Весело чирикая, маленькая птичка уселась на цветущее розовым цветом дерево. С покачнувшейся ветки осыпалась серебристая пыль.
Две старушки, сидевшие на отшлифованном годами стволе поваленного дерева, прервали свою неторопливую беседу и с интересом посмотрели вверх.
Птичка смущенно умолкла и принялась чистить пёрышки.
Весеннее солнышко ласкало своими лучами высокогорное село Циныхъæу. Широко раскинулись его зеленые, щедрые поля. Третий десяток лет печально хранят они оглушительное безмолвие в ожидании заботливых, натруженных рук.
Некому пахать, некому сеять, некому собирать урожай. Грустит земля, грустят и деревья посреди покосившихся пустующих безжизненных домов.
Только два человека могли порадовать своей верностью обезлюдевшее село, где когда-то бурлила жизнь. Восьмидесятишестилетняя полноватая степенная Аграфин Тибилова вязала жилет своему внуку, который должен был приехать на лето, а девяностолетняя сухонькая, живая, энергичная, забытая самой смертью Макине Елбакиева, заслуженная учительница ещё времен ГССР, неторопливо штопала свой халат, который зимой слегка тронула мышка. Они отказывались навсегда покидать село, ставшее для них родным, дома, где их, юных, стеснительных невест, с такой любовью принимали когда-то, очень давно, в другом веке и в другой жизни.
Давно умерли тогдашние старики. Ушли один за другим и ровесники. Молодые погибли в боях с нападавшими на Осетию грузинскими отрядами, оставшиеся разъехались кто куда. В лихолетье перемен растворился богатый колхоз, осыпался иголками срубленной ели. Повалились и обнялись с травой некогда неприступные заборы и изгороди…
Поздней осенью, так уж и быть, делать нечего, соглашались они, ворча для порядку, оставлять свои дома до весны. Но, перезимовав в городе, созванивались, чтобы с первыми лучами весеннего солнышка, вместе, день в день приехать в село, чтобы не пропустить ни дня друг без друга – вот такая у них была дружба. И они приезжали, одновременно, вместе с первыми певчими птицами. Они и сами напоминали птичек, маленьких, постоянно чирикающих птичек. Казалось, они хотят наверстать всё, невыговоренное долгими зимними вечерами вынужденной разлуки. Конечно, дети по первому же движению брови соединяли подружек невидимыми объятиями мобильной связи, но разве может она заменить живое общение глаза в глаза…
– Аграфин, – спросила Макине. – Послушай, что говорит эта птичка?
Спицы Аграфин на несколько секунд замерли, а потом она сказала:
– Птичка говорит: «мит-мит». Но снега уже не будет, наверное, просто будут холодные дни.
– Разве? – переспросила Макине. – А мне показалось, она говорит «цæдис-цæдис». Потеплеет. Определенно потеплеет. Мы уже устали от холода.
Осетины верят, что в демисезонье птички могут предсказывать погоду. «Мит» означает «снег», значит, будет морозно. «Цæдис» означает «союз», будто птичка призывает людей союзно, дружно готовиться к весенним работам, значит, будет тепло.
За годы Советской власти отвыкшие бояться зимы и холода южные осетины в 90-х и ранних нулевых вновь ощутили, как их сердца неумолимо сжимают невидимые ледяные пальцы... Хотя зимой в городе Макине, как и Аграфин, жила в теплой цхинвальской квартире, еще от старых постсоветских времен осталась у нее привычка говорить, как она устала от холода. В начале 2000-х в Южную Осетию из России пришли и свет, и газ, и зимняя стужа уже была бессильна в домах людей, но привычка осталась. И не у нее одной.
– Пусть Бог услышит твои слова, – сказала Аграфин. – Если бы я знала, что по вечерам ещё бывает прохладно, то не настояла бы, чтоб он меня привез.
– Хорошо, что теперь у нас есть свет, и мы можем в любой момент согреть свои дома, даже, если кончатся дрова, – ответила Макине.
– Ты права, пусть Путин живет долго, если бы не он, мы бы если не замерзли, то б умерли с голоду. Если бы не умерли с голоду, то сгорели бы под грузинскими бомбами еще десять лет назад, в 2008 году…
Старушки замолчали, призадумались.
Наконец Макине сказала:
– Какие только лики смерти не поворачивала Грузия против нас. Она в нас стреляла пулями, чтобы мы умерли от железа, отключила нам свет и газ, чтобы мы умерли от холода, засела на дорогах, подобно Залиаг-калм и объявила блокаду, не пропускала к нам продукты, чтобы мы умерли от голода, перекрывала и воду, чтобы мы умерли от жажды, и наконец обрушила на нас тысячи снарядов «Града», чтобы мы умерли в огне. Но от всех козней Грузии, от всех проявлений смерти, которые она нам уготовала, нас спасла великая Россия.
Внук Макине работал в Министерстве обороны Южной Осетии, и она хорошо разбиралась в видах оружия.
– Даааа-а… – протянула Аграфин. – Мне всегда нравилось, как ты красиво умеешь говорить. Всё-таки, что ни говори, как хорошо, что у меня есть ты, моя любимая подруга! Я всегда тебя любила больше других.
Её дети и внучка занимались торговлей, и в военном деле она была несильна.
Женщины замолчали. Они думали о том, с каким трудом, и при том через месяцы и годы уговоров и упрашиваний добивались от цхинвальских чиновников проведения света, привоза сжиженного газа, подвоза хлеба два раза в неделю. А о проведении одной тоненькой трубы природного газа даже слышать не хотят. Какие это мелкие проблемы. Ни в районе, ни выше не могут их решить и даже понять, почему им пишут все время жалобы две упорные старушки из умирающего села. Один чиновник им прямо сказал, мол, ваше село относится к отдаленным селам, и особого внимания от властей ждать не приходится. Даже пустых отписок-отказов, написанных будто под копирку, приходилось ждать месяцами. А Путин сразу взял и понял, сразу взял и решил. И это тебе не подвоз хлеба, который только цхинвальские чиновники могут превратить в эпопею покруче, чем «Война и мир». Путин пошел против всего мира, который вынес смертный приговор Макине и Аграфин, хотя даже ни разу не видел их. У Макине не было особых надежд на западных политиков-мужчин, но она думала, может, если Меркель познакомится с ними и поговорит, и узнает, какие они люди, то уже не будет требовать у Путина вывести свои войска из Южной Осетии и разрешить грузинской армии убить Макине и Аграфин…
Аграфин всю жизнь работала главным бухгалтером в родном колхозе. Председателей повидала много. Их снимали и на их место назначали новых. А Аграфин оставалась. Она читала газеты и слушала радио на трех языках. Она умело складно и красиво говорить по-осетински, по-русски и по-грузински. Откуда бы ни пришла проверка, откуда бы ни пришли гости, Аграфин всегда на первых ролях. Нет, конечно же, на вторых – на первых, ясное дело, – председатель. А уж после председателя, – только Аграфин. Конечно, она не могла возглавлять застолье. Но, если понадобится, то могла очень красиво сказать на любом языке и приветствия, и тост, и пожелания, и так приветить любого гостя красивым словом, что было любо-дорого её слушать. Всем нравились красивые речи Аграфин и на собраниях, и во время застолий. Но со спиртным она не дружила. Поднесет чарку к губам, и даже не пригубит, – так, сделает вид.
– О чём ты думаешь, Аграфин? – спросила Макине.
– Я слышала, у немцев тоже президент женщина…
– Нет, Аграфин, у них президент – мужчина…
– А кто Меркель?
– Меркель у них канцлер, – ответила Макине, и, увидев удивленные глаза Аграфин, добавила:
– Это как у нас премьер-министр. Но у них главный не президент, а именно канцлер. Так что, если ты хотела сказать, что у них главный – женщина, то ты не ошиблась.
– Да, и, знаешь, что я подумала?
– Что, Аграфин?
– Вчера по телевизору сказали, что она опять требовала у Путина вывести войска из Южной Осетии.
– И? – не удержалась Макине, не успевая за полетом мысли своей подруги.
– Неужели она не понимает, что будет, если Россия выведет свои войска?
Аграфин оставила своё вязание, и в упор уставилась Макине прямо в глаза:
– Вот я тоже, вроде не дура, но так глубоко никогда не задумывалась. И что ей надо? Что она здесь потеряла, чего она добивается? – сказала она.
– Она добивается, чтобы Россия вывела свои войска, чтобы пришла грузинская армия и сделала то, что ей не дала сделать Россия в 1992 году, и в 2008 году, – ответила Макине.
– Убить нас, – сказала Аграфин.
Она вспомнила родственницу своего мужа, старую Терез, её дочку и внука. Терез жила в другом конце деревни. Зиму она проводила у дочки в Цхинвале, а весной, как и наши старушки, всегда приезжала в Циныхъæу. Во время войны 2008 года один из первых снарядов грузинской армии попал в их квартиру, и старушка погибла вместе со всей своей семьей. Не спаслась ни ее дочка Разиат, ни внук Андрей. Уже давно грузинская армия обстреливала Цхинвал почти круглосуточно. И люди настолько привыкли к этим обстрелам, что уже не принимали мер предосторожности. Из-за этого многие погибли в своих домах и квартирах. Привыкли и недооценивали смертельную опасность.
События этих дней пролетели перед глазами Аграфин. Но сказала она не это.
– Макине, давай послушай меня, – сказала она. – У меня появилась одна мысль. Послушай меня, мне интересно, что ты скажешь.
Макине посмотрела на свою подругу, затем глубоко вздохнула и отложила штопку. Кряхтя, встала, подошла к невысокому столику, налила себе студеной родниковой воды, сделала два глотка, обернулась к подруге с чашкой в руке и спросила её:
– Аграфин, тебе не нужно воды?
– Нет, Макине, я потом попью, – ответила Аграфин.
Макине села на свое место и снова взяла штопку в руки.
– Что ты мне хотела сказать, Аграфин?
Аграфин вздохнула и выпрямила спину.
– Давай напишем ей письмо.
– Кому, моя дорогая?
– Меркель.
Макине серьезно и даже с некоторым беспокойством посмотрела на Аграфин.
– Ты в свое уме, моя дорогая?
– А что?
– Она даже читать его не станет.
– Мы все-таки женщины в возрасте, многое повидали в жизни. Ей и самой будет полезно узнать что-то новое, – сказала Аграфин. Наверное, в глазах Макине что-то менялось, и она продолжала:
– Может, обманывают её советники, не всё до конца ей рассказывают. Не может женщина быть такой черствой, она же мать!
– Действительно, Аграфин, небось, у самой дети. Она должна войти в наше положение. Должна понять, почему Путин спас наш народ, и больше не беспокоить его своими требованиями.
– Макине, ты у меня очень образованная подруга, я тебе доверяю больше, чем себе, и, согласись, лучше тебя этого никто не сделает. Напиши очень красиво, чтобы дошло прямо до её материнского сердца.
– Я напишу, Аграфин, напишу. Всё полностью напишу, что у меня на душе. Хорошую ты мне идею подала, Аграфин. Только ты тоже потом прочитай, вдруг где-то что-то надо будет подправить, добавить. А, может, и выбросить.
– Конечно, Макине, мы вместе напишем очень хорошее письмо, но как она его прочитает? Она же не знает по-русски.
– Что ты, Аграфин. Меркель – из бывших восточных немцев. Она еще при ГДР в комсомоле была, и русский язык в школе проходила. Потом у нее есть переводчик. У нее не будет проблем прочитать наше письмо.
– Как ты хорошо придумала, Макине.
Конечно, идея принадлежала самой Аграфин, но она поспешила приписать её своей подруге, чтобы та не передумала. «Главное – сделать дело, а кому принадлежит идея, – дело десятое», – подумала Аграфин.
Некоторое время подруги сидели молча. Аграфин продолжала вязать свитер, Макине – аккуратно штопать свой любимый халат. Спустя несколько минут, Аграфин, отложив вязание, посмотрела по сторонам. Потом заговорщицким голосом обратилась к подруге.
– Макине, ты смотрела вчерашнюю передачу на нашем телевидении?
– Да, Аграфин, смотрела, – ответила Макине, не понимая, к чему клонит её собеседница. А та не спешила раскрыть интригу.
– И ты ничего не заметила?
Макине внимательно посмотрела на подругу. Сжала губы и прищурила глаза. Так она видела, если на лице Аграфин играла озорная хитринка.
Макине действительно смотрела вчерашнюю передачу юго-осетинского телевидения. Более того, она смотрела и позавчерашнюю, и поза-позавчерашнюю, и… Аграфин не дала ей додумать и взволнованно проговорила на одном дыхании почти шепотом:
– Макине, мне кажется, она была не телевизионного формата…
– Неужели это так важно? – спросила Макине.
– Разумеется. В начале 1990-х гг. на Западе стала популярной теория телевидения Р. Уильямса, изложенная им в книге “Телевидение. Технология и структурная форма”. Автор утверждал, что внутри калейдоскопического потока информации значимость жанровых различий в целом понижается: признаки жанра менее важны по сравнению с признаками принадлежности к телеканалу, соответствия “формату”.
Услышав это, Макине побледнела. Она бросила на подругу изумленный взгляд.
– Как так?!. – едва не выкрикнула старушка. – Что случилось, почему ты так говоришь? Ведь поначалу по отношению к телевидению слово “формат” обозначало только количественные характеристики: метраж передачи, обусловленный сеткой вещания.
– Что? – не выдержала Аграфин.
– Да, да, – торжествовала Макине, – подразумевался именно конкретный отрезок времени, ну, иногда ещё какие-то техническими параметрами. Это чисто внешние свойства.
– Так это только вначале, – мягко возразила Аграфин. – Однако постепенно в телевизионной медиасреде понятие “формат” стало трактоваться гораздо шире: теперь учитываются уже не только технические характеристики, но и смысловые особенности. Как утверждают, в такой расширенной трактовке термин “формат” был впервые осмыслен американским профессором Дэвидом Элтейдом в книге “Логика медиа”…
– Аграфин, моя дорогая, ты читала книгу Дэвида Элтейда “Логика медиа”? – изумлённо спросила Макине.
– А что мне еще оставалось делать? – расстроено ответила Аграфин.
– Что же тебя подвигло на это? Как тебе это пришло в голову? – не унималась бывшая учительница.
Её подруга замялась.
– Макине, я не хотела тебе говорить, думаю, пусть это будет сюрпризом, но раз все равно не получилось, то скажу. Только ты ничего такого не подумай, – она замолчала и виновато улыбнулась.
– Как я могу о тебе плохо подумать, моя дорогая, что ты такое говоришь?
Аграфин продолжала:
– Ты же знаешь, я живу рядом с телевидением. И вот, зимой я захотела сделать тебе сюрприз. Когда выдался теплый день, я хорошо оделась, сверху надела свою красивую кофту, которую ты мне подарила в позапрошлом году, и пошла на телевидение. Попросила их, чтобы сделали передачу о нашей дружбе, Макине. Мы же дружим уже около 60 лет! Что мы только не пережили, но как всё-таки сохранили нашу дружбу. Сейчас уже у дружбы нет такой цены, согласись, моя хорошая. Все думают только о своей выгоде. В дружбе тоже ищут выгоду. Надо чащу говорить людям простые вещи. Кому надо, где какую улицу асфальтируют? Люди же ходят по городу – сами увидят, зачем им для этого телевидение. А такие вещи, как любовь, дружбы, верность – разве не важнее асфальта? – она посмотрела на Макине, которая понимающе кивнула.
– Они меня хорошо приветили, угостили чаем, пообщались, – Аграфин грустно улыбнулась. – Но, когда дошло до главного, они меня огорошили. Сказали, что моя идея хорошая, но это не телевизионный формат.
Макине хотела что-то сказать, но Аграфин её опередила:
– Да, да, хотя я расстроилась, все равно запомнила и дома попросила младшего найти мне в Интернете, что такое телевизионный формат, и вот как раз Интернет выдал ему несколько книг, а он дал мне почитать. Я прочитала и всё хорошо запомнила.
– В этой книге написано, что на телевидении главное формат, а не тема, не событие, – прервала её Макине и закончила её мысль – разумеется, так, как она этого хотела.
Аграфин что-то смекнула, но не была уверена в своей догадке и пытливо посмотрела на Макине. Макине заметила её взгляд, и, опустив глаза, сделала лицо напускной скромности. Аграфин это заметила, и быстро-быстро заморгала, чтобы предательски накатившиеся слезы не выбежали из глаз. У нее запершило в горле и зачесался нос, и она сказала шёпотом, чтобы не выдать голосом охватившее её чувство:
– Я еще читала, что телевизионщики в такие тонкости не вдаются, но слово “формат” используют повсеместно.
Макине призадумалась. Аграфин сделала несколько глубоких вдоха, чтобы успокоить сердцебиение, и напряженно ждала, что скажет ее подруга.
– Я знаю об этом, но ты напрасно придаёшь формату большое значение, – сказала Макине после долгих раздумий. – Я еще статью одного телекритика читала в “Российской газете”, Богомолова. Так смысл такой, что какая-то тема – «формат» или «неформат», они решают по своему хотению. Если они что-то не понимают или ленятся, то говорят: «Это не телевизионный формат». «Неформат», – и всё.
Услышав умозаключение Макине, Аграфин помолчала и пошевелила губами, словно пробуя на вкус услышанное, затем облегченно вздохнула, взяла свое вязание, нашла нужную петлю, спицами перекинула её, куда надо, и негромко сказала:
– Как хорошо, что ты у меня есть, моя подруга, моя умная, начитанная подруга, как я тебя люблю.
Макине поправила головной платок и вернулась к своей штопке, обдумывая, чтó напишет немецкому канцлеру.
Ласково светило теплое солнышко, тихо шелестели листья деревьев, весело щебетали птички, откуда-то издали слышалось журчание ручейка.
2021–2022 гг.