Проезжая по трассе мимо села Талицкий Чамлык, невольно забываешься, глядя на справные кирпичные дома или пёстрые деревянные избы, украшенные снежно-белыми наличниками и, местами, даже коньками.
Но один из них отличается маленькой неприметной деталью — красной звездой над дверью. В этом на вид неприметном голубеньком доме живёт настоящий Герой — ветеран Великой Отечественной войны, кавалер орденов Отечественной войны 2-й степени и Красной Звезды Пётр Лебедев.
Одна винтовка на взвод
— Пётр Андреевич, расскажите, где, как и когда начался ваш боевой путь?
— Сам я с 1925-го, так что в 1941-м мне было лишь 16 лет. Война для меня началась в 1943 году. Как сейчас помню: 17 апреля нас собрали — 36 человек с Талицкого — и повезли в Добринку, а оттуда — в Саратовскую область, в город Пугачёв, что на берегу Иргив-реки. Там определили меня в учебный полк, где мы ровно полгода проходили обучение. На весь взвод (а это порядка 30 человек) всего одна винтовка! Кому сегодня дали изучать — тот её и разбирает, учится смазывать, чистить. Обычно выходили мы на поляну возле Иргива, садились кругом где-нибудь на траве. Тот, у кого винтовка, — в центре. Остальные его обступят да смотрят, как какие детали вынимаются и как обратно на место вставить надо. Вот так и учились!
Винтовку каждый день выдавали новому солдату — все должны были в руках её подержать. А те, чья очередь ещё не подошла, ходили с деревяшками. С ними и маршировать учились, и штыком колоть.
А ровно через полгода, 17 сентября, нас посадили в поезд и эшелоном отправили на фронт. Ехали долго, все в теплушках: вагоны узкие, тесные, дощатые. Осень, казалось бы, только началась, а уже прохладно было — дождик моросил, сквозь щели в вагоне ветер продувал. А на теплушку только одна печка-буржуйка выделена. Так и ехали, в шинели закутавшись да дрова подбрасывая.
Я думал тогда, что повезут нас через Добринку, через родные края. А командование южнее отправило — на Украинский фронт, где и встретил я первый свой бой. Было это в городе Мелитополе. А оттуда пошли ещё южнее. Попал в итоге я на 4-й Украинский, где командующим был генерал Толбухин, который освобождал Крым от засевших там немцев. Надвигались мы пехотой со стороны Перекопа, а с Керчи к нам шла на соединение Приморская армия: противники наши как бы в кольце оказались — ни по суше им не уйти, ни морской стороной не уплыть. Но оттого они стали только злее.
Под обстрелом
— Это ведь севастопольское направление, где были сконцентрированы самые крупные силы немецкой артиллерии!
— Да, очень трудно там нам пришлось. Некоторые участки приходилось неделями отбивать. И всё время мы находились под артобстрелом. Иногда случалось, артиллерия лупила по несколько часов кряду, когда мы закрепиться пытались. И до того долго это продолжалось, что привыкать начинаешь к обстрелам. Так что и не понять: то ли снаряды закончились, то ли уже не различаешь их воя. Шесть месяцев холодной зимой мы находились в окопах без крыши над головой: помню, была такая длинная земляная траншея, я в ней, чтобы не отморозить ноги, себе отельный закуток выкопал и спал, в шинель закутавшись. Кормили нас мёрзлой картошкой, а иногда просто перловкой.
Полегче стало нам, пехотинцам, только когда «катюши» прислали. Чуть где фашисты начинали стрелять — «катюша» подъедет, залп даст и тут же отъезжает, чтобы позицию сменить и незамеченной остаться. А со стороны врага уж более не слышно никого, ведь когда реактивный снаряд падает, он не просто взрывается, а выжигает вокруг всё дотла.
Когда «катюши» на нашем участке появилась, то и наступать мы начали активнее. Позиции меняли так быстро, что обжиться иногда не успевали.
— За тот неполный год, что вы находились на фронте, вам ведь довелось не только в пехоте, но и в разведке послужить...
— И даже связным при штабе. Звание — рядовой, а уже связной! Редко такое случалось. А что до разведки — в неё мы ходили, можно сказать, простыми бойцами: никаких курсов или какой-то особой подготовки не было. Правда, отбирали в разведку очень тщательно: чтобы без травм был, особенно на ноги смотрели, и чтобы лёгкие были в порядке — много бегать приходилось. Но прежде всего обращали внимание, чтобы человек был некурящим. Дело в том, что сам ты к табаку привыкаешь, если куришь, а потому и не почувствуешь ничего, а вот некурящий тебя даже за несколько метров может учуять.
Очнулся в госпитале
— Ваш боевой путь закончился в Крыму, под Перекопом…
— Да. Везде горы крутые, на западе — Чёрное море, а на востоке — знаменитые солёные озёра залива Сиваш. Мы их когда увидели, очень удивились: они все розовые, даже местами красные. Никогда не поверишь, что это такая же вода, только солёная-солёная — местами соль пластами лежала. Впереди нас Турецкий или Перекопский вал, где когда-то сражались наши с турками. Вал этот был хитро построен, чтобы в случае чего его можно было затопить, пустив воду. Немцы так и сделали, чтобы мы в Перекоп не прошли. Кто в воду зайдёт, решив переплыть, того подстрелят. И даже если в ногу попадут, всё равно под воду уйдёшь — сила требовалась огромная, чтобы плыть с боевой раскладкой.
И вот в 44-м, через месяц после того, как наступление на этот вал уже закончилось, меня и двух сослуживцев направили в разведку. Задача поставлена — добыть «языка». Мы поползли вперёд, в сторону врага, через широкую полосу. Нужно было преодолеть нейтральную зону шириной метров 800. Главное, не нарваться на мины и себя не обнаружить. Почти в полной темноте мы пробирались вперёд вслед за сапёром, который делал коридор. До цели оставалось совсем немного, когда немцы выпустили ракету: стало вокруг светло, как днём. Нас обнаружили. В дзоте залаяли пулемёты… В общем, в себя пришёл уже в госпитале, в Ростове. А после излечения меня демобилизовали: ранение серьёзное было — половину ноги, почитай, осколком порезало. И я решил вернуться в свой колхоз.
После войны
— И как сложилась ваша жизнь после войны?
— Работал в колхозе трактористом. Потом по хозяйственной части пошёл… Как-то раз вызвал меня к себе работник райсобеса и говорит: «Ты — молодой. Поедешь на счетовода учиться в Воронеж?» — бухгалтером по-нынешнему. Я и отвечаю: «Поеду!» Пришёл домой, рассказал отцу, что направляют учиться в Воронеж. А он: «Ага, от Пашки — старшего брата моего, который в Среднюю Азию уехал, — слуха нет. От Андрюшки с Алёшкой тоже нет никаких вестей. А теперь и ты от нас последний уезжаешь? Не пущу, никуда ты не поедешь!» Ну я и остался и по сей день живу в этом селе, на этом же месте… Только дом другой. У нас же до этого маленькая изба была, саманная (из глины и соломы), в два окошка всего. Вот видишь — потолок деревянный? Каждое брёвнышко опилено, разделено на несколько частей. Я у отца спрашивал, когда мы новую избу начали строить: «А почему целое бревно-то не положить — крепче же будет?» А он мне вопросом на вопрос: «А чем топить станем?» Вот так и выбирали — то ли дом достроить, то ли печь растопить. Согревались лишь печкой одной. Да «коптёрка» ещё у нас была: пузырёк керосина заливали, фитилёк поджигали, и она хоть немного светила. Одну бутылку керосина на неделю покупали и экономить старались: такое время тогда было. Только в 54-м построили мы эту избу. Времени, казалось бы, вон сколько прошло, а она до сих пор ещё ладная.
