Данил Чащин — молодой театральный режиссер. Его всегда интересовала современность — для постановки он выбирал новые пьесы, а когда работал с классикой, то переносил действие произведений в наши дни. В центре сюжета спектакля «Последнее лето» — семья офицера, отдыхающая на даче в Куоккале. В предреволюционное время они рефлексируют, философствуют, обсуждают поэзию и, охваченные предчувствием грядущей трагедии, пытаются узнать свою судьбу, гадая на картах.
Корреспондент «Вечерней Москвы» поговорила с Данилом Чащиным о взаимодействии театра и кино, его успешном дебюте в качестве режиссера сериала «Райцентр», популярности многосерийных кинопроектов у аудитории и о том, почему для своей новой постановки он выбрал пьесу, где временем действия стал Серебряный век.
— Данил, вы чаще обращались к современным произведениям, а когда ставили пьесу Островского «Красавец мужчина», перенесли ее действие в наши дни. Но в «Последнем лете» сохранили эстетику того периода, 1916 года...
— Я не перенес действие в современность, потому что мне очень важно было понять предлагаемые обстоятельства и именно этих персонажей, потому что их больше нет, это уходящая натура (явление культурной жизни, которое в силу разных причин, исчезло безвозвратно — прим. «ВМ»).
Спектакль ставится по современной пьесе киносценариста и писателя Анны Козловой, но при этом она очень «чеховская» по настроению и атмосфере. У меня самого нет ощущения, что я ставлю новый материал — мне кажется, он будто написан в начале ХХ века. Но при этом текст попадает в сегодняшний нерв! Это произведение о том, как существовал и закончился Серебряный век.
История просто вытеснила героев нашего спектакля — пришел другой мир. При этом все они живы в памяти главного героя, Ники (роль играет Вениамин Смехов — прим. «ВМ»). В 1916 году этот персонаж был ребенком, и вспоминает эти события уже пожилым человеком. Все, что мы видим на сцене — его попытка «подманить» то счастливое время.
— Сложно было изучить подробности быта?
— Я до сих пор этим занимаюсь, смотрю фильмы, в том числе документальные. Мне кажется, нам еще есть над чем работать, это правда сложно. Артисты надевают исторические костюмы, но пока все равно есть ощущение, что мы только приближаемся к тому, чтобы понять характеры, манеры этих людей. Например, у наших героев была прислуга — и сейчас мы стараемся понять, как из-за этого менялось их поведение.
Но все равно театр — это условность. Как раз из-за того, что события показаны через воспоминания. Дело в том, что человек всегда все запоминает обрывочно, наше восприятие имеет определенный ракурс. Поэтому мы не стремимся документально воссоздать всю обстановку - здесь возможны некие допущения. Например, вместо собаки, которая жила у семьи, у нас пустая цепь, которая бьется об пол, потому что Ники помнит «как цепь стучала и Бомбей радовался приезду хозяев».
— Для того, чтобы почувствовать атмосферу, вы ездили в Репино (в 1948 году поселок Куоккала был переименован в Репино, — прим. «ВМ»). Что вам дала эта поездка?
— Это погружение в то время — экскурсовод рассказал нам, как был устроен быт, чем занимались гости дач, кто именно там отдыхал и жил. К сожалению, очень мало что сохранилось из архитектурных построек — какие-то из усадеб были уничтожены в революцию, какие-то уже в войну, когда здания разбирали на бревна и топили ими печки. Сейчас на этих местах поставили современные ларьки, а нетронутой осталась только природа, она по-прежнему прекрасна.
Нам ценно было именно ощущение, которое на актерском языке называется «зазерниться» — когда каждый артист ищет зерно своей роли. Герои нашего спектакля — не реальные исторические личности, но такие люди могли бы жить в Куоккале в действительности. Кроме того, сюда приезжали и те, кого они упоминают в своих разговорах — Маяковский, Есенин, Бунин, Репин... Благодаря этим пейзажам рождались их великие стихи, картины и другие произведения искусства.
А еще мы были на берегу Финского залива. Сказать, что конкретно это дало нашему спектаклю невозможно, у каждого ведь свое восприятие. Для меня это было соприкосновение с прошлым. Это похоже на спиритический сеанс, который есть и в спектакле, когда герои общаются с духами. Так и я пришел в те места, и представлял, что видели наши персонажи.
— Я знаю, что в спектакле имеет огромное значение поэзия. Почему именно этот вид искусства в центре внимания?
— В то время действительно много читали стихи, устраивались поэтические вечера, были популярны сборники поэзии. У нас есть сцена, где они читают стихи вслух все вместе, и мы слышим, как в семье офицера домочадцы говорят, анализируют и сопоставляют разные произведения, и вообще насколько глубоко вникают в культурный контекст эпохи! Так сложилось, что судьба многих поэтов Серебряного века закончилась трагически, только никто из наших персонажей в 1916 году этого не знает, а лишь предполагает и предчувствует. Они решили сделать расклад на картах Таро и нагадали, что у каждого автора, которого они читали, судьба будет печальна. Они не могут предположить, что произойдет, но мы уже знаем, что в 1917 году будет революция: кто-то покинет родину, а кого-то расстреляют.
— Вы упомянули гадание на Таро. В Серебряном веке увлечение мистикой было очень популярно, а сейчас, я заметила, что часто в сериалах, спектаклях и фильмах тоже встречается что-то волшебное, какие-то сверхъестественные силы...
— Мне кажется, в переломные времена хочется как-то приручить хаос и найти объяснение происходящему. Вчера буквально увидел картинку «какое счастливое было время, когда непонятны были только тексты Скриптонита». А сейчас непонятно вообще все! Таро даёт ощущение, что все происходит не случайно и во всем происходящем есть своя закономерность. Все эти гадания утешают людей, нами правит только судьба.
— А сами никогда не обращались к таким практикам?
— Я ко всем гаданиям отношусь иронично, но, чтобы понять героев пьесы, сам тоже сходил к тарологу. И несмотря на мой скептицизм, то, что мне нагадали все равно во мне живет, я про это думаю, существую с этими мыслями. Но у меня было позитивное предсказание, а в случае, когда мы получаем хорошую информацию, в это хочется верить. Другое дело, что нашим героям гадания утешения не дают. Они, наоборот, гонят предсказания от себя, им кажется это все игрой маленького Ники, который просто хочет привлечь к себе внимание и придумывает себе дар. Но потом они начинают понимать, что предсказания сбываются. Мне кажется, что мы всегда интуитивно чувствуем, где правда и такая информация застревает в голове, ты не можешь от нее избавиться.
— Но мистика у вас не только в спектакле. В сериале «Райцентр» тоже присутствует сверхъестественное. Может быть, поэтому он так полюбился аудитории?
— Да, возможно. Мне кажется, мистические сущности всегда живут по другим законам, и с ними нельзя договориться, они неуправляемые. А сейчас время такое — что бы ты не делал, не все обстоятельства от тебя зависят. Ты можешь только терпеть, ждать и любить. Я думаю, с этим и связан интерес к мистике в турбулентные времена.
— Ваш сериал порой переходит в хоррор, в некоторых сценах даже тарантиновская эстетика. Почему так?
— Я иду от текста, а в сценарии Ирины Пивоваровой уже было заложено все это. Сериал мультижанровый, там постоянно все меняется: треш-комедия переходит в хоррор, потом в детектив, дальше в мелодраму и научную фантастику и так далее. Важно было это все сочетать. У Шекспира есть такой сонет: «Не поискать ли мне тропы иной приемов новых сочетаний странных». Вот и мне хотелось сделать странное блюдо, где есть одновременно и сладкое, и соленое, и горькое, и кислое, и понять, как это все можно употребить вместе. Я же в первую очередь театральный режиссер, меня позвали в кино, а я хотел туда привнести свой опыт.
Что касается Тарантино... У меня была кассета с фильмом «Криминальное чтиво», я крутил его на повторе постоянно, знаю все наизусть. Так что хотел бы я использовать его приемы, или нет — они уже в меня заложены.
— А какие режиссеры повлияли на спектакль?
— На «Последнее лето» меня вдохновило «Зеркало» Тарковского, потому что там тоже воспоминания мальчика о молодой маме, звучат стихи Арсения Тарковского. И еще «Сказка сказок» Норштейна. Это мультфильм, но мне было важно уловить настроение — он тоже про сложное детство, там есть тема войны, как и в спектакле, когда на фоне идет Первая Мировая. При этом в мультфильме есть свет. Мне тоже хочется показать свет и нежность в жесткое время.
— Как вы думаете, цитатность мышления — это особенность молодого поколения?
— Да, я даже не стесняюсь этого. В «Последнем лете» есть, например, прямая цитата из фильма «Меланхолия» Ларса фон Триера. Играет та же музыка, персонажи сидят так же — этот ход дает еще один подтекст. У тех, кто смотрел фильм, возникнет ассоциация — герои говорят про то, что закончится лето, а в соединении с музыкой и позами возникнет ощущение конца света, что скоро прилетит планета Меланхолия и наступит Апокалипсис. Мне нравятся такие игры с подтекстами. Тут действует формула 1+1=3. Ведь если нарисовать на бумаге две линии, то получится три — одна между ними. Когда я беру цитату из Триера и добавляю ее в свой спектакль, то получается не Чащин и не Триер, а что-то третье, добавляется еще один смысл.
Когда я начал снимать кино, один мой педагог сказал мне: «Данил, не волнуйтесь, в кино было уже все. Там не было только вас». Значит, я смогу привнести в кино что-то новое. Но если бы я пришел не насмотренным, получилось бы хуже — именно мой багаж, знания, накопленный опыт дает интересный результат. Мне нравится, что появилось слово оммаж (произведение-подражание как дань уважения другому художнику, — прим. «ВМ»), парафраз, цитата, а не плагиат. Повторяя других, ты будешь совершать свои ошибки, и так вырабатывается собственный стиль.
— Почему в последнее время намного качественнее стали российские сериалы?
— Зрители стали их стали смотреть, и в сериалы стали вкладывать больше денег, это дает больше возможностей. У съемочной группы всегда есть выработка — нужно за день снять определенное количество минут. Раньше была такая нагрузка, что что-то качественное сделать было нельзя. И больше дней в график поставить не получалось — не хватало бюджета. Сейчас в сериальном производстве выработка может быть в пять раз меньше, чем прежде, а это значит есть больше времени для подготовки, большее количество дублей — это прямо пропорционально влияет на качество. Но и еще важно, что мы перестали зависеть от телевидения, на онлайн-платформе можно сделать более свободную вещь, а зрители ценят искренность. Сейчас очень много проектов, но я не знаю, долгое ли еще это продлится.
— Вы сказали, что в кино все уже было. А что в драматургии? Сложно ли находить новые театральные пьесы, которые были свежими?
— В хорошем материале всегда есть дефицит. Но мне нравится, что сейчас в театр приходят киноавторы. Анна Козлова — писатель, лауреат многих премий, киносценарист, и впервые ее произведение ставится в театре. «Последнее лето» тоже сценарий для фильма, и, раскрою секрет, изначально мне предложили снимать кино. Но фильм или сериал делается очень быстро, в сжатые сроки. Я понимал, что материал театральный, глубокий, и мне нужно время, чтобы с ним поработать. Тогда я предложил сначала сделать спектакль, а потом кино.
— Вы родились в Тюмени и первые шаги в профессии делали там. Сложно было войти в театральный мир в Москве?
— Даже наоборот, легче! В родном городе я ставил любительские спектакли на свои деньги. А в профессиональном театре Тюмени я поставил спектакль только после того, как поработал в МХТ имени Чехова. На самом деле это большая проблема регионов — я приходил с материалами во все театры Тюмени, предлагал свои замыслы, но меня не воспринимали как режиссера, только как любителя, который делает спектакли в местной студии. Эта проблема касается не только меня. А когда ты уезжаешь из своего родного города и что-то начинает получаться в Москве — ты уже не возвращаешься туда.
— Но спектакль в Тюмени вы таки поставили...
— Постановка «Молодость» — очень яркий эпизод в моей жизни. Это не реванш, но я понимал, что на спектакль придет мама, мои друзья, одноклассники и однокурсники — они ждали этого спектакля. А потом его номинировали на «Золотую маску», и это было впервые в истории Тюменской области.
— Как вы решили стать режиссером и какие театральные впечатления были в детстве?
— До того, как я поступил в институт, я ни разу не был в театре. Только на совсем детских спектаклях, но они мне дико не понравились! Для меня это было искусство устаревшее, мне было скучно. Поступал я в театральный, потому что меня больше никуда не взяли, кое-как сдал ЕГЭ. А в культурных вузах всегда не хватает мальчиков. Мне хорошо дался тур импровизации, хотя я вообще не подготовился. Когда педагоги смотрели этюды моих однокурсников, они им что-то подсказывали, а мне мне говорили: «А вам, Данил, мы советуем прочитать хорошую книгу» «Какую?» — спрашивал я. «Любую!» Я и правда тогда почти не читал, но после совета педагогвов начал очень жадно добирать знания. Как говорил Станиславский, театр, как водоворот, и кто в него попадает — того засасывает. У меня начало получаться, проявилась режиссерская интуиция, и я понимал где хорошо, где плохо. Меня стали хвалить! В процессе учебы я начал посещать спектакли осмысленно, смотреть записи в интернете, и я увидел, что театр может быть другим, не нафталиновым, а современным и актуальным. Такие спектакли мне стали даже интереснее, чем кино.
Когда я приехал в Москву — не было и дня, чтобы я не посещал театр, да и вообще жадно ходил по музеям, выставкам, концертам. Это тоже важно, потому что коренные москвичи часто не замечают всего этого. Третьяковка через дорогу, но человек туда может никогда и не ходить. А когда ты приезжаешь, то понимаешь, что у тебя такого никогда не было, и, возможно, в столице ты ненадолго. Тогда пытаешься успеть урвать воздух искусства, как Бродский говорил: «Человек — это то, что он видит». Я понимал, кем хочу быть, и чем больше впитывал в себя, тем больше становился частью театральной культуры.
ДОСЬЕ
Данил Чащин родился 4 января 1989 года в Тюмени. В 2011 году окончил Тюменскую государственную академию культуры, искусств и социальных технологий (кафедра режиссуры, мастерская Марины Жабровец). С 2013 по 2014 год руководил театральным направлением молодежной платформы «Самый центр» в Тюмени.
В 2016 году окончил магистратуру Школы-студии МХАТ при Центре имени Всеволода Мейерхольда, курс Виктора Рыжакова. В 2019 году за работу над спектаклем «Молодость» был номинирован на «Золотую маску» в номинации «Драма/Работа режиссера». Поставил спектакли: «Кто боится Вирджинии Вулф?» в Театре Наций, «Красавец мужчина» в Московском театре имени Пушкина, «Леха...» и «Мальва» в МХТ имени Чехова. В 2023-м завершил работу над сериалом «Райцентр», премьера которого состоялась на онлайн-платформе.
Эксклюзивы "Вечерней Москвы"
Как убедить работодателя повысить зарплату: советы HR-специалиста
Новая нормальность? Действительно ли «экономический бум» в КНР подошел к концу