III. Вечерняя аудиенция
Между тем, Король, утомившись от веселья на балу, направился в свою спальню, распорядившись вызвать туда на разговор господина Кольбера. Войдя в роскошные апартаменты, который приготовил для него господин Фуке, Людовик невольно сравнил их с той ветхой кроватью, покрытой протершимися до дыр простынями, на которой он провел свое неспокойное детство. И хотя от того тяжелого времени его отделяло уже достаточно много лет, в глубине души он время от времени удивлялся контрасту между нынешней роскошью и той экономией, в которой он должен был пребывать вплоть до своего совершеннолетия, или, точнее, до смерти кардинала Мазарини, который бессовестно обворовывал королевское семейство.
Людовик, конечно, не мог знать, что его разговор наедине в спальне, которую он считал собственной по праву суверена, может кто-то подслушивать. Подобная дерзость была бы расценена как государственное преступление, наказанием за которое могла быть смертная казнь. Ведь речь шла о незаконном подслушивании разговора между Королём и министром, между главой государства и главой его правительства, этот разговор мог быть секретным, а незаконное вторжение в государственные секреты – дело нешуточное.
Кольбер, между тем, осторожно постучал в двери спальни Короля, и услышав негромкое «Входите!», вошел той мягкой походкой, характерной для него, со сложенными на груди руками, которые равно можно было принять и за покорность, каковую демонстрировали священнослужители, так и за позу некоего таинственного насекомого, готовящегося нанести смертельный удар. Король в нарушение этикета предложил Кольберу присесть у кровати.
Интендант, низко поклонился в знак благодарности за оказанную честь, но воздержался от того, чтобы ей воспользоваться.
Между тем, два заговорщика – Арамис и Филипп – не только подслушивали его, но и подглядывали за ним через тайное отверстие в полу, выходившее в середину одной из розеток на потолке. Розетка была затянута тканью, в комнате наверху, где находились Арамис и Филипп, свет был погашен, так что через эту ткань они прекрасно видели то, что происходит в освещённой комнате снизу, тогда как Король и Кольбер не смогли бы их увидеть даже если бы внимательно присматривались ко всем деталям потолка, чего они, разумеется, не делали. Итак, Арамис предпринял все необходимые меры. Арамис настоял, чтобы Принц Филипп как можно более подробно изучил процедуру укладывания Короля в постель, но он и не предполагал, что станет свидетелем тайного разговора Короля с Кольбером. Филипп прильнул к отверстию и затаил дыхание.
Итак, когда в комнату вошёл Кольбер, заговорщики притаились, чтобы видеть всё, происходящее снизу, и слышать каждое слово, произнесённое Королём и Кольбером.
— Я не смею сидеть в вашем присутствии, Ваше Величество, — пролепетал Кольбер, вероятно, надеясь, что последует повторное приглашение и дал себе обещания воспользоваться им, однако Король лишь холодно ответил:
— Как угодно.
Кольбер ещё ниже склонился перед Королем, тогда как Король, напротив, подчеркнуто выпрямился.
— Господин Кольбер, вы уговаривали меня покинуть Во-ле-Виконт более настойчиво, чем это приличествует, — сказал он. —Уж не забываете ли вы, кто здесь – Король? Сегодня, как будто, вы решили во всем перечить мне? Это бунт?
— Лишь чрезвычайное уважение и забота о благе Вашего величества… — пролепетал Кольбер.
— Нет ничего тягостнее, чем назойливая забота о благе человека, когда вследствие такой показной заботы этому человеку противоречат и уговаривают его делать то, чего он делать не собирался, и мешают ему делать то, что именно он и хотел сделать, — сказал Король капризным тоном. — Подобную тиранию я терпел от августейшей матушки, пока она была правящей Королевой, из уважения к ней я старался не перечить ей, такую же назойливую опеку мне приходилось терпеть и от кардинала Мазарини. Но теперь я не обязан терпеть подобное ни от кого, а моё терпение не безгранично, Кольбер, и оно и без того подверглось слишком большому испытанию! Вы не принадлежите к моему семейству, вы не первый министр, а я уже не тот несовершеннолетний Король, над которым было установлена опека, называемая регентством. Я единовластный Король в моём королевстве. Я сам могу позаботиться о своём благе, и не позволю кому-либо опекать меня, словно малого ребёнка. Впрочем, ваша настойчивость делает вам честь, ведь для того, чтобы возражать Королю, надо обладать достаточным мужеством, или не иметь ума вовсе. Поскольку про вас не приходится предполагать второе, сойдёмся на первом. Вы мужественный человек и действуете согласно вашим убеждениям, ваше упорство будет вам на этот раз прощено, если для него имеются достаточные причины. Итак, я хочу услышать истинные причины вашего упорства.
— Я лишь беспокоился за вас, Ваше Величество! — тихо проговорил Кольбер.
— Какие могут быть причины для беспокойства, когда я в гостях у моего милейшего господина Фуке, который, мне кажется, довольно постарался для того, чтобы угодить мне? — спросил Король.
— Быть может даже он слишком постарался, — ответил Кольбер. — Излишнее не всегда хорошо, и порой вовсе не только потому, что всего лишь неоправданно дорого. Иногда излишество указывает на бунт или на заговор.
— Вы говорите о чрезмерной роскоши праздника, Кольбер? — удивился Король. — Разве может быть роскошь чрезмерной, когда подданный принимает своего Короля? И разве излишнее старание ради увеселения Короля – это бунт или заговор?
— Разумеется старательность не может быть квалифицирована как бунт, а излишняя роскошь ненаказуема, кроме тех случаев, когда эта роскошь оплачена из казны Короля без его ведома, Ваше Величество, — ответил Кольбер. — Это злоупотребление высоким служебным положением и доверием Вашего Величества. Это воровство.
— Что вы имеете в виду, Кольбер? — удивился Король. — Фуке меня обворовывает? Я слышу эти намёки с разных сторон регулярно, но не получил ещё ни одного доказательства этого утверждения. А обвинение без доказательства называется клеветой.
— Право пользоваться государственной казной принадлежит, разумеется, суперинтенданту финансов Вашего Величества, но право бесконтрольного пользования у него нет. — ответил Кольбер. — Ваше Величество назначили меня контролёром финансов, и исполнение этих обязанностей позволило мне узнать то, о чём я собираюсь доложить Вашему Величеству. Доказательства того, что Фуке расходует средства казны без должных оснований, имеются, и я вам их предоставлю.
— Итак, он меня обворовывает! — воскликнул Король. — Я требую подробностей и доказательств, Кольбер!
— Хорошо ли вам знаком почерк покойного кардинала, Ваше Величество?
— Безусловно, — ответил Король.
— Тогда прочтите вот это письмо, — сказал Кольбер, доставая из папки письмо, показать которое он стремился уже целый день и лишь ждал удобного случая.
Людовик XIV взял из рук Кольбера протянутое ему письмо.
— Да, это его почерк! — воскликнул Король.
— Я бы не посмел предлагать Вашему Величеству читать копию или подделку, — заметил с поклоном Кольбер.
Король прочел письмо Мазарини дважды.
— Я не вполне понимаю, о чем здесь идёт речь, — сказал Король, и перевернул его, словно ожидал, что на другой стороне также имеются какие-то записи. — Я лишь вижу, что речь идет о деньгах, выданных господину Фуке кардиналом. Тринадцать миллионов. Недурная сумма!
— Весьма значительная, Ваше Величество! — заметил Кольбер.
— На что же она потрачена? — живо поинтересовался Король.
— К сожалению, во всей финансовой отчетности сведений об этом нет никаких, — сказал Кольбер, но ему не удалось изобразить на лице сожаление, ведь он торжествовал, поскольку считал, что наступил час поражения Фуке.
— Это означает, что указанных тринадцати миллионов нет ни в каких счетах? — воскликнул Людовик. — Стало быть, эти деньги попросту украдены? Тринадцать миллионов?
— Этого я не могу утверждать этого наверняка, Ваше Величество, — сказал Кольбер. — Нельзя исключить, что господин Фуке попросту забыл поместить отчетные документы в деловой архив интендантства финансов. Я готов допустить, что это – простая забывчивость, и надеюсь, что отчетные документы будут незамедлительно переданы к учету, как только господину Фуке будет напомнено об этом досадном казусе. И всё же как контролёр финансов я обязан обратить на этот факт внимание.
— Спрашивали ли вы, господин Кольбер, у господина Фуке ответа на ваш вопрос? – осведомился Король.
— Как лицо подчиненное, Ваше Величество, я не смею справляться у господина Фуке о каких-либо отчетах, — произнёс Кольбер самоуничижительным тоном.
— Напомню вам, господин Кольбер, что во Франции есть лишь одно подчинение в отношении государственных финансов, это подчинение мне. И если я поручаю вам прояснить этот вопрос, значит, вы обязаны его прояснить, даже если придётся спрашивать об этих деньгах не только что господина Фуке, но даже если бы речь шла о вопросах королевским персонам, включая мою мать Королеву. Я уже не говорю о моем брате или моей супруге, в сравнении с которыми господин Фуке – всего лишь слуга королевского дома.
— Литота, — ответил Король.
— Простите? — переспросил Кольбер.
— Мейозис, — уточнил Король. — Багателизация, преуменьшение. Вы преуменьшаете данные вам мной полномочия. Я назначил вас контролёром финансов, вы не только имеете право задавать такие вопросы суперинтенданту финансов Фуке, вы обязаны задавать ему эти вопросы. Если вы не способны воспользоваться полномочиями, которые я вам делегировал, значит я делегировал эти полномочия не тому человеку.
— Благодарю Ваше Величество за разъяснения, — ответил Кольбер. — Я воспользуюсь данными Вашим Величеством полномочиями и испрошу у господина Фуке разъяснений.
— Вы, господин Кольбер, беспокоите меня на ночь глядя своими предположениями, которые вам следовало бы сначала проверить, и лишь в том случае, если ваше предположение о том, что деньги были украдены, подтвердится, сообщать об этом мне, — подытожил Людовик. — Вы же, не только не проверили этого факта, но также и сделали на основании своих подозрений вывод о том, что праздник устроен господином Фуке на украденные деньги, а также о том, что мне опасно оставаться на ночь в его великолепном замке Во-ле-Виконт.
— Скажу в своё оправдание, что я проверил отсутствие оправдательных документов всеми моими средствами, кроме того, чтобы спросить непосредственно господина суперинтенданта, — ответил Кольбер. — Учитывая, что подобные документы должны храниться в архиве, а также с учётом, что там их нет, я всё-таки весьма обоснованно предполагаю, что у господина Фуке не найдётся документа, подтверждающего расходы указанной суммы на государственные нужды. Я осмелился сделать свои утверждения по той причине, что я убеждён в своих выводах.
— Если Фуке не даст подробного отчета об этих деньгах, — на этот раз Король умышленно упустил слов «господин» перед именем Фуке, значит, эти деньги он присвоил, попросту украл у Франции, украл у меня, — сказал Король.
— Ваше Величество, такое преступление нельзя оставлять безнаказанным, — сказал Кольбер с радостной дрожью в голосе.
— Не будь я в гостях у Фуке, — разгорячился Король, — я немедленно приказал бы его арестовать!
— Ваше Величество везде у себя, пока вы находитесь во Франции, и особенно в тех домах, которые выстроены и содержатся на ваши деньги, — ответил Кольбер.
Людовик XIV поднял глаза на выжидающего Кольбера.
«Итак, один из них сокрушает другого и, по-видимому, хочет занять его место. Будет ли мне с ним легче? — подумал он. — Я не смогу этого узнать, пока не уберу Фуке и не поставлю на его место Кольбера. Что ж, Фуке уже давно пора убрать, а если Кольбер зарвётся, уберу и его. Это будет сделать уже намного легче».
— Господин Кольбер, — произнес Король, — уже поздно, я устал и хочу спать. Утром вы узнаете о моем решении. Распорядитесь, чтобы капитан королевских мушкетеров д’Артаньян завтра с утра пришёл ко мне, скажем, в девять часов. Впрочем, он и без того всегда поблизости, ему не нужны для этого особые указания. Скажите мне, ваше беспокойство относительно этих тринадцати миллионов – это единственное, что вы хотели мне сегодня сказать? Или есть что-то ещё?
— Есть кое-что ещё, но это дела не столь срочные, чтобы отрывать у Вашего Величества время, которое предназначено для отдыха и сна, — ответил Кольбер.
— В таком случае я вас больше не задерживаю, господин Кольбер, —ответил Король.
— Доброй ночи, Ваше Величество, — с поклоном ответил Кольбер, и пятясь задом, покинул королевскую спальню.
Лишь только Кольбер вышел из спальни, в неё вошли лакеи, чтобы подготовить Короля ко сну. Это зрелище было чрезвычайно любопытным для Филиппа, но совершенно неинтересным епископу ваннскому.
— Смотрите и запоминайте, мой Принц, — сказал Арамис Филиппу. — Учитесь тому, каким образом вас укладывают в постель, Ваше Величество. Запоминайте каждую мелочь. Через сутки это будет ваш ритуал до конца жизни. Вам не следует делать самому то, что за вас делают ваши слуги. И вам надлежит запомнить, у кого из них какая роль в этом ритуале. Люди, которые укладывают вас в постель, это те, кто будет приближаться к вам ближе всех остальных. Если они не заметят подмены, и если её не заметит Королева, а также фаворитка, за остальных можно не опасаться.
— Получается, что постель будет моим самым главным испытанием? — спросил Филипп.
— Именно так, Ваше Величество, — ответил Арамис. — И, между прочим, во всех смыслах.
Музыкальная пауза для утешения Его Величества
Назначен был на важный пост Фуке,
С учётом всесторонних компетенций
И тут же он зажал в своей руке
Доходов реки, сотни преференций.
Расставил он везде своих друзей,
Потоки всех финансов под контролем,
Построил дом, как римский Колизей,
Как храм! Лишь не хватает колоколен!
Себя считает ровней Королю,
Казну ограбил без стыда, без страха!
Но я с ним сообразно поступлю:
Воришка кончит жизнь свою на плахе.
Из власти негодяев изгоню,
Коррупции тлетворное дыханье
Я истреблю на самом на корню
Потомкам всем в пример и в назиданье!
Почти решился я, но не совсем.
И не напрасны ль все мои надежды?
Не будут ли пришедшие затем
Подлее тех, кого изгнал я прежде?
Как трудно государством управлять,
Где денег недостаток перманентный,
Где каждый хочет что-то своровать
Не вкладывая труд эквивалентный!
IV. Лавальер
IV. Лавальер
На следующий день Людовик XIV твердо решил немедленно арестовать Фуке. «Он считает меня слабым и неспособным на это, — говорил он себе, — тем лучше! Я покажу ему, кто истинный государь в моем государстве! Я покажу это всем! И прежде всего, я покажу это ей. О, она оценит мою решительность по достоинству». Нужно ли говорить, что Король имел в виду её, Лавальер? Поэтому он нарочно громко в присутствии Луизы обратился к Кольберу.
— Господин, Кольбер, в продолжение нашего разговора, предупредите шевалье д’Артаньяна, что мне нужно отдать ему приказание, — сказал он и мягко улыбнулся Луизе.
Вопреки его ожиданию, мадемуазель Лавальер весьма обеспокоилась от его слов.
— Шевалье д’Артаньяна! — воскликнула она. — К чему предупреждать шевалье д’Артаньяна? Умоляю вас, Ваше Величество, зачем вам понадобился этот военачальник посреди такого беззаботного праздника? Мне кажется, что он не любит подобных увеселений.
— Зачем понадобился капитан моих мушкетеров? Разумеется, чтобы арестовать того, кого мне угодно заточить в Бастилию.
— Вы говорите о господине Фуке, — с замиранием сердца сказала Луиза.
— Почему вас это заботит? — резко спросил Король, почувствовав прилив чрезвычайной ревности.
— У него в доме? Неужели это возможно? — робко спросила Луиза.
— Это возможно везде, где я сочту это необходимым, или хотя бы желательным. — ответил Людовик. — Король у себя в любой точке Франции.
— Арестовать господина Фуке, пребывая у него в гостях, — продолжала Луиза, будто бы не услышав заявления Короля, что его ещё более взбесило, — того, кто идет на разорение, чтобы оказать честь своему Королю?
Если бы Луиза осталась равнодушна к этому решению, Фуке ещё мог бы, вероятно, спастись, но сама не понимая, что она делает, Луиза своим заступничеством утвердила Короля в его решении, которое, вероятно, до этого ещё можно было бы поколебать.
— Мне кажется, мадемуазель, что этот господин нашел в вас ревностную защитницу, и мне хотелось бы узнать причины столь странного заступничества, — произнес Король, воспаляя сам себя.
— Ваше величество, я защищаю не господина Фуке, а вас, — сказала Луиза.
Король, который и без того был на грани бешенства, что достаточно умело скрывал, пришел в этот раз в ещё большую ярость. Совсем недавно д’Артаньян давал ему советы, о которых Король его вовсе не просил, ещё вчера Кольбер уверял его, что перечит Королю во благо и заботясь о нем, он вспомнил, как часто слышал этот аргумент от Королевы-матери, от кардинала Мазарини, и в свой ответ Луизе он вложил всю ту ненависть, которая накапливалась в нём по капле всякий раз, когда он слышал, что кто-то имеет дерзость спорить с ним, с Королем, возражать ему, Королю, уговаривать или заставлять его поступать не так, как он хочет, а так, как это нужно всем тем несогласным с ним, кого он встречал в своей жизни. От кого угодно, но только не от Луизы ожидал он сопротивления. «И она смеет помыкать мной!» — гневно подумал он. В этот момент перед его глазами пронеслись те мгновения, когда он подозревал Луизу в корыстолюбии, а также он вспомнил и то, с какой живостью отрицала она всякую корысть с её стороны в их отношениях. Ведь именно это — отсутствие какой-либо корысти, способность увидеть в нем лишь любимого мужчину, тогда как все прочие видели в нем лишь Короля, владыку, то есть источник многих милостей, — это категорическое отличие Луизы от всех прочих вызвало в нем такой горячий отклик, который он так часто называл любовью, истинной, настоящей, единственной. В этот самый миг Король навсегда утратил веру в то, что его кто-то может любить бескорыстно. Луиза не требовала особого внимания, категорически отказывалась от подарков, не приняла бы никаких званий и льгот, она была бескорыстна во всём, но нет, увы, это была лишь личина, она претендовала на большее, ибо она претендовала на то, чтобы Людовик слушался её, не как дитя слушается своей матери, а как бесконечно влюбленный мужчина слушается своей любовницы, потакая самым безумным её капризам, становясь постепенно её рабом, марионеткой, игрушкой в её руках. Так Карл Первый слушался Бекингема, своего любовника, так же точно его отец, Людовик XIII, слушался шевалье де Люиня, а после – де Сен-Мара, затем кардинала де Ришельё. Почти точно так же его предок Франциск Первый слушался Диану де Пуатье. Но тут Людовик вспомнил своего славного деда, Генриха IV, который имел множество любовниц, и мог ради обладания ими отказаться от многого, но только не от личной свободы поступать так, как считал нужным. Почти с пеной на губах он, уже вовсе не скрывая своего бешенства, вскричал:
— Вы защищаете меня?! От меня же самого?! Так это вы меня защищаете, стало быть, а не этого изменника, предателя и вора?
— Ваше Величество, вы сейчас сердитесь, что указывает на то, что, возможно, вы слишком спешите, — ответила Луиза. — Вы не отдадите, разумеется, подобного приказания, поскольку оно уронило бы вашу честь.
— Я, разумеется, отдам этот приказ и нисколько не уроню своей чести! — проговорил Король, бледнея от гнева. — Мадемуазель, я слишком благосклонен был к вам и к вашему мнению, но этого более не повторится. Меня оскорбляет та страстность, с которой вы отстаиваете интересы государственного преступника.
— Послушайте, Ваше Величество… — проговорила Луиза, но Король не дал ей договорить.
— Это лишнее, — холодно возразил он и взглянул на Кольбера. — Вы ещё здесь?
— Сию минуту я позову шевалье д’Артаньяна! — ответил Кольбер и поспешил ретироваться.
— Сударь, — промолвила Луиза, — я знала, что когда-то наступит день, когда я пожалею о том, что вернулась из монастыря по вашему настоянию. Теперь я вижу, что я здесь лишняя. Позвольте же мне удалиться туда, откуда меня извлекли чуть ли не силой.
— Мадемуазель, — холодно возразил Король, — вы будете пребывать там, где я сочту нужным, и удалитесь туда, куда я сочту нужным вас удалить лишь тогда, когда я этого захочу.
— Слушаюсь, мой государь, — ответила Лавальер с поклоном тем тоном, по которому любой угадал бы, что отныне её сердце уже не в полной мере принадлежит Королю, и что влюбленная женщина уступила место почтительной подданной, которая решила удалиться в монастырь при первой же возможности.
При этих словах Луиза извлекла платок, чтобы утереть уголки глаз и скрыть своё лицо от Короля.
Людовик увидел, что мадемуазель Лавальер при этом выронила небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо.
Как только Луиза удалилась, Король быстро нагнулся и поднял письмо. Подойдя к фонарю, он развернул его и узнал почерк Фуке. В этом письме господин Фуке уверял мадемуазель Лавальер в самой искренней и преданной дружбе и обещал какую угодно помощь.
— Какие благородные слова о чести Короля! — воскликнул Людовик. — И какая низкая подоплёка этому всему! Если бы она всего лишь хотела сделать из меня своего послушного и мягкотелого поклонника, я бы, возможно, простил это преступление против государства. Но делать из меня шута, обзаводясь любовником в лице этого старого сатира, предпочесть старого вора молодому государю! Этого я не прощу никогда! Берегитесь, мадемуазель Лавальер! Ваши слёзы будут окрашены вашей кровью, потому что они, как и мои слезы, будут зарождаться не в глазах, а в сердце!
Музыкальная пауза для утешения Его Величества
Влюбляйтесь без сомнения, не трусьте!
Любовь всеподавляюще слепа!
Она не знает ревности и грусти,
Она на подозрения скупа.
Влюбиться без оглядки я не трушу,
Не прячет чувства страха скорлупа,
Но яд сомнений нам терзает душу,
И проникает в наши черепа.
Пока любовь несёт нас в облака,
Не знаем мы ни страхов, ни сомнений,
Свободны от малейших подозрений,
Но ценность этих чувств невысока.
Лишь стоит нам проведать об измене,
Нас в ад ведёт влюблённости тропа!
Душа горит, как в огненной Геене!
Любовь! Уж лучше будь всегда слепа!
Полностью книгу «Д’Артаньян и Железная Маска» вы можете найти тут
https://litsovet.ru/books/979341-dartanyan-i-zheleznaya-maska-kniga-1
https://litsovet.ru/books/979342-dartanyan-i-zheleznaya-maska-kniga-2