- дорогие читатели, рассказ древний, и ... страшный. Наверное, тогда я была моложе, безбашеннее и ещё не забыла свою работу санитаркой в больнице. (Это была моя первая работа, мне было 16 лет, к моргу курить ходили). Впечатлительным, наверное, лучше не читать. Тем более, на ночь.
***
Она называла себя Lilith и ненавидела свою фамилию — Щёкина. Когда пришла пора получать свой первый в жизни паспорт, она сменила имя и фамилию, чем несказанно обидела своих родителей — особенно отца, известного в Москве архитектора Вячеслава Борисовича. Теперь она была Лилит, и постаралась забыть тех, кто знал её как Лизу Щекину. На шее, не снимая, она носила кулон из янтаря, потемневшего от времени и навсегда сохранившего в себе жучка, когда-то застрявшего в смоле. Поэтому фамилию выбрала себе — Амбер*
Появились новые друзья, вместе с которыми она посещала gothic-party и устраивала фотосессии на Введенском кладбище. Был у неё и молодой человек — Сергей, который предпочитал, чтобы его называли Сержем. Он носил длинные волосы, кожаные брюки, и совсем не умел целоваться. Тем не менее, он всё чаще намекал Лилит на интимную близость. С одной стороны, Сержа она не любила настолько сильно, чтобы он стал её первым мужчиной, но с другой, ощущала себя ископаемым на фоне девчонок, обсуждавших в курилке интимные достоинства своих парней. «Дать или не дать — вот в чём вопрос!» — шутя, говорила она своим татуированным подругам и откладывала этот исторический момент на потом. Подруги отвечали ей, что Серж, в конце концов, сбежит и найдёт себе кого-нибудь посговорчивее.
Учиться Лилит не хотела, но под давлением родителей поступила в медицинский колледж и втянулась. Преподы её хвалили. Первая экскурсия в морг, с группой таких же, как она, будущих медиков, произвела на девушку неизгладимое впечатление.
Вернувшись домой, она налила себе абсента и закурила длинную тонкую сигарету — благо «родаки сменили стойло» — то есть уехали в гости к старшей сестре Полине в город Когалым. Девушка пнула ногой подушку, валявшуюся на полу, и села на диван, закинув ноги на журнальный столик. Перед глазами всё ещё стояло умиротворённое лицо мертвого юноши, из «неопознанных», который из-за невостребованности и стал медицинским пособием для юных эскулапов.
Патологоанатом работал небрежно. Вскрыв грудную клетку, он поверх очков насмешливо посмотрел вслед Андреевой и Печёрской, которые, зажав ладонями рты, побежали к выходу. Торжественная тишина вскоре была нарушена характерным звуком выворачивающихся наизнанку слабых девичьих желудков, испорченных кока-колой. Повалеев и Светайло громко заржали. Но безымянный юноша оставался бледен и строг. Василь Андреич объяснял студентам, как правильно сделать надрез и раздвинуть грудную клетку.
Лилит не слушала лекцию. Она не могла оторвать взгляда от мёртвого лица, показавшегося ей прекрасным, от рельефной груди, обезображенной прозектором, от сильных рук, от атлетического живота со слипшейся полоской темных волос, уходивших под испачканную сукровицей больничную простынь. Ей показалось, что ресницы юноши дрогнули, и длинные пальцы рук дернулись. Она перевела взгляд на одногруппников — похоже никто ничего не заметил. Повалеев ковырял в носу. Мерзкое зрелище… Этого Лилит вытерпеть не могла, и, помедлив немного, пошла к выходу.
Свежий воздух ворвался в лёгкие — закружилась голова. У входа в здание стояли Андреева с Печерской и курили, болтая о какой-то ерунде. Был ясный день, последний в апреле. Пели птицы, звенел за больничной оградой трамвай. Лилит подумалось, что бедный юноша больше никогда не вдохнет полной грудью весенний воздух, его бледные пальцы не почувствуют прикосновения к теплой плоти, он больше не сможет любить…
Бутылка абсента наполовину опустела, веки девушки налились тяжестью. Лилит потянулась, и, зевнув, с тоской посмотрела на бардак, который тщетно пыталась убрать уже три дня. Включила музыку.
Тило* пел свою готичную песню, но на этот раз воображение не рисовало ей пленницу замка. Она закрыла глаза и снова увидела юношу. Открыв их, оторопела: напротив окна сидел Он. Тот парень, из прозекторской! Глаза смотрели прямо на неё — они у него оказались серые, живые. Кроме мертвенной бледности и безобразного шва на груди, он ничем не походил на покойника. Девушка от неожиданности потеряла дар речи. Прошла минута, она зажмурилась и снова открыла глаза, но видение не исчезло. Он всё так же сидел на пуфе перед трюмо, отражающим в разных ракурсах его бледную, но красивую сильную спину в грязных подтёках.
Лилит встала и попятилась к двери. «Этого не может быть!» — сказала она самой себе. — «Невозможно!»
Покойник повернулся, и, как ни в чем не бывало, стал разглядывать готические феньки, лежавшие на туалетном столике. Взял перстень в форме феникса, надел себе на палец. «Я не хотел тебя пугать», — сказал он, не разжимая губ. — «Прости… сейчас я уйду».
«Но как? Как ты сюда попал?» — спросила она без слов.
«Я думал о тебе. Мне очень холодно и одиноко. Захотелось тепла». Он посмотрел на постер Lacrimosa, висевший на стене, и опустил голову. Сердце Лилит сжалось, но она боялась подойти.
— Ведь ты умер?! — прошептала она.
— Разве? Но я не ощущаю этого. Почему тогда я здесь? Возможно, это была чудовищная ошибка… — также полушёпотом сказал гость.
Лилит вспомнила, как патологоанатом отмывал руки от буро-коричневой крови, развороченную грудную клетку… Посмотрела на грубые стежки шва и заплакала.
— Уходи, — попросила она. — Пожалуйста, мне страшно…
— Хорошо, только ты не плачь. Можно я тебя поцелую на прощание? Больше мы не увидимся, — тихо сказал юноша.
Лилит кивнула и закрыла глаза. Она ждала, что поцелуй покойника будет противоестественен, боялась ощутить вкус и запах плоти, уже начинающей разлагаться, но поцелуй был горячим и не противным. Даже наоборот. Неожиданно для себя она ответила на него и подалась навстречу юноше. Его руки с силой прижали её к себе, и ей показалось, что она слышит стук его сердца. Поцелуй длился вечность — у неё не было особого опыта в таких делах, и впервые в жизни она не ощущала никакого дискомфорта. Она гладила его волосы, плечи — он не казался ей мертвецом! Девушка почувствовала, что находится в его власти и готова на большее, нежели просто поцелуй, но он отстранил её и грустно улыбнулся. Она раскраснелась и смотрела на него, тяжело дыша, он же спокойно стоял, его грудь не вздымалась.
— Мне пора… — услышала она сквозь пелену. — Прощай, Лилит! Ты моя первая и последняя любовь…
— Останься! — бросилась она вслед, но было поздно. — Дверь захлопнулась перед самым её носом. Она пыталась открыть её, побежать за ним, но замок заело. Тогда она выскочила на балкон, чтобы взглянуть, как он пойдет по улице в таком виде — ведь кроме больничной простыни, обернутой вокруг бедер, на нем ничего не было. Из подъезда вышла какая-то женщина с маленькой девочкой. Больше никого.
Девушку трясло в лихорадке. Сутки она не могла встать — температура была под сорок. Тетя Амина, соседка, которую мать просила присмотреть за Лилит, вызвала «скорую». Сначала девушка от госпитализации отказалась, но потом вдруг согласилась, с условием, что её положат во вторую инфекционную.
Температура все ещё держалась, колени дрожали, но девушка заставила себя встать. Прошмыгнув мимо поста дежурной медсестры, она направилась к покосившемуся одноэтажному зданию морга, выкрашенному веселенькой салатовой краской. Робко постучалась, но никто не открыл. Постучалась сильнее. Опять тишина. Она подошла к грязному, наполовину вросшему в землю окну и увидела незнакомого парня. Он был в наушниках и кормил рыбок в многочисленных аквариумах, расставленных по периметру холла. Лилит забарабанила по стеклу, рискуя разбить его. Парень, наконец, заметил её, и, вытирая руки о грубый фартук, надетый поверх халата, пошел открывать.
— Ну чего тебе? — смерил он её насмешливым взглядом. — Морг закрыт.
— Я по делу. Можно войти? — Лилит улыбнулась ему самой обезоруживающей и беззащитной из своих улыбок, и, не дожидаясь приглашения, вошла внутрь. Он изумлённо проводил её, идущую к аквариумам, взглядом, и, пожав плечами, закрыл дверь.
— Ну?
— Какие красивые… — задумчиво протянула Лилит, разглядывая чёрных сомиков, присосавшихся к толстому зелёному стеклу. — Извините, я сейчас… никак не соображу с чего начать.
— С главного! — парень сел за стоявший тут же столик, включил лампу и сделал вид, что занят изучением медицинского журнала «Скальпель».
— У вас здесь мой друг… — неуверенно начала Лилит.
— Жмурик? — он недовольно посмотрел на неё — и что-то недоброе мелькнуло в его глазах. — С девяти до шестнадцати, милости просим. А сейчас попрошу Вас покинуть нашу скорбную обитель!
Он встал, и, взяв Лилит за плечи, легонько подтолкнул к выходу.
— Нет, нет, не надо! Прошу Вас, выслушайте меня! Умоляю! — из глаз её брызнули слезы. Она сорвала с шеи свой янтарный кулон, бабушкино наследство, и протянула прозектору. Рука дрожала.
— Что это? Взятка должностному лицу? — Он с интересом покрутил в пальцах кулон и сунул его в карман. — Ладно. Рассказывай, что там у тебя. Только давай пройдём в прозекторскую, а то ещё кто-нибудь с улицы увидит — меня уволят к едрене фене…
Тяжелый запах ощущался повсюду и был настолько сильным, что у девушки помутилось в глазах.
— Ну? — в третий раз спросил парень и указал ей рукой на застеленную клеёнкой кушетку.
— Мой друг у вас… в виде э… ну, в общем, нам позавчера читали лекцию… — тут она с ужасом поняла, что не знает, как зовут того, кого она ищет. — Он из невостребованных… — Лилит с опаской посмотрела на прозектора.
— У нас здесь невостребованных нет. Потом, как могло так случиться, что труп не востребован, если он чей-то… хм… друг. — Собеседник Лилит вытащил из кармана кулон и протянул ей назад: — Извини, крошка, ничем не могу помочь.
— Но он здесь у Вас! Позавчера Василь Андреич проводил вскрытие. — Она не взяла кулон, и прозектор опять сунул его в карман.
— Ладно, пошли посмотрим, кто тут у нас. — Он с неохотой встал и достал из ящика с какими-то колбами тяжелую связку ключей. — Меня Юрой зовут. А тебя?
— Лилит.
Она шла за ним тёмным коридором, освещённым тусклыми лампочками, и дышала через марлевую салфетку. Запах был невыносим — он проникал всюду, пропитал собой всё: её казённый халат, волосы, кожу. Наконец, они остановились перед холодильником. Здесь Лилит оказалась впервые — и увиденное её потрясло. Это была не кафельная прозекторская, где на каталках лежали ожидающие своего часа покойники, накрытые простынями. Это было самое сердце морга — его закрома. Лязгнула дверца, и парень включил мощный фонарь. Луч выхватывал из тьмы фрагменты обнажённых человеческих тел — женских, мужских, старых и молодых, брошенных вповалку друг на друга. Лилит смотрела во все глаза, но нужного ей тела не было. Она выхватила фонарь и подошла ближе, надеясь обнаружить того, кого искала. Последнее, что она запомнила, это жёлтое, восковое лицо человека без пола и возраста, с полуоткрытым, перекошенным ртом. Фонарь выпал из рук.
***
В нос ударил резкий запах нашатыря. Лилит закрутила головой и обнаружила себя на кушетке, в прозекторской.
— Ну что, пришла в себя? — донеслось откуда-то сверху. Зазвенели стеклянные дверцы шкафа. — На-ка, выпей.
Она послушно хлебнула из стакана. Обожгло горло — Юра не пожалел спирта, похоже даже не разбавил его.
— Ну? — в четвёртый раз осведомился он.
— Он здесь, — с уверенностью сказала она. — Я чувствую это.
Прозектор ополовинил свой стакан, с шумом выдохнул, покрутил головой. Достал из кармана сухарь, понюхал и положил обратно в карман.
— Через час кончается моя смена, — деловито заметил он. У тебя есть пятнадцать минут, чтобы уйти отсюда. По груди Лилит разливалось жаркое тепло — дрожь прекратилась, температура вышла, оставив на лбу липкую испарину. Она посмотрела на Юрия и кивнула в сторону накрытых каталок:
— А это кто?
— Это упакованные жмурики. Те, кого похоронят завтра. Андреич всю ночь будет колдовать — наводить красоту.
Повинуясь шестому чувству, Лилит подошла к одной из каталок и откинула застиранную тряпку цвета морской волны.
…Он был одет в строгий костюм, при галстуке, с неподобающей покойнику улыбкой, словно был доволен, что она нашла его. Руки были сложены на груди, а на пальце был одет её перстень — с фениксом. «Это не сон… это ты…», — шепнула она покойнику, поцеловала его в лоб, но тут же отстранилась, поразившись ледяному холоду, оставшемуся на губах. Не без труда она сняла перстень с его руки и одела себе. Юрий хмыкнул.
«Алексей Альбертович Амбер», — прочел он на бирке. — «Выдача тела завтра, в десять». Лилит не поверила своим ушам: «Амбер?! Невозможно!»
Она вглядывалась в черты усопшего, стараясь уловить нечто, так очаровавшее её прежде. Но юноша на каталке теперь казался ей чужим и далеким. Опустив голову, Лилит накрыла тело. Её показалось, что она сходит с ума. Во что бы то ни стало, она решила явиться на похороны, чтобы посмотреть на родных и близких покойного однофамильца. Выпроваживая Лилит за дверь, Юрий сунул ей что-то в руку. Она разжала кулак, лишь подойдя к своему корпусу — внутри был её янтарный кулон.
Медсёстры сменились, и теперь на посту сидела её знакомая — Катя. Она удивлённо вскинула тонкие, выщипанные в ниточку брови:
— Лилит? Ты чего это здесь?
— Кать, мне нужно домой! — девушка прошла в свою палату, где, отвернувшись к стене, лежала какая-то бабка. Лилит, не глядя, сгребла в полиэтиленовый пакет свои вещи.
— А завтра никак? — появившись в дверях, сказала Катя. — Мне попадет.
— Катенька, солнышко, мне надо сегодня! — Лилит прижала пакет к груди.
— Кастелянша ушла, ключа у меня нет — верхнюю одежду ты сможешь забрать только завтра! И потом, не забывай — не успеешь вернуться к обходу — получишь волчий билет! — увещевала медсестра.
— Плевать! Мне очень надо! Кать, дай пару сотен — завтра верну! — попросила Лилит.
— Ой, бедовая ты, Лизка! — Вздохнула Катя. — Ладно, вызову тебе такси, но я имею право знать, что за срочность!
Они курили на облупившейся лестнице, и Лилит, путаясь, сообщила Кате, что у неё умер друг, узнала она об этом случайно, а похороны завтра.
— О, господи! — лицо Кати вытянулось. — Как это? Я вчера видела твоего Серёгу — живым и невредимым! Что стряслось?
— Серж жив, — терпеливо объясняла Лилит. — Её тяготил этот разговор, но правды открыть она не могла никому. Умер другой …близкий мне человек.
Оставив Екатерину в недоумении и поблагодарив за помощь, она спустилась вниз, зажав в руке деньги.
— Пакет! Пакет свой забыла! — крикнула вслед медсестра, но внизу уже хлопнула тяжёлая дверь. «Ох, бедовая!» — сама себе сказала Катя и пошла к себе на пост, взяв пакет под мышку.
Тётя Амина давно спала, когда Лилит позвонила ей в дверь.
«Тётя Аминочка, я завтра всё расскажу, дайте мне, пожалуйста, ключи!» Тетя Амина поворчала, но ключи отдала. Девушка зашла в свою квартиру. На комоде стояла недопитая бутылка абсента, и Лилит, недолго думая, допила её прямо из горлышка, после чего повалилась на кровать и забылась сном. Ей снились диковинные птицы. Потом картинка сменилась, и она увидела себя на красном от цветущих маков поле. На ней было простое белое платье и никакого пирсинга. Она видела себя со стороны, и неожиданно увиденное понравилось ей — она была красива и мила без дымчатых, растушёванных теней и жирно накрашенных ресниц. Алексей Амбер шёл к ней через поле, широко улыбаясь, и был одет в белую просторную рубашку, перевязанную широким поясом, узкие штаны и ботфорты. Так, должно быть, одевались капитаны корсаров — небрежно и дорого. Он подошел к ней и взял за подбородок. Она отстранилась: «Ты холодный, мне не понравилось в последний раз тебя целовать». Но Амбер всё равно поцеловал её — жарко и трепетно. Потом подхватил на руки и закружил.
Они смеялись и несли какую-то нелепую чушь — словно забыв, кто они и откуда. Вдруг лицо его стало серьёзным, он посмотрел на неё, и, как бы извиняясь, сказал «Прощай». Постоянно оглядываясь, он пошел от неё сквозь некошеную траву. Она же легла на живот, на землю, раскинула руки и увидела полевую землянику, ромашки и зверобой совсем близко… вдохнув их запах, она проснулась.
Часы на стене показывали четверть восьмого. Лилит встала, пошла в душ. Упругие холодные струи смыли остатки сна, хотя она до сих пор ощущала запах полевой травы и горечь полыни на губах. Его «Прощай» все ещё слышалось ей в шуме воды.
Она надела своё лучшее платье — чёрное, со шнурованным корсетом и длинной юбкой из тончайшей кожи. В волосах она закрепила чёрную лилию, а краситься не стала, спрятав припухшие глаза за стеклами чёрных очков. К моргу она пришла минут за сорок, купив по дороге большой букет белых лилий. Там уже стояли автобусы — Андреич вовсю работал. Лилит подошла к прозектору, но он, похоже, не узнал её. Она сняла очки, и робко попросила:
— Василий Андреевич, можно мне проститься с Алексеем Амбером? — Не отрываясь от работы, делая макияж очередной покойнице, Андреич махнул рукой в сторону прозекторской, и Лилит прошла туда, где усопшие ожидали последнего свидания со скорбящими родственниками, друзьями и сослуживцами.
Запах лилий боролся с запахом смерти, и девушка вдохнула продукт этой борьбы полной грудью. Амбер лежал как живой — Андреич прекрасно знал своё дело. Девушка поднесла ко лбу юноши руку и ощутила могильный холод. «Скажи мне что-нибудь… на прощанье…» — тихо попросила она, но чуда не случилось, и ответом ей была тишина, перекрываемая всхлипами чьих-то родственников и монотонной речью Антонины Егоровны, вот уже двадцать лет отправляющей покойников в последний путь.
Лилит стояла у каталки до тех пор, пока Андреич не пришёл за телом. Вдвоем с Юрием они положили Алексея в дорогой деревянный гроб с позолоченными ручками. «Чего стоишь?» — спросил Андреич. — «Там родственники приехали. Мамаша этого парня такой хипиш подняла, позавчера всех на уши поставила — главврач чуть не застрелился. Смотри про вскрытие молчи, а то не сносить мне головы, старый я стал, жмуриков попутал…»
Катафалк с открытым гробом повезли в траурный зал, где уже ожидали родственники. Лилит тихо шла следом. Она увидела строгих, подтянутых мужчин, с дорогими перстнями на мизинцах, холёных женщин, как из другого мира — так слабо они вязались с убогой обстановкой облупленного зала морга пятидесятых годов постройки.
Антонина Егоровна открыла было рот, чтобы произнести свой заученный, отточенный за много лет погребальный монолог, но один из мужчин, седовласый и импозантный, подошел и что-то ласково шепнул ей на ухо. Егоровна, не говоря ни слова, вышла. Седовласый окинул взглядом всех собравшихся. Взгляд его скользнул и по Лилит, но вскоре затуманился слезами. Невероятным усилием воли он взял себя в руки, и, стараясь говорить ровно, произнес:
— Сегодня мы провожаем в последний путь нашего… Алёшу. Смерть жестока и несправедлива: она забрала у нас самого лучшего. Нашу гордость. Нашу надежду. Потеря невосполнима. Мы любим тебя, сын. Скорбим…
Тут мужество оставило его, плечи затряслись, и он заплакал, вмиг превратившись в старика. Красивая женщина, по всей видимости, мама Алексея, держалась превосходно: она подставила мужу плечо, хотя глаза её были стеклянными от невыносимых страданий, разрывающих её изнутри. Рядом с ней стояла стройная белокурая девушка, она то и дело смахивала платком слезы, текущие по щекам.
«Кто это?» — пронеслось в голове у Лилит. — «Красивая… Невеста или сестра?» — Чудовищно, но она ощутила укол ревности. Ей вдруг захотелось положить цветы в гроб и кинуться прочь, бегом. Но пока она рассуждала, крышку закрыли и понесли гроб к машине-катафалку, чтобы везти в церковь, а затем на кладбище. Люди потянулись к выходу. Кто-то взял Лилит под локоть. — «Мои соболезнования…» — услышала она тихий голос. Это была одна из женщин. Лилит рассеянно кивнула.
— Вот не ожидала, что познакомлюсь с Лёшиной невестой при таких трагических обстоятельствах. Вы не против ехать в нашей машине? — осведомилась женщина. Лилит протянула ей цветы, и, улыбаясь сквозь слёзы, попросила положить их в гроб молодого Амбера.
— Куда же Вы? — крикнула вслед ей женщина. — Вы не будете прощаться?
Лилит обернулась:
— Нет. Прощаться не буду. Мы уже простились… навсегда.
Она повернулась и пошла прочь. Небеса разразились проливным дождём, капли, падая на лицо, смешивались со слезами. Эта майская гроза смыла все прикосновения с её тела, все поцелуи с губ. Лилит сняла с пальца перстень с фениксом и закинула его за больничную ограду.
Вернувшись домой, первым делом распахнула все окна. Позвонила Сержу и радостно сообщила, что между ними ничего не может быть. Затем набрала номер своего колледжа, и спросила, может ли она забрать документы — медицина не для неё. Секретарь после некоторой заминки сухо подтвердила, что может. Лилит села у окна, подперев голову рукой, и впервые за последнее время почувствовала себя абсолютно свободной. Ей снова захотелось быть Лизой Щёкиной, и она обдумывала, как это сделать. Отец будет очень рад.
2002г.