Смотрины завершились. Царь не выбрал ни одну из девиц. Прошел мимо, не перед одной не уронил платок.
Незадавшиеся невесты расходились, перешептываясь. Одна задержалась и, дождавшись, когда остальные выйдут, начала что-то сбивчиво глаголать.
Михаил Феодорович не сразу осознал происходящее. Давно никто не обращался к нему первым. Там более, - девушка.
Он пригляделся к ней. Лицо – круглое. Румянец во всю щеку. Нос вздернут, в веснушках. Коса густая и рыжая.
Такие, на Руси, в каждом селе обретаются. Но – мила, ничего не скажешь.
Дуняша, ободренная молчанием, несла без умолку. Ей, почему-то, не было страшно. Людей, похожих на Государя, она раньше не встречала. Мужчины, которых она знала, были грубыми и шумными. А тут, - человек учтивый. Грустный, только. Такой, не обидит. И выслушает.
Дуня слыхала, что Государь – вдовец, что была у него в юности несчастная любовь. Это придавало ей смелости. Должен же кто-то его утешить?
В палату заглянул верный слуга, дьяк Федор Лихачев. Показал глазами, - Не выпроводить ли назойливую девицу?
Царь замотал годовой. Дескать, - Не надо.
Дуняша поняла и улыбнулась. Улыбка у нее была такая, что невозможно не ответить. Будто солнце просияло в Государевом дворце. Даже Царь, чуть усмехнулся в усы.
Из того, что несла девушка, рассыпая слова, как горошины, он попытался извлечь смысл. Его строгий ум, расставлял девичьи слова по порядку, и они обретали значение.
Итак, - ее зовут Евдокия, и она пребывает здесь незаконно. Просто, пробралась на смотрины, встав рядом с Катей Волконской, у которой находится в услужении. Катя – имеет право быть здесь, а она – нет. Когда вернутся в Мещовск, (да, она из Мещовска, есть такой городок), ее накажут.
Мать умерла, а отец пошел в ополчение князя Пожарского, заниматься дочкой было не досуг, потому и отдал ее знатным людям на воспитание. А, по сути, - в служанки.
Да, они бедные. Отец, иногда, сам пашет, потому что у него всего четверо крепостных. И те старые. Род их – Стрешневы. Ни в каких книгах не записан. Отца зовут Лукьян. А она – Дуняша. Евдокия, то есть.
- Я в Мещовск не вернусь, - неожиданно твердо сказала девушка. – Меня там, за то, что натворила, - на куски разорвут.
- Позови Арину, - сказал Царь, стоявшему у двери Лихачеву.
Сваха, Арина Аврамиевна, появилась быстро. Похоже, стояла рядом, подслушивала.
- Я, лучше в лес уйду. В Мещовск – не поеду, - повторила Дуняша.
Царь, неожиданно дал ей платок, который вертел в руках. Не уронил перед ней, а, просто, дал. Она, недолго думая, взяла.
Сваха охнула.
- Ты - не уедешь отсюда несчастной, - с некоторым затруднением произнес Михаил. – Арина, обратился он к свахе. – Проводи Евдокию Лукиановну на верх.
Арина поклонилась, взяла Дуняшу за руку и повлекла по коридорам и лестницам. Привела в светлицу. Там было славно. Печь жарко натоплена. Февральское солнце сверкало в слюдяных окнах.
- Теперь ты – царевна, - сказала сваха.
- С чего это? – удивилась Дуня.
- Царских невест, величают царевнами. Государь же не может взять в жены, абы кого? А обвенчаешься, - наречешься Царицей.
- Так он даже не спросил, - согласна ли я?
- Раз приехала сюда, да еще тайком пробралась, значит, согласна, - рассудила Арина.
- Он мне ничего, вовсе, не предлагал.
- Платок дал?
- Дал. - Дуня глянула на вышитый плат, который до сих пор держала в руках.
- Ну, так чего тебе еще?
- А куда он ушел?
- К маменьке отправился. Благословляться. Что будет там! Прямо, не знаю… Ты, уж, не радуйся милая, прежде времени.
- Я, все равно, радуюсь, - сказала Дуня и улыбнулась.
Михаил Феодорович, стоял перед матерью, печальный, но непреклонный.
- Почто, Государь, ты мне сердце рвешь? – выговаривала Марфа Ивановна. – Как мне теперь в глаза людям смотреть? Ведь ты, дщерей лучших родов отверг! И вот эту, - она не нашла нужного слова, - избрал.
- Вам и не след в глаза смотреть, - почтительно отвечал Михаил. – Вы – инокиня. В ангельском чине пребываете.
Марфа поняла, – не отступится.
- Поступай, как знаешь, Государь мой, - вздохнула она и отвернулась
- Свадьба, - через три дня, - сказал Михаил, выходя.
Лукьяна Стрешнева, стольники нашли на скотном дворе. Бойкий мужичок, такой же рыжий, как и Евдокия, сначала решил, что над ним глумятся
- Собирайся скорее, боярин, - почтительно говорили гости. Пол дня от твоего Мещовска добираться. Свадьба скоро.
«Боярин?!», - прибодрился Лукьян. Никаким боярином он не был. И во сне не снилось, что так назовут. Он перекрестился, быстро и мелко. Похоже, жизнь, все-таки улыбнулась ему.
- Только одну и любил, Марью Хлопову, - рассказывала сваха.
Дуняшу, наконец, покормили. Она села, поближе к печке, и начинала уже дремать. Слушала рассказы Аврамьевны.
- Матушка Государя, невзлюбила Марью. Разлучили их. Потом, годы уже прошли, покорился родительнице. Взял в жены княжну Долгорукову. Рюриковну – в двадцать втором колене. Род их – от Черниговских князей. Утешил Государь мать. Породнился с самой знатью. Только Долгорукова, после свадьбы захворала, и, помучавшись месяцев пять, померла. Так и не вкусил Михаил Феодорович радости. Жил, как монах, с родителями монахами. А мать ему опять, - невесту ищи. Государю уже тридцать годков. Не будет наследника – конец роду. Опять смута. Хуже смуты нет ничего. Ты, верно, еще девчонкой была, когда его Царем обрели. Стало тихо на Руси. Уж тринадцатый год живем, не жалуемся… Тут-то он тебя, голубка, увидел - и пожалел. А Марью свою, все равно не забудет.
«Ну, это еще поглядим», - подумала Дуня сквозь сон.
- Ты не спи, царевна, - Арина тряхнула ее за плечо. Сейчас к вечерне идти.
Собрались и пошли в Богоявленскую церкву, дворцовыми переходами. Хорошо, храм придворный и на мороз выходить не надо.
В соборе – никого. Дуне непривычно как-то. Получается, поп и дьякон, - сами для себя служат. Потом, увидела у левого крилоса, скромно одетых женщин.
- Тетки Государевы, - прошептала Арина. – Поклонись.
- А матушка его где?
- В Вознесенском молится. Похоже, зреть тебя не стремится.
- Правда, что у Царя отец – Патриарх.
- Правда. Их с женой, Годунов насильно постриг. Слава Богу, уж после рождения сына. Была Ксения – стала инока Марфа. Был Феодор Никитич, - стал монах Филарет. А красавец был Феодор Никитич! Богат, и одевался лучше всех. Племянник Царицы Анастасии. Двоюродный брат Царя Феодора Иоанновича. Да вот, нашел себе – Ксению Шестову из костромской глуши. Так что, свекровь будущая, чем на тебя негодовать, лучше б о своем худородстве вспомнила.
- Почему Царю можно, - Дуня замялась, - в жены взять, кого попало?
- Такова его Государева воля. А ты – не «кто попало», - неожиданно возразила Арина. Ты – православная христианка. И девство, я чаю, сохранила. Чего еще?
Они замолчали, слушая песнопения. Пели дивно. Не то что, козлогласование, в сельской церкви. Дуняша умилилась, даже, всплакнула.
Неслышно подошел высокий, седой монах в белом куколе. Встал рядом.
- Бери благословение, - подсказала Арина.
Дуняша догадалась, что это Патриарх. И, (что не умещалось в голове), еще и отец ее будущего мужа.
Она бухнулась в ноги. Приподняла голову, не зная, встать или нет. Как всегда, неожиданно улыбнулась.
Святейший, улыбнулся в ответ.
Дуня прибодрилась, встала, сделала ладони ковшиком. Патриарх, красиво сложив длинные пальцы, чтобы получились буквы имени Господня, благословил. Она припала к холодной, пахнущей ладаном, руке.
Патриарх глянул в лицо. Глаза у него, - ястребиные, зоркие. Мурашки пошли по коже.
- Избрал он тебя, и слава Богу. Теперь, деток роди. И – грустить ему не давай. Слышишь? Нельзя ему грустить. Сокровище свое, - тебе вверяю, - добавил он негромко, и прошел в алтарь, шурша мантией.
На следующий день, - была кутерьма. Примеряли, и тут же шили, одежды праздничные и сорочки исподние. Перелицовывали шубу от прежней Царицы, (новую пошить, - все равно не успеть). Долгорукова была выше Дуни и много стройнее, но Дуняша, все равно, в шубу влезла.
Привезли Лукьяна Степановича. Он крепко притиснул дочь к себе. Шепнул: «Ну, Дуняшка..!» А что тут еще скажешь?
Его тут же отправили в мыльню. Из рухлядной, принесли одеяния, приличествующие боярину.
Царь, за весь день, так и не зашел. Только передал через Лихачева подарки.
И на завтра, – готовились к свадьбе. Лукьян Степанович, в новой дорогой одеже, ходил по дворцу. Присматривался.
Вызвался устроить опочивальню для молодых – сенник. На это легко согласились. Простым слугам, доверить такое дело нельзя.
Сделали все, как в старину. Опочивальню оббили золотой парчой. На пол, Лукьян Степанович, распорядился положить семь снопов ржи. На них, сваха водрузила семь перин лебяжьих. Покрыли атласными простынями.
Дуняша заглянула в опочивальню. Лукьян стоял в раздумье, - ложе получилось гораздо высоким.
- Ну, ни беда. Взберешься как-нибудь, - сказал он дочери. – Люди, по надобности и на стог забираются.
К стене, в изголовье постели, прикрепили иконы – Спаса и Богородицы. По углам, на палках, повесили сорок шкурок соболиных и сорок беличьих.
- А соболя – зачем? – спросила Дуняша.
- Затем, что всегда так делают, - объяснила сваха и выпроводила ее. Девушке на брачную постель смотреть неприлично.
Вечером, на ужин ждали гостей, - отца и мать Государя. Дуняшу позвали в палату, уже украшенную для будущего веселия.
Во главе стола – скамья, и на ней, подушка длинная. Двое поместятся. Дуню туда и посадили.
Вошли ближние бояре с женами и Лукьян Степаныч. Все разместились по чину. А следом, появились царские родители.
Все встали и Дуняша встала. Выскочила из-за стола, подбежала, поклонилась земно.
Служка принял у Патриарха посох, подал крест. Святейший осенил всех, дал Дуняше приложиться.
Марфа опиралась на клюку. Если Патриарху посох положен по сану, (ясно, что мог обходиться без него), то мать Государя, похоже, в подпорке нуждалась.
- Ну, здравствуй… Государыня, - сказала она Дуняше и неловко обняла, не выпуская из руки клюку. – Видишь? Мы с Федором Никитичем – с палочками ходим.
Голова ее мелко тряслась. Она выглядела старше мужа.
Дуня стояла столбом. Не знала, что дальше делать.
- Иди на свое место, - сказала Марфа. – Мы – с боку примостимся.
Все опять уселись и некоторое время молчали. Большой боярин, князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский, стал занимать гостей разговором.
Наконец, вошел Государь. Разговоры смолкли. Патриарх благословил трапезу.
Дуне стало легко на душе, когда Царь сел с ней рядом на длинную подушку.
Появились стольники и кравчие. Стали разносить яства, наполнять кубки. Царь учтиво потчевал, предлагая Дуняше то - то, то другое. Сам пил только взвар, вкушал понемногу. Дуня ела, не чинясь, а вина ей никто и не предлагал.
Бояре, исподволь, поглядывали на румяную Царскую невесту. Похоже, здоровье и веселость молодой, внушали им надежду.
В конце трапезы, Михаил Феодорович поднялся из-за стола.
- Слуги мои верные, - обратился он к гостям. – Ныне, пожелал я, - по совету родителей, - Царь глянул на Патриарха и Марфу, - И по сердечному произволению, взять в жены сию девицу – Евдокию Лукиановну Стрешневу. Завтра, нарекут ее вашей Государыней. Прошу любить ее и почитать. И – молиться о нас.
Далее, Государь изволил поцеловать Дуняшу в уста. Невеста просияла и зарделась, пуще прежнего.
Наутро, после ранней обедни, поехали в Успенский храм венчаться. Можно и пешком дойти, недалеко, но для такого дела, собрали целый поезд.
Впереди, верхом на аргамаке, Государь. За ним, на саночках, Дуня.
Санки дивные, фряжской работы, но, как ей показалось, чрезмерно высокие. С таких и навернуться можно. «Там, чай, снега нет. Вот и не знают, как делать».
Сзади, ехали бояре, а по бокам, бежали дети боярские. Для чего? А для того, чтоб злыдень какой, не пробежал между Государем и невестой. Пробежит, быть беде. Тогда, хоть и не венчайся.
«Ведь, молятся каждый день, а в приметы верят, - рассуждала Дуня. «Когда ехали из Мещовска, - заяц дорогу перебежал. Так, Катя Волконская, чуть обратно повернуть не приказала. Ладно, я отговорила. Сказала: небылицы все это. Хотя, как сказать. Кате-то, заяц к Цареву сердцу, дорогу, точно, перебежал. А мне – нет. Вот и пойми. Господи прости! О каких пустяках думаю».
В соборе, водрузили на главу Дуняши золотой венец с каменьями и жемчугом, как и положено по чину, и стала она – Царицей Евдокией Лукиановной.
Прибыли во дворец. Направились в Грановитую палату. Перед царской четой, шли наперед, - окольничий, князь Григорий Волконский, да князь Роман Пожарский. Берегли пути, чтобы никто не перешел. За ними, - благовещенский поп Иван Наседка, кропил путь святой водой.
Когда вошли, покропил поп и богато украшенное чертожное место. Поклонясь образам, сели.
Князь Димитрий Михайлович Пожарский, первый Царев дружка, разрезал перепечу и сыр, поднес молодым.
Дальше, пошел пир по заведенному порядку. В Грановитой палате, - песен и музыки не было. Царь не любил шума. Но, ради великой радости, позвали музыкантов играть в сенях, - гудеть в дудки и бить в накры. Так что, приглушенные звуки веселья, все же раздавались.
Подавали яства и наливали гостям романею. Зимой темнеет рано. После третьей смены яств, внесли лебедя, поставили перед молодыми.
Вкусив, Царь и Царица встали, поклонились гостям. Государь взял Евдокию за руку, и они направились в сенник. Дьяк Федор Лихачев, держал мису с осыпалом, - зернами пшеницы, перемешанными с хмелем и золотыми монетами.
Царская тетка, жена Ивана Никитича Романова, надела шубу мехом вверх, и, перед тем, как молодым войти в опочивальню, высыпала на них содержимое мисы. Двери в сенник затворились.
Конюший, князь Борис Лыков, вышел во двор, сел на царского аргамака и ездил вокруг дворца с обнаженным мечом до рассвета.
Утром, молодые прошли в мыльню, парились там, и переоделись во все новое. Когда они уже были готовы к выходу, вошла инокиня Марфа с поздравлениями.
Государыня, немного смутившись, подала свекрови свою ночную сорочку. Марфа, тоже смутившись, приняла. Сорочку, тут же, куда-то унесли. «Наверное, в кладовую поместят», - подумала Евдокия. «Хранить будут».
Марфа Ивановна вручила невестке подарки, - какие-то драгоценности. Государыня, с поклоном, приняла, но рассматривать не стала.
- Отнеси в мои покои, - сказала она бывшей свахе, вившейся рядом.
- Изволь, матушка-Царица, - сказала Арина, беря подарки. – Не возьмешь ли меня в услужение? – шепнула она.
- Возьму, пожалуй, - промолвила Евдокия.
В трапезной, молодым поднесли горшочек фарфуровый с кашей. Они вкусили по ложке и перешли к иным яствам, более приятным.
Ближние бояре заметили, что молодые пребывают в добром расположении, веселы, глядят друг другу в глаза. Смеются по пустякам, чего с Государем давно не бывало.
Кравчий поднес им романеи. Они пригубили и еще пуще развеселились.
- Сейчас, Государыня, ехать нам в богадельню, - немощных проведать, - сказал Евдокии Царь. – И в острог – воров выпускать
- Как же их выпускать, Михаил Федорович? – изумилась Царица. – Они же всех перережут!
- Убивцев, матушка-Государыня, никто выпускать не станет, - влез Лихачев, который обычно стоял у Царя за плечом. – Равно, как и изменников. Выпускаем воришек мелких, которых нечистый попутал. Кто – сбрую украл. Кто – кошелек у купца подрезал. Может, одумаются, - по иному жить начнут. Обычай такой.
- Ну, тогда ладно, - успокоилась Евдокия.
Отправились. Впереди – Царь. За ним, Царица в саночках. По бокам – конные стрельцы в алых кафтанах, в шапках из черных лис.
Проезжая Кремлем, видели немало людей. Для угощения народа, выставлены были бочки с вином, пивом и медом, на столах – выложены пироги и кулебяки. Пей, сколько хочешь. Только с собой – вино уносить запрещалось.
Пьяненьких немного. Москвичи, в основном, люди сытые, степенные. Дармовой снедью их не удивишь. Перекрестясь, испивали чарку, закусывали пирогом. Кланялись Царю и молодой Царице.
Прибыли в Новоспасскую обитель. В богадельне, как не старались красоту навести, чуть не сбил Царя с ног тяжелый запах. Встали перед ним, увечные и убогие, - смотреть больно. Едва не повернул назад.
- Идем, Государь, раз уж приехали, - сказала Евдокия. Двинулась вперед, доставая из корзин, которые несли служки, снедь и подарки, одаривая беспомощных. Рядом шел Лихачев с открытым кошелем. Государыня зачерпывала горстью рубли, раздавала направо и налево. К тем, кто не мог встать и ходил под себя, шла сама.
У Царя мутилась в голове от духа гноя и мочи, но он покорно шел за женой и тоже, раздавал.
Наконец, вышли на морозный воздух. Хорошо дышится в феврале. Теперь и в острог.
У ворот – Царь осадил аргамака. С коня не слезал. Царица в санях, сначала задернула тафтяную занавесочку, но, не выдержала, выглянула наружу.
Стрельцы, тесно окружили молодую чету. Береженого, Бог бережет.
Вскоре, из ворот стали выскакивать злодеи. Кто, истово молился на монастырскую колокольню и потом шел, озираясь; кто – драпал без оглядки.
«Как птицы из клетки», - подумала Евдокия. «Только, птички, - не безопасные».
Один из воров, ладный мужик с синими глазами, смело пошел к саням. Стрельцы напряглись.
- Совет да любовь, Государыня! – крикнул он, встретившись взглядом с Евдокией. – Из-за твоей радости – и нам свезло!
Царица кликнула Лихачева, взяла горсть монет.
Присмиревший тать подошел совсем близко.
- Ты… не греши больше, - сказала она, влагая рубли в его ладонь.
- Это, уж, – как получится, - честно сказал вор и пошел восвояси.
«Может, пропьет сейчас все», - подумала Евдокия. «А, может, и остепенится. Один Бог ведает, что с нами будет. Сказал бы кто, неделю назад, что стану Царицей, - я бы посмеялась».
Вечером, когда звезды зажглись и луна взошла, вернулись в Кремль. Костры по-прежнему горели на площади.
Ворота затворили. Было тихо.
Постояли с Михаилом Федоровичем на крыльце, вдыхая воздух, приправленный дымом.
Евдокия подумала, что, впервые, - она у себя дома. Иван Великий и соборы, ей, теперь, родные. Государев дворец, где, непременно появятся Царевичи и Царевны, ее кров.
Казалось, впереди, - только радость.
Рассказ опубликован в журнале "ДРУЖБА НАРОДОВ" № 10, 2022.