раз за разом неспешную жизнь простого обывателя. «Век сурка».
— Это уже твоя пятая жизнь, — добавил дед.
— А ты, я так понимаю, бот, который эту реальность корректирует?
— Да, я — всего лишь искусственный интеллект, который поддерживает эту иллюзию, которую ты вокруг себя видишь, чтобы она не развалилась. Ты спрашивал, почему эта реальность такова? Первый раз мы решили дать тебе волю и ты понастроил дворцов на Мальдивах, спился и застрелился. Во второй раз начал третью мировую войну и опустошил Европу. И лишь когда с Земли прилетел совет попробовать заставить тебе переживать свою собственную жизнь, на основе впечатлений от реальности оригинала, раз за разом, без всяких изысков, у нас все пошло относительно мирно.
— Относительно?
— Да. Копию сняли, когда оригиналу был 41 год. Как тебе сейчас. После этой даты все идет вразнос. Вот сейчас ты углядел меня, потом ты будешь видеть все больше прорех в этой реальности и нам придётся тебя отключить.
В этот момент из–за угла дома вышел и прошествовал мимо собственной персоной динозавр, метров восемь высотой и судя по огромной пасти и маленьким передним лапам – тираннозавр, только почему–то с огромным розовым бантом на голове. Девочка, подумал я. Кончик его хвоста коснулся моей ноги.
Дед наблюдал за ящером с явной печалью. Я знаю о чем он думал и уже видел на его боку ковбойский револьвер в открытой кобуре, который, судя по всему, станет визуализацией моего очередного отключения.
Что ж, похоже он снова переживет меня, и я останусь в его памяти смутным пятном – соседским мальчиком, который, то ли был, то ли пригрезился ему, живущему практически вечно, в постоянно повторяющихся днях, из которых постепенно уходят ровесники, их дети и даже внуки.
Я зашвырнул бычок сигареты в урну. Туда, где в одно мгновение оказалась вся шелуха, которая заменяет нам своими переменами смысл жизни. Я стал призраком.