ВАГОН номер один, как ни странно, оказался в составе последним. Кативший поначалу плавно средь подмосковных полей, он, видимо, копил обиду и к ночи разошелся: завилял, затрясся.
Притворяться спящим надоело. Я вышел из купе. Шмелев стоял у окна, подставив напряженное лицо мимолетному свету наплывающих огней.
— Дорогу вспоминаю, — ровным учительским голосом сказал он.
Да, это была та же дорога. Списавшись и затем встретившись на Белорусском вокзале, отправились мы с Андреем Даниловичем к западной границе, туда, где под Гродно разросшийся после войны Августовский лес прятал в своей чаще иссеченные пулями бетонные крепости-доты. Там, в учебной роте девятого отдельного пулеметно-артиллерийского батальона, начинал свою службу курсант Шмелев. Там из амбразуры дота № 59 Гродненского укрепрайона утром двадцать второго июня 41-го вонзил он первую очередь в цепь чужеязыкой пехоты.
Из взвода 59-го дота уцелел он один. Уцелел, хотя фашист с фонариком и автоматом, добивавший тяжело раненных пульбатовцев, метил в сердце. Потом были тоска и муки вражеской неволи. Но и в те страшные годы, и позднее, уже учительствуя в родных краях под Тулой, в рваном предутреннем сне ловил он слова командира взвода лейтенанта Владимира Пилькевича: «Кто останется, пусть расскажет о нас».
Он и рассказывал — в школе, директором которой был, на встречах с молодежью. Ночами писал воспоминания. Торопил, тревожил ответ из архива: «Лейтенант Пилькевич Владимир Антонович, 1913 года рождения... пропал без вести в 1941 году».
Вот почему мы здесь, под Гродно, в селе Сопоцкино. Отсюда до деревни Новики добрались автобусом, а дальше — уже пешком — к дотам. Ведет нас высокий голубоглазый человек, Дмитрий Андреевич Гаврилин, завуч Житомлянской школы. Благодаря ему, его ученикам стали известны подробности многих подвигов на здешней земле; они же нашли и первыми сообщили в редакцию адрес Шмелева.
На оцепеневший лес смотрим сквозь выщербленные амбразуры. Тихо. Стукнет дятел, стрельнет дальняя ветка, дрогнет куст можжевельника. А тогда — ничего этого: поле, обрамленное редколесьем, июнь, скользящие лучи встающего солнца...
Проснулся он от громкого шепота: «Тревога, в ружье, быстро...» И этот шепот почему-то быстрее зычной команды сбросил с коек курсантов учебной роты. Через несколько минут они были в доте, и взводный доложил командиру роты лейтенанту Кобылкину: «Пятьдесят девятый — в полной боевой!»
По всем дотам передали приказ командира отдельного пульбата капитана Жилы: противник крупными силами перешел границу между соседними 3-й и 4-й заставами. Приготовиться к его уничтожению!
Враги густой цепью шли по сверкающей от росы траве, не спеша, держа автоматы так, будто и стрелять из них не торопились. Они еще узнают умение пулеметчика Андрея Шмелева, наводчиков Алексея Абрамова, Петра Афанасьева, Михаила Кузьминых...
ОН ПОЙМАЛ в оптический прицел установки левый край цепи и дал первую длинную очередь. Потом еще и еще. Заряжающий Петр Неумытое направлял ленту. Утренняя прогулка в Россию для многих гитлеровцев закончилась. Остальные залегли, но продолжали ползком приближаться к доту. Шмелев прицелился поточнее. В короткие паузы между очередями он слышал, как в соседнем каземате сержанта Петра Шапошникова гулко стреляет пулемет Абрамова и Ивана Суханова. Фашисты побежали.
А потом на 59-й обрушился шквал артиллерийского огня. По амбразурам забили скорострельные пулеметы, и вражеские автоматчики уже с яростной осторожностью вновь кинулись к доту. Небольшой группе удалось добраться до «мертвого» пространства и швырнуть гранату в гильзоотводное отверстие. Взрыв оглушил, отбросил Шмелева и Неумытова.
ИЗ ДОКУМЕНТОВ 28-й ПЕХОТНОЙ ДИВИЗИИ ВЕРМАХТА: «На участке укреплений от Сопоцкино и севернее противник твердо решил держаться любой ценой и выполнил это»
— Живы? — лейтенант Пилькевич, рослый, весь натянутый, как струна, оглядел их непривычно посветлевшими глазами.
— Молодцы, но смотреть в оба.
И тут Кузьминых крикнул:
— Товарищ командир! Немцы выкатили тяжелое орудие, чуть левее ориентира-три...
— Уничтожить!
Из третьего каземата ударила «трехдюймовка». Каждый куст впереди был пристрелян, и вторым снарядом наводчик Михаил Кузьминых разбил пушку.
К вечеру фашисты выдохлись. Ладный, подвижный Петр Афанасьев сделал вылазку, принес немецкую сумку с противогазом, бутербродами. Чего-либо важного найти не удалось. После скудного ужина подвели итоги. Говорил Пилькевич:
— Не растерялись, все дрались умело. Немцы нарушили связь с другими дотами, с тылом. Но надо держаться...
Перед рассветом Афанасьев отправился в разведку к соседним дотам. Сообщил: 37-й пуст, 38-й взорван гитлеровцами, но там остались раненые сержант Захаров и курсанты Грачев и Ирин. Уйти в 59-й отказались: «У нас еще есть снаряды и есть молоток». Молотком они били по капсюлю — упорная крышка орудийного замка сломалась.
Потом случилось чудо: заговорил 37-й дот лейтенанта Петра Чуся. Заговорил — да еще как! — в критический момент, когда фашисты попытались прорваться на его участке. Но все знали: взвод Чуся еще в субботу заступил в наряд в Сопоцкино и принял бой, видимо, там. Кто же это?
На целый час приумолкли немцы после этой атаки. И вдруг — взрыв. 37-й утонул в дыму, погребая под обломками несдавшихся храбрецов. Потом стало известно: это был Чусь и с ним юный лейтенант, прибывший к ним за день до войны...
— Фашисты поняли, что им, пока мы живы, тут не пройти. — Андрей Данилович провел рукой по боку дота, словно бы вновь поражаясь его многолетней неподвижной прочности,
— Они были уверены: против них стоят особые подразделения НКВД. А на самом деле — курсанты, так и не успевшие стать сержантами.
Тогда противник изменил тактику. Впрочем, Дмитрий Андреевич лучше рассказывает...
— Как потом выяснилось, командир гитлеровской дивизии вызвал специальный штурмовой саперный батальон. Защищаться со всех сторон 37-й не мог, и саперы взорвали его, досталось и другим дотам. А 59-й стоял...
Неожиданно пробравшийся к ним связной сообщил: комбат капитан Жила — в первой роте, в доте № 17. Рядом сражается 213-й полк 56-й стрелковой дивизии. На помощь прорывается танковая дивизия, она сейчас в бою за поселком Сопоцкино. Ни со штабом 56-й дивизии, ни с танкистами, увы, связи пока нет. Приказ комбата: держаться!
— Стрелять только по скоплениям противника. В мелкие группы не стрелять, беречь боеприпасы, — было видно, как страдает взводный, отдавая приказ.
Связи по-прежнему не было, и они не знали, что немцы уже взяли Гродно и вот-вот возьмут Минск. А если бы знали, что бы это изменило? Внешне — в поступках, в поведении, думаю, ничего.
ЕСТЬ ли что-либо более мучительное для солдата, чем невозможность ответить врагу пулей на пулю? А враг наглел, чувствуя бессилие пульбатовцев. Сержант Глазов с пулеметом пришедшего к ним с заставы раненого пограничника то и дело выбирался из дота и скупыми, точными очередями отбрасывал наседающих автоматчиков.
Глазов устало опустился у входной двери. Он считал патроны.
— Не унывай, ребята! Еще один выход за мной...
Фашисты все-таки добрались до перископного отверстия, швырнули пакет с мощным зарядом взрывчатки. Это случилось 28 июня. Из двадцати двух защитников дота в живых осталось пятеро — Воронин, Кузьминых, Петров, Афанасьев, Шмелев...
Придя в себя, он выбрался из разрушенного каземата и услышал стон. Это стонал лейтенант Пилькевич: полутонная дверь, сорванная с петель, придавила его. Андрей, обливаясь обморочным потом, попытался сдвинуть стальную махину. Напрасно...
Шмелев пополз дальше, чувствуя, что ползет в крови. В соседнем каземате сержанта Шапошникова он наткнулся на Алексея Абрамова. Тот то ли сидел у орудия, то ли лежал, но в странной позе — выгнулся назад и головой почти касался ног.
— Ты ранен, Леша?
— Нет, Андрей, но я сейчас умру...
С наводчиком Петром Петровым они буквально столкнулись в душной темноте дота. Петр был легко ранен. «Ничего, уже не один». Едва перенесли обескровленных Воронина, Суханова, Кузьминых на нижний этаж, как над головой зазвучала чужая речь, затопали сапоги.
Фашисты, обследовав верхние казематы, собрались уходить из дота, но тут закричал в бреду Кузьминых: «Бабушка, не хочу конфет, дай изюма»... «Тихо, Миша, тихо».
Было поздно. К ним стали спускаться. Вспыхнул фонарь, грохотнул автомат. Воронин, Суханов, Кузьминых... Теперь их черед. Слепящий луч, автоматная очередь, удар...
И снова, и снова они очнулись, Петров и Шмелев. Простреленные навылет, но живые! В набухших от крови шинелях им удалось продраться сквозь узкий потайной выход.
«Пошли в рожь», — Петр рванулся вперед. «Стой, лучше к лесу», — лес был хоть и дальше, но надежнее.
Петров все же пополз ржаным полем. Часовой глянул в его сторону, крикнул и вскинул автомат. Петька взмахнул руками и замер — убит. Забыв про боль, Андрей скатился в ложбинку, и в этом броске услышал свист пуль.
Ему удалось выйти к маленькому госпиталю, скрытому перелесками и бездорожьем от наступающих войск врага. Однако скоро фашисты добрались и сюда. Оглушенного брошенной в окно гранатой Шмелева вместе с другими полуживыми ранеными швырнули в кузов и повезли.
ИЗ ДОКУМЕНТОВ КОМАНДОВАНИЯ ВРАЖЕСКОЙ ДИВИЗИИ: «В одном укреплении сражался последний оставшийся в живых человек. Он стрелял даже тогда, когда дот взорвали. Этот защитник убил двух немецких унтер-офицеров, когда они попытались после взрыва войти в бункер. Раненый русский офицер взорвал себя, положив на грудь гранату и спустив чеку, после того, как не мог уже больше стрелять»
Стрелять офицер не мог лишь потому, что стрелять было нечем. Кто он, из какого укрепления, нам пока неизвестно. Ведь и после того, как умолк 59-й, уцелевшие доты продолжали сражаться, расчетливо тратя последние патроны.
И3 ДОТА выходим, когда Августовский лес уже завоевывают сумерки. Но нам хватает света, чтобы написать на бетонной стене: «Дот № 59».
Нам хватает света, чтобы увидеть непривычно влажный блеск в глазах Шмелева и позеленевшую гильзу в его раскрытой на мгновение ладони...
А. ПОЛЯКОВ (1985)