Я прочитал рассказ Чехова «Толстый и тонкий» (1883) по наводке теоретика Шмида, самого Шмида не читая, и ничего в рассказе не понял. Вернее, не увидел, как тут можно вывести всегдашнее ницшеанство чеховское, как подсознательный идеал, всегда его вдохновлявший. Это метафизическое иномирие, в котором всё-всё-всё не так, как в Этом (проклятом) мире.
В своём воинствующем русском национализме мне б хотелось, чтоб ницшеанство называлось чеховизмом. Ницше всё-таки, будучи философом, осознавал свой идеал и произведения искусства творил как прикладные, выражающие то, что уже сформировалось в его уме.
Против законов
Моченым шну`ром вновь и вновь
Стянул мне горло шум часов;
Мерцанье звезд, петуший крик,
И свет, и тень - исчезли вмиг,
И все, что знал я, стало вдруг
Глухой, немой, ослепший круг -
Во мне остался мир без слов
Под шум закона и часов...
Потрясающая новизна обеспечивала этим творениям статус, кажущийся искусством неприкладным, рождённым подсознательным идеалом. Чехов же творил подряд произведения неприкладного искусства, а метафизическое иномирие так и не проникло в его сознание никогда. И по хорошему надо бы в области искусства называть это иномирие чеховизмом. Да, вот Ницше на 10 лет раньше стал писать…
Смешно, что и через полтора века многие и многие Чехова ницшеанцем не понимают. Даже этот Шмид. То, невременно`е и непричинное, что связывает у Чехова слова в последовательность, например, повторение фразы: «были приятно ошеломлены», - в рассказе «Толстый и тонкий» 2 раза (второй раз это последние слова рассказа), Шмид называет эквивалентностью. А это замутняет. Я б назвал странностью как знаком наличия подсознательного идеала (не важно, какого).
Первый раз процитированные слова были в связи с равенством (друзья детства) встретившихся многие годы спустя двух человек, второй раз – в связи осознанием ими, казалось бы, категорического неравенства.
Толстому в конце «просто неприятно видеть Порфирия, принадлежащего некоторым образом к его миру, в таком унижении. Успокаивая тонкого и принимая подчиненного как равнозначного («Для чего этот тон? Мы с тобой друзья детства»), он только защищает свое собственное достоинство. Но он, пожалуй, не забывает, что уже в прошлом ситуационное сходство школьников не стирало контраста их социальных ролей, обозначенных архетипичными прозвищами» (Шмид. https://litmir.club/br/?b=585135&p=50 ).
(А прозвища у обоих были отрицательного свойства: Герострат и Эфиальт, разрушитель и предатель. И они одинаково гадкими оказываются в конце.)
Тонкому в конце тоже неприятно, что толстый так его обогнал в карьере, но – верный своей вечной подлости – тонкий натягивает на себя мину приятного ошеломления.
Итого – Этот мир есть мерзейший. Настолько, что бежать из него остаётся только в метафизическое иномирие.
Без Шмида я б до этого не додумался.
22 августа 2023 г.
