Шло последнее полугодие учёбы в техникуме, я вполне благополучно, без троек сдал госэкзамены и был направлен на преддипломную практику в Горьковский аэропорт. Темой моего дипломного проекта была разработка проекта механизма ввода и вывода самолета АН – 2 в ангар. Звучит солидно, на самом деле это был несложный механизм из лебедки и троса, но необходимо было их рассчитать. Занимался я проектом увлечённо, не допуская халтуры. Весной 1973 года проект был успешно (на четыре балла) был защищён и я, как хорошист, был распределён на работу в аэропорт, который считался лучшим местом распределения. Многие из нашей группы были распределены в другие города, некоторые уехали аж в Новосибирск.
В аэропорт нас было распределено несколько человек. Всех нас направили на работу на так называемую вторую линейку – на обслуживание самолётов АН – 2, применявшихся для авиационно – химических работ (АХР), то есть для распыления над колхозными полями удобрений, гербицидов и тому подобного. Каждый из нас был включён в свой экипаж на должность моториста.
Мой экипаж состоял из командира, примерно тридцати пяти лет от роду, второго пилота Володи, который был старше меня всего года на два – на три, бортмеханика, мужчины лет сорока, (как его звали, не помню) и меня - моториста. Местом нашей дислокации было определено большое село в Гагинском районе Горьковской области. Перед посадкой на аэродром, которым служил большой выгон за околицей села, наш аэроплан сделал несколько кругов над селом, благодаря чему после посадки нас встречала довольно большая толпа местных жителей, в основном бабушек и детей.
Подчёркнуто не обращая ни на кого внимания, мы неторопливо зачехлили самолёт и на УАЗике, присланном колхозным начальством, отправились на место жительства. Под него нам был отведёна изба из двух комнат: в одной жили командир с бортмехаником, в другой – я со вторым пилотом, причём спали мы с ним на одной кровати. По случаю нашего прибытия колхозное начальство устроило банкет с огромным количеством водки и баранины. Впрочем, мы с Володей быстренько «смазали» в местный клуб – местные девушки нас интересовали больше, чем халявная выпивка.
В клубе молодёжи оказалось довольно много, в том числе и девушек. Володя учил меня, как с ними надо обращаться. «Ни в коем случае нельзя проявлять к ним интереса», - говорил он. Так мы себя и вели: приходили каждый вечер в клуб, брали шахматы и садились в фойе клуба играть, не обращая ни на кого внимания. Надо сказать, что такая тактика принесла свои плоды: девушки сами стали обращать на нас внимание.
Вскоре Володя отбился от меня, закадрив местную очкастую интеллигентшу - библиотекаршу. Мне достались почему – то сразу две девушки, с которыми я и гулял по вечерам. Дальше совместных прогулок дело у нас не заходило.
Однако вскоре не обошлось без неприятностей. Началось с того, что Володя принёс новость: он добился от своей библиотекарши того, чего хотел. Я порадовался за друга, но вскоре дело это приняло неожиданный для меня оборот. Однажды, после фильма в клубе, я, как обычно, с обеими своими подругами, выходил из клуба. Вдруг дорогу мне преградили трое местных парней довольно крепкого телосложения и предъявили мне претензию: «Твой друг испортил единственную интеллигентную девушку в селе - сейчас мы будем тебя бить». (Откуда они узнали эти подробности – ума не приложу!) Я изумился до глубины души: «Меня – то за что? Это его дела, с ним и разбирайтесь!» На это мне было сказано, что Вову они найти не могут, поэтому отвечать придётся мне. И я, как Остап Бендер, понял, что сейчас меня будут бить.
Оказалось, Володя действовал по отработанной схеме: брал заранее у механика ключи от навесного замка бортовой двери самолёта, заводил туда свою девушку, включал бортовое оборудование, радио, ну и понятно, тут же, на чехлах, совершался интим. Об этом я узнал позже, а пока надо было как – то выкручиваться. Спасительная оригинальная, рассчитанная на явно невысокий уровень интеллекта идея, пришла мгновенно: «А вы знаете, парни, что за избиение работника Аэрофлота ответственность такая же, как за работника милиции?» Амбалы задумались, я же развивал тему, как мог, со всем своим красноречием. Результат оказался замечательным: мы расстались вполне миролюбиво. Вернувшись домой, и дождавшись Володю, я с возмущением ему всё это рассказал. Что с него было взять: он только ржал, как ненормальный.
Но на первом месте, конечно, были не развлечения, а работа, как в песне: «Первым делом, первым делом самолеты, ну, а девушки, а девушки – потом». Распорядок дня был довольно напряжённым. Подъём в четыре утра, лёгкий завтрак – свежий белый хлеб, масло, мёд и печёные на поду русской печи яйца – наш командир их просто обожал. Готовила нам женщина, специально для этого выделенная колхозным руководством. После завтрака на УАЗе выезжали за околицу, на аэродром, которым служило обычное поле, готовили самолет и начинали полёты. Иногда на борт самолета брали и меня. Я стоял между летчиками, держа руку на рукоятке открытия заслонки бака удобрений. Самолёт в конце поля набирал высоту, затем следовало резкое снижение с разворотом, и после выравнивания самолета я открывал заслонку бака удобрений. За самолетом появлялся пышный шлейф распыленных удобрений.
Во время резкого снижения с разворотом возникала серьезная перегрузка и ощущение того, что все внутренности организма резко проваливались вниз, ниже пояса, буквально в пятки. Ощущение в этот момент было отвратительным. Я про себя удивлялся, как лётчики выдерживали эти неприятности. Однако Вова, второй пилот, прохиндей, рассказал мне, правда, с большим опозданием, что делалось это специально для меня — посмотреть как я буду реагировать на возникающую перегрузку. Оказывается, неприятные ощущения при перегрузке возникают только у стоящего человека, а сидящий их почти не испытывает. И я понял, почему во время резкого снижения с разворотом лётчики синхронно оборачивались и смотрели на меня, как я хватаю воздух ртом, такая у них была развлекуха.
После каждого вылета механик проводил осмотр самолёта, производил мелкий ремонт, например, ставил на клею заплатки на миткалевую поверхность крыльев – они почему – то довольно часто рвались. В мои обязанности входило поддерживать порядок на складе ГСМ – так назывались две наполовину врытые в землю цистерны с авиационным бензином – и накачивать из них через замшевый фильтр бензин в специальную бочку ручным насосом, из которой уже бортмеханик заправлял наш самолёт после каждого вылета. Бензина было много, он ничего не стоил в те времена. Достаточно сказать, что свою рабочую фирменную одежду я стирал в нём каждую неделю без зазрения совести. Иногда водитель председателя колхоза приезжал и заправлял полный бак чистейшим авиационным бензином.
К десяти часам утра прямо на аэродром привозили второй завтрак: свежие сливки, масло, мёд, мясо. Летчики и механик ели мало, я же отводил душу – съедал почти всё. Видя мой небывалый аппетит, они наперебой меня угощали: «Ешь, Саша, ешь, отъедайся», что я и делал – съедал почти все, что нам привозили. После обеда летали часов до шести вечера, затем ехали на квартиру, ужинали. Затем командир с механиком расходились по подругам, которые, по слухам, были у них в каждом крупном населённом пункте области. Мы со вторым пилотом Володей отправлялись в клуб.
Вскоре контракт с колхозом закончился, мы загрузили все свои причиндалы в самолёт и через несколько часов приземлились на своей базе в Горьковском аэропорту. Лётчики решили отметить моё первую командировку.. Мы заехали в какую – то закусочную, лётчики посвятили меня в авиаторы - научили готовить и дегустировать коктейль «Кровавая Мэри», который был их любимым напитком. Слегка выпив и закусив, командир с механиком отправились по домам, а мы с Володей - в наше общежитие на улице Янки Купалы.
(Продолжение следует)