Глава 5.
С самого раннего детства Ирина жила в царстве красивых мелодий. Отец был профессором музыки и преподавал в институте культуры, мать играла в симфоническом оркестре на рояли. Семья жила в крупном краевом центре, раскинувшимся по обоим берегам могучей сибирской реки, нёсшей свои холодные воды с Саянских гор аж до самого Ледовитого океана. То, что у ребёнка – абсолютный музыкальный слух, отец понял сразу. Когда мама впервые исполнила дочери колыбельную, девочка внимательно её выслушала, но засыпать не торопилась, глядя на неё умными глазёнками. В них ясно читалась напряжённая работа ума. Когда мама решила спеть ещё раз, кроха начала ей подпевать, попадая агуканьем в такт.
Ходить, разговаривать и играть на пианино Ирина научилась практически одновременно. Показав однажды на пианино нехитрую мелодию из детской передачи «Спокойной ночи, малыши!», отец через месяц с удивлением прослушивал несколько мелодий из мультфильмов, которые Ира самостоятельно подбирала на слух, тыкая неокрепшими пальчиками по огромным чёрно-белым клавишам. Мама не удивлялась, говоря, что здесь нет ничего странного:
- У талантливых родителей должны быть талантливые дети. Природа отдыхает там, где хочешь либо выиграть судьбу в лотерею, либо полагаешься на заслуги предков. Чтобы пришёл успех, надо много трудиться.
Наблюдая, как дочь не имела ни малейшего желания заняться чем-нибудь другим, добавляла:
- Хотя, играть сутками напролёт – всё-таки перебор, - часто говорила она, выгоняя дочь из-за пианино на улицу к подружкам.
Однажды Ирина с родителями была на концерте известного скрипача. Её потрясла игра седого музыканта, исполнявшего произведения Моцарта, Гайдна, Бетховена и Баха. Одно произведение даже заставило девочку расплакаться. Отец это заметил. Придя домой, спросила у него:
- Папа, что это была за музыка?
- Одна из партит Баха. – Отец недоумённо пожал плечами. - Что тебя так взволновало?
С самого раннего возраста родители с ней не сюсюкались, даже когда усаживали на горшок, а разговаривали как с равной себе. Девочка оставалась ребёнком только внешне, по мировоззрению давно обогнав сверстников.
- Не знаю. Почему-то почувствовала себя одинокой и несчастной. Такой музыки я раньше не слышала. - Помолчав, добавила: - Папа, хочу научиться играть на скрипке. Я поняла, это именно тот инструмент, который передаёт чувства.
Родители с изумлением уставились на пятилетнего ребёнка...
Командир полка приехал из штаба дивизии и первым делом вызвал к себе Матвеева и Романова, которые в это время находились в учебном корпусе и напряжённо готовились к очередным полётам. Матвеев сидел в кабине тренажёра и отрабатывал заход на посадку по дублирующим приборам. Романов стоял у него за спиной и держал в руках выносной пульт управления тренажёром, вводя поочерёдно самые разнообразные отказы в работе авиационной техники и внимательно наблюдал за действиями своего друга и командира.
В динамиках раздался требовательный голос дежурного по полку:
- Майоры Матвеев и Романов, к командиру!
Дмитрий недовольно поморщился и сказал:
- Олег, коротко ещё один отказ проиграем – системы кондиционирования, например.
- Дима, ты что?! Один из самых серьёзных отказов! Его нельзя разбирать быстро, это наша жизнь и жизнь наших друзей! Давай быстро сгоняем к командиру, потом продолжим. Заодно и тренажёр отдохнёт, а то он скоро заплачет от нас!
- Или задымится, - ухмыльнулся Дмитрий, передавая пульт управления начальнику тренажёра, стоявшему рядом.
В прошлом месяце тренажёр и впрямь задымился от многочасовых тренировок матвеевского экипажа. По эксплуатационным нормам тренажёр должен работать не более часа, затем требовался двадцатиминутный перерыв. Матвеев посчитал, что драгоценное время расходуется напрасно, и волевым решением уменьшил его до пяти минут. Вот сложная отечественная техника и не выдержала. Перегрелась какая-то микросхема, задымился один из блоков.
Начальник тренажёрного комплекса сильно плевался и даже пожаловался на самоуправство Матвеева командиру полка. Командир распорядился увеличить время перерыва до одного часа, говоря, что «экипажей много, тренажёр один, его надо беречь, ибо больше летать в полку скоро будет неначем, керосина на всех не хватит».
- Олег, давай быстрее! – Поторапливал Дмитрий своего друга. – Командир ждать не любит!
- Сейчас, дай всё выключить, - суетился в кабине Матвеев.
Начальник тренажёрного комплекса не выдержал и пришёл на помощь:
- Товарищ, майор, идите, сам выключу.
Матвеев взялся за борт и легко перебросил тренированное тело из кабины. Бегом лётчики поднялись на третий этаж. Возле командирского кабинета остановились на мгновение, чтобы отдышаться. Матвеев поправил китель, критически осмотрел форму Романова, не найдя изъянов, всё равно поддёрнул галстук и осторожно постучал. Не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь и увидел командира, сидевшего на краешке длинного стола. Командир жестом пригласил войти. Вид у него был задумчивый и к веселью явно не располагающий.
Командир полка смотрел телевизор. Показывали балет «Лебединое озеро», затем трансляция резко оборвалась и началась пресс-конференция Чрезвычайного Комитета, решавшего судьбу страны. Лётчики уставились на экран, но ничего не понимали из сбивчивых объяснений людей, сидевших за длинным столом. Камера часто наползала на одного из членов ГКЧП, показывая его трясущиеся руки.
- Понятно что-нибудь? – Поинтересовался командир, обращаясь к Матвееву.
Тот молча пожал плечами, Романов ответил за друга:
- Понятно. Когда пьёшь, надо закусывать.
- Правильно. Тоже так считаю.
По телевизору вновь стали показывать балет. Кивнув на стоявшие стулья, командир слез со стола, выключил телевизор и сел на своё излюбленное кожаное кресло с высокой спинкой и массивными подлокотниками, невесть как оказавшееся в кабинете. За креслом висел огромный плакат, на котором был выписан красными буквами весь лётно-подъёмный состав. Напротив каждой фамилии находились несколько колонок с цифрами. Вверху плаката крупными буквами было написано: «Перестроившиеся лётчики в 1991 году». Лётчики быстро заняли места за столом, достали блокноты и выжидающе замерли. Командир вытащил из кармана сигареты, подвинул к себе пепельницу, закурил и посмотрел на своих подчинённых, навалившись грудью на стол. В глазах стояла печаль. Наконец, начал говорить рублеными фразами:
- Ладно. Цирк уедет. Клоунов забудем. Надо служить Отечеству дальше. Был сегодня у комдива. Отчитал как пацана. Из-за вас, между прочим. А что я скажу? Детский сад, да и только!
Он погрозил пальцем в их сторону. Матвеев переглянулся с Романовым и осторожно поинтересовался:
- Из-за нового штатного расписания битва?
Командир молча кивнул и сделал неопределённый жест рукой в сторону висевшего за спиной плаката, мол, ещё и этот дурацкий график надо выполнять. В конце каждого года создаётся штатное полковое расписание, в котором приказом командира полка прописываются экипажи, отряды и эскадрильи, закрепляются самолёты, согласно плана боевой подготовки на будущий год, вносятся другие изменения. Идея расформировать экипаж Матвеева не один год витала в головах дивизионного начальства. Экипаж был гордостью всей стратегической авиации страны, можно сказать, её эталоном – нельзя превзойти, но стремиться к нему необходимо.
Командование предполагало «клонировать» членов знаменитого экипажа с тем, чтобы вместо одного сильного коллектива единомышленников вырастить сразу четыре – опытные «матвеевцы» должны были личным примером воодушевлять остальных лётчиков на ратный подвиг. В прошлый раз, не размышляя ни секунды, Матвеев, Романов, Смолин и Зайцев сходу отказались от такого предложения. И дело было не в служебном росте, новых должностях или званиях. Они были единым организмом и не представляли даже мысли, что могут жить друг без друга, тем более, летать. Хотя для лётчика это, в принципе, одно и тоже. В конце зимы предстояли большие учения на западе СССР, командир полка решил не менять коней на переправе, рассчитывая вернуться к вопросу позже. Похоже, теперь это время наступило.
- Товарищ командир, человек на протезах тоже может передвигаться, иногда довольно шустро, но полноценным бегом эти телодвижения уже не назовёшь, - решительно начал Романов. – Мы не просто экипаж в штатном расписании. Мы – одно целое. Всё можем, Вы же знаете. Выполняем любую задачу только потому, что сильнее обстоятельств. Каждый член экипажа – высочайший профессионал. Иногда мне даже кажется, что посади штурмана или радиста за командирское кресло - посадка всё равно будет если не на «отлично», то уж, во всяком случае, самолёт на посадке точно не разложат. Мы чувствуем друг друга кожей и сильны лишь вместе.
Видя, что командир молчит, в атаку кинулся Матвеев:
- Сан Саныч, дорогой! – Совсем не по уставу обратился к нему Олег. – Много ли Вы видели за свою жизнь таких экипажей?
Командир опустил голову и вытащил новую сигарету. Теперь атакующие били ниже пояса:
- Вы смотрите, что со страной делается! Сплошные талоны и очереди! А теперь вон – ещё алкаши к власти лезут! – Махнул Матвеев рукой в сторону телевизора. - Ещё немного и треснет по швам великая держава. Зачем ломать то, что приносит успех?! Ну, что мы вам плохого сделали, наконец?!
Командир посмотрел на них снова. Взгляд выражал полную тоску и безнадёгу:
- Меня снимут, - тихо проговорил он. - Меня обязательно снимут. Из-за вас. Не могу приказывать, не имею морального права, даже не могу вам советовать как поступать, вы лучше меня справляетесь со своими обязанностями. Отдавать глупые распоряжения тоже не умею. Вот этот ..., - он долго подыскивал слово, чтобы не выругаться. Слово найти не удалось, он опять молча показал рукой за спину на график. – Как я могу заполнить правильно эту х...ю?! А с меня спрашивают, между прочим. Меня точно снимут. Что тогда буду делать?
Наступила тишина. Матвеев выразительно посмотрел на своего помощника. Тот недоумённо пожал плечами, мол, тут словами не объяснишь. Командир помолчал, затушил сигарету, тяжело вздохнул и повторил:
- Что я тогда буду делать без вас?! Свободны, демоны...
...Внезапно она почувствовала сильную боль в голове, свинцовой тяжестью медленно заполняющей каждую клеточку, плавно перетекая в то место, где находится мозг, оставаясь там навечно. Веки не хотели разлепляться. Голова болела невероятно, она словно существовала отдельно от тела, вернее, все, что находилось ниже уровня шеи, не ощущалось ни физически, ни разумом. Глазами она наблюдала, как шевелятся ступни, как поднимается рука, но это были не её части тела. Наркоз еще не утратил полностью своего действия, может быть поэтому появившегося в палате Дмитрия она восприняла как продолжение наркотического сна. Её сознание пронзает холод безысходности – он не слышит, не видит её, не ощущает прикосновения её рук! Она закричала и не услышала своего крика. Да это уже было, было с ней, неужели она опять беспомощна и бессловесна?! Но ведь эта страница её жизни осталась далеко в прошлом!
"Дима, услышь меня! Пожалуйста, услышь!". Она протягивала ему руки, пыталась что-то сказать, видела, как его губы беззвучно шевелятся, но не слышала звуков. Призрак приближался, принимая все более отчетливые очертания. Он присел на краешек кровати и взял за руку.
«Удивительно! - Подумала Ирина. - Я даже могу ощущать прикосновения. Какой странный сон!».
- Это не сон, любимая, это я. Всё будет хорошо, - Дмитрий все говорил и говорил что-то, а Ирина блаженно улыбалась, не понимая всех слов, лившихся на неё прекрасной мелодией, божественной и непонятной.
Она взяла Дмитрия за руку и поднесла к своим губам, затем провела ею по лицу, будто хотела запечатлеть в ладони контуры головы. Дмитрия с силой отрывают от её кровати и выводят из палаты, видеть всё это Ирине невыносимо больно, грудная клетка разламывается, катетеры впиваются в тело, добавляя мучений. Для Ирины это был короткий всплеск возврата к нормальной, прежней жизни, за которым последовало долгое по своей сущности и быстрое по времени падение в бездну, из которой ещё никто не возвращался...
После подписания Беловежского соглашения, на территориях, ставших враз иностранными государствами, осталось немало военного имущества. Например, основное количество стратегических ракетоносцев досталось Украине. Сразу же стало ясно, что они ей не нужны, самолёт не успевал набрать эшелон, как территория страны заканчивалась, да и нет таких задач в военной доктрине Украины, которые решались при помощи стратегической авиации, но просто так вернуть России бомбардировщики украинцы отказались. Стоя на задних лапках перед американским президентом, лучшим другом всех стран и народов, преданно заглядывая ему в глаза, украинское руководство публично продемонстрировало маразматическую акцию и, под прицелом многочисленных телекамер операторов западных стран, торжественно разрезало гильотиной, подаренной, кстати сказать, американцами, один ракетоносец.
Задрав свои острые носы вверх, оставшиеся на аэродроме большие белые птицы с тоской смотрели в голубое небо и не могли понять одного — почему люди их предали? Разве они не в состоянии хорошо летать? Наши умники сказали: «Ну, и хрен с ним, бомбардировщиком этим! И без него проживём, если надо – ещё настроим!».
Прикинули свои возможности. Оказалось – вроде бы нет, не проживём. А, может, проживём, но недолго. Лётчики дальней авиации поняли первыми, с мечтой о небе можно распрощаться навсегда и стали самостоятельно, без приказа сверху, перегонять самолёты в Россию. Командир одного из авиаполков, обмотавшись полковым знаменем, успел вывести с Украины небольшую группу тяжёлых бомбардировщиков Ту-22М2. Разразился жуткий международный скандал.
Вывели на полдня из запоя президента. Сказали, надо выкупать самолёты, а то вообще останемся ни с чем. Чтобы построить новый, нужна половина нынешнего годового бюджета Минобороны, выкупить - значит немного сэкономить деньги. Президент сказал: «Выкупайте, понимаешь!», поставил корявую закорючку на приказе, прижатом к столу стаканом водки, налитым заботливой рукой помощника, выпил и опять ушёл в астрал.
Необходимые средства оторвали от бюджетников, стали выкупать ракетоносцы. Неожиданно деньги закончились. Нашёлся человек, владеющий навыками работы с калькулятором. Посчитали - прослезились. Оказалось, по цене выходило – дешевле построить новый, чем выкупить старый – контроля за расходованием денег не было никакого, многое успели разворовать.
В России, как известно, прописан не только Иван-дурак. Самый мудрый додумался менять самолёты по бартеру. Схема проста до безобразия: мы им - нефть и газ, они нам – самолёты. В условиях царившей неразберихи понять истинную цену бомбардировщика стало вообще невозможно. На этих сделках выиграли только нечистые на руку дельцы, снующие вокруг правительства и Министерства Обороны, словно шакалы. Они были готовы вооружить хоть самого чёрта, лишь бы тот платил откат.
Кризис тяжёлым катком проехался по республикам бывшего Союза, разорвав привычные хозяйственные связи. Никто не понимал – что делать? Огромная держава рушилась и размывалась, как постепенно исчезает под напором морских волн домик на берегу, построенный из песка. Спешно принимались законы, проводились решения, и гиганты металлургии, которые строила вся страна, переходили в частные руки за бесценок. Беспредел стал нормой жизни. Одно очевидно: кризис разрастался и приобретал черты катастрофы вселенского масштаба. Вместе с падением цен на нефть, растаяли последние надежды. Власть всерьёз опасалась, что народ поднимет вооружённое восстание, и в срочном порядке затыкала бюджет, беря кредиты у западных банков на крайне невыгодных условиях. До самолётов ли тут?!
В результате командование стратегической авиации получило в своё распоряжение чуть более двух десятков самолётов, иметь который сочли бы за величайшую честь лучшие армии мира. Вот только обладать ими могли лишь сверхдержавы, к которым, по старой привычке, ещё относили и Россию.
Когда начались все эти события, Дмитрий находился в отпуске, приехал к родителям, привёз полмешка сахара и несколько блоков сигарет - страшный дефицит тех лет! Вечером, после бани, спросил у отца:
- Папа, что происходит? Как же можно резать самолёты? Кто вообще эти люди, кто ответит за бардак?
Отец смахнул слезу и ответил:
- Сын, нас просто сдают, понимаешь? Это - не война, гораздо хуже. Я был на старгородском аэродроме, встречался с командиром полка. Толковый парень, в моём полку командиром эскадрильи был. Говорит, тоже пытались взлететь, нас предупредили - ракетчики будут стрелять. Во как! Дожили, называется! Не стал людьми рисковать. Говорю ему: «Найди штурмана толкового, такого же пенсионера, как и я, перегоню хоть один самолёт. Забыл, как мы с тобой взламывали оборону родной ПВО, кстати, до сих пор считающейся лучшей в мире?! Лучшую оборону могут взломать только лучшие! Пройдём, как у себя дома!». Говорит: «Узнают – сяду». Потом добавил: «Радистом в экипаж возьмёте?».
- Про то, что могут сбить и его дети останутся сиротами, ни словом не обмолвился! Вот, каких кадров я воспитывал! – С гордостью добавил отец. - Жаль, мать услышала, а, может, догадалась о чём речь, не знаю. Бабы – они ведь сердцем чуют! Не пустила. Теперь вот ходит везде за мной по пятам, от себя ни на шаг не отпускает. Ишь ты, телохранитель в юбке выискался!
Романов-старший вытер слёзы и с благодарностью посмотрел на жену. Та как раз протирала тарелки. Рука дрогнула, тарелка выпала и разбилась. Мать всплеснула руками:
- Дима, сколько я слёз вылила из-за него! – Перевела взгляд на отца: - Ну, посмотри на себя – какое тебе преодоление ПВО?! На кого хочешь нас оставить? Сын, хоть ты ему скажи, может, тебя ещё послушает?!
Отец сгорбился ещё больше, опустил глаза вниз и тихо произнёс:
- Мать, прости меня, пожалуйста. Ну, такой вот я. Уже не переделать. Не могу смотреть на это. Душа болит. Нет для лётчика большей чести, чем умереть в бою.
- Каком бою?! Ты что – не навоевался?!– Заголосила мать. – Какая война?! Кругом свои. Что ты можешь сделать один?
- Самая жестокая и бессмысленная война бывает только между своими.
Помолчал немного, налил рюмку водки, выпил, не чокаясь, и твёрдо проговорил:
- Нет, мать, ошибаешься, я не одинок. Нас много. Нас могло быть ещё больше, просто офицерский разум отказывается это понимать. Вот многие до сих пор и не могут в себя прийти.
Наступила тишина. Отец поднял голову и внимательно посмотрел на сына. От его взгляда у Димки по спине побежали мурашки. Жёстко сказал:
- Запомни, сын, на всю оставшуюся жизнь, короткую или длинную, но запомни: мы присягали не президенту, а народу! Не наша вина в том, что уроды у власти нарушили свою клятву, данную нам. Бывших лётчиков не бывает. Если видишь несправедливость – действуй! Действуй так, как подсказывает сердце!
Крупными каплями по шлему забарабанил дождь. Лётчики невольно ускорили шаг. Подходя к высотному домику, Дмитрий взял Олега за рукав и остановился, пропуская идущих сзади и вечно спорящих друг с другом штурмана и радиста. На этот раз, как понял Романов, предметом спора являлись шансы наших футболистов пробиться в финальную часть чемпионата мира. Оба понимали, что шансов не было и в ближайшие лет сто явно не будет, но больше всего сокрушался обычно прагматичный Смолин:
- Вот объясни мне, пожалуйста, как можно без нападающих побеждать?! В лучшем случае, уповай на оборону, отряди туда человек десять, а лучше - тридцать, включая массажистов и тренеров, но кто-то же должен и голы забивать, наконец!
На что Зайцев сражал оппонента таким аргументом:
- Ну ты даёшь! А ещё лучший штурман страны! Как не поймёшь, что во все времена мы побеждали врагов исключительно на авось?! В Европе практически не осталось народов, которые не нюхали наш кулак. Бисмарк постоянно сокрушался, ибо «русские прусских всегда били»! Все знают нашу силу. Все! Почему в истории России нет поражений? Да, бывало, временно оставляли позиции, тем же монголам, полякам и кому там ещё?
Смолин подсказал:
- Литовцам, например!
Радист согласился:
- Прибалтам, да! Но потом-то всё равно разделывали под орех! Знаешь почему? Никогда не догадаешься! Потому что нам прос-то вез-ло! - Проговорил он по слогам. - Сам Бог на нашей стороне! Кинули клич, собрали осоловелых мужиков после баньки, те оторвали оглобли от телеги и пошли искать бабки на опохмелку, попутно гоняя разных шведов да немцев, а также тех, кто не успел сховаться в бульбу и попал под горячую руку! Это у нас в генах, слыхал про такое?! В ге-нах! История - по спирали. Время пришло!
- Не заметил, что Бог теперь на нашей стороне! По-моему, он нас проклянул, - скептически заметил Зайцев. – Или забыл, что, в принципе, одно и тоже.
Матвеев улыбнулся, слушая спор. Смолин заметил, что командир с помощником остановились, и спросил:
- Вы чего?
- Идите, сейчас догоним, - Олег сделал выразительный взгляд, штурман не стал перечить, понимая, иногда нужно и командиру побыть с кем-то наедине, хотя Матвеев и говорил постоянно, у него от членов экипажа тайн нет. Все вопросы, пожелания и предложения решались сообща. Смолин понимающе кивнул и прошёл вперёд, Зайцев попросил:
- Только недолго, а то замёрзнете!
- Ага, заболеем и школу пропустим!
Матвеев легонько подтолкнул его в спину и сказал, имея в виду баню – гордость полка:
- Чур, без нас не начинать!
Когда ребята отошли, Романов предложил встать под навес курилки, дождь начал усиливаться, и произнёс:
- Олег, сначала не хотел говорить, но и промолчать не могу – нам летать вместе. Не хочу подвергать лишнему риску твою жизнь и жизнь остальных. Вы молоды, у вас всё впереди, я не вправе ставить всех под удар.
- С каких пор ты стал нас разделять?! Дима, объясни нормально, - взволнованно произнёс Олег, понимая, что, видимо, вопрос предстоит разобрать непростой. От того, какое решение примет сейчас, возможно, будет зависеть вся оставшаяся лётная жизнь, в том числе, и своя собственная. – Что ты хочешь сказать? Не понимаю, хоть и думал, что умею читать твои мысли.
- Да я и сам себя не понимаю, - тихо проговорил Дмитрий. – Только, прошу тебя, выслушай, не перебивай.
Матвеев промолчал, давая возможность высказаться своему помощнику. Дмитрий немного помолчал, снял защитный шлем, положил его на скамейку, достал сигарету, тщательно размял, собираясь с мыслями, прикурил и зачем-то водрузил шлем обратно на голову, собираясь с мыслями, тихо начал:
- Сегодня, когда атаковали «Колорадо», почувствовал, что в кабине находится посторонний. Знаешь, как будто тебе смотрят в спину, ты оборачиваешься, а там никого нет. Но чувство не проходит. За тобой явно наблюдают, словно в кабине человек-невидимка. Он ничего не трогает, не мешает, но ты испытываешь какой-то дискомфорт и не можешь сосредоточиться. Он просто стоит и смотрит. Самое интересное – когда ситуация спокойная, чувство проходит. В минуты опасности появляется вновь. Раньше со мной такого никогда не было. Не знаю, что это. Не понимаю. Мне сейчас безумно трудно, Ирина тяжело болеет, ты знаешь. Но она живёт на земле, я – в небе. Садясь в кабину, всё оставляю за бортом, все свои проблемы, страхи, вообще всё. Меня ничем нельзя сбить с пути. Но произошёл сбой, теперь я не уверен в себе. Если считаешь, что меня в экипаже нужно заменить, решай сейчас, не подставляй ребят и не загоняй ситуацию в тупик - авиация там не летает. Ты же знаешь, что вы значите для меня. Боюсь вас подвести, не будет мне тогда покоя никогда. Ни на этом свете, ни на том. Решай, пока не поздно. Соглашусь с любым решением.
Матвеев вытащил вторую сигарету и прикурил от первой. Помолчав с минуту, ответил:
- На посадке я испытал то же самое...
Глава 6.
Солнце клонилось к закату и било по глазам яркими красными лучами сквозь частокол высоких сосен. Дорога проходила сквозь бескрайнюю тайгу, иногда резко срывалась вниз или забиралась высоко в гору, и изобиловала крутыми поворотами. Ирина сидела на переднем сиденье у матери на коленях и слушала радиоприёмник. Папа лихо вёл машину одной рукой, второй гладил белобрысую голову дочери и успевал при этом весело насвистывать мелодию, льющуюся из динамиков. Мама улыбалась и подпевала отцу. Настроение было замечательное. Они возвращались из отдалённой деревушки, где гостили у знакомых. До краевого центра оставалось всего полчаса пути.
Именно в эти минуты и закончилась счастливая и безоблачная жизнь маленькой Ирины. Впереди показался очередной поворот. Папа залихватски бросил в него машину, слегка подрезая угол и не сбрасывая приличную скорость. Сразу за поворотом огромный лесовоз выезжал с просёлочной дороги на шоссе. Водитель легковушки поздно среагировал на опасную ситуацию и «Волга» влетела прямо под длинный прицеп.
Мать Ирины, увидев стремительно надвигающийся прицеп с огромными брёвнами, в последнем инстинктивном порыве столкнула девочку вниз, в ноги, и это спасло ей жизнь. Страшный удар разрезал крышу, как бритвой, и снёс головы родителей. Водитель лесовоза сначала удар не заметил и протащил смятую легковушку несколько десятков метров, пока его не обогнали свидетели аварии и не прижали к обочине.
Увидев картину, шофёр лесовоза упал в обморок. Через некоторое время подъехала карета Скорой помощи, чуть позже - машина ГАИ. Ирина уже оправилась от шока, самостоятельно выбралась из покорёженного автомобиля и видела, как уносят на носилках окровавленные тела её родителей. Видя кровь на платье ребёнка, её попытались тоже усадить в «скорую». Она вырвалась и убежала в лес. Пока проводили следственные процедуры, стемнело, девочку сразу потеряли из виду. Найти её милиционеры смогли лишь через два дня. Она сидела на том же самом месте, где произошла эта страшная авария, рядом с валявшейся на обочине смятой крышей их автомобиля, дрожала и негромко выла. Платьице порвалось, была босиком, на лице несколько ссадин, рука ободрана до крови, которая уже не сочилась, затвердела грязной коркой. Больше всего поразили глаза – недетские, отрешённые, пустые. С ней пытались заговорить, но она ни на какие вопросы не отвечала.
Её отвезли в областную больницу. Три недели обследований не дали результата. Ирина не реагировала на вопросы и отказывалась принимать пищу. Держалась только на вливаниях через капельницу. Медики констатировали поражение центральной нервной системы, как следствие - потеря речи и амнезия. Не было эффекта ни от лекарств, ни от гипноза, ни от иглоукалывания. Ничего не помогало. Ребёнок оставался немым, глухим и проявлял полную апатию к жизни.
В больнице Ирина провела четыре месяца. За это время выяснилось, что у девочки нет близких родственников и взять на воспитание некому. Поэтому её передали в интернат для детей-сирот и отказников с необратимыми патологиями. Ирина попала в группу для глухонемых. Группа, в которую её записали, была самой младшей, самой беспомощной и беззащитной. Дети были её ровесниками, в основном поступившими из домов ребёнка, не знавших насилия. Все они окунулись в беспощадный и жестокий мир, подвергаясь унижениям старших, более приспособленных воспитанников. Ирина полностью замкнулась в себе и ни на что не откликалась. Над ней сначала тоже пытались поиздеваться, но потом отстали. Неинтересно приставать к человеку, который ни на что не обращает внимания.
Холодный северный ветер нервно срывал с деревьев остатки листвы и гнал их перед собой по рулёжным дорожкам и стоянкам самолётов. Низкие, свинцовые, грязно-серые облака с небольшими интервалами напоминали о своём появлении крупными дождевыми каплями, которые, падая на мёрзлый бетон, моментально превращались в лёд. Осень наступила строго по календарю, заявив всем о своих правах с сибирской прямотой и безапелляционностью. Запоздалая стая уток, благодаря суетливому выстрелу полупьяного охотника, в полном составе сорвалась в воздух с полюбившегося за лето озёра и, сделав прощальный круг, взяла курс на юго-запад, из хаотичной толпы выстроив некое подобие строя.
На центральной стоянке была непривычная тишина, нарушаемая только подготовкой к вылету одного самолёта. Большие белые птицы, обутые в красные башмаки-колодки, задрав свои острые носы, понуро наблюдали, как к их собрату под бортовым номером 010, стоявшим с краю, всё подъезжают и подъезжают спецавтомобили, дающие очередной шанс величайшему творению рук человеческих вновь оказаться в своей стихии. Учитывая ажиотаж, который предшествовал полёту, самолёт к вылету готовили очень тщательно. Всё, что можно было проверить – проверяли дважды, а то и трижды, для этого были задействованы лучшие специалисты полка.
Задание экипажу, который уже вышел из высотного домика и направлялся к ракетоносцу, было обычным – патрулирование возле берегов североамериканского континента в заданном секторе ответственности. Словом, всё как всегда.
Сложность заключалась в непредсказуемом поведении лидера США, республиканца до мозга костей, человеке, развязавшем холодную войну против СССР. Холодную войну, которая в любой момент могла перейти в горячую. Президент США называл подобные полёты «провокацией против великого американского народа, угрозой демократии и конституции», и на недавнем телеобращении к нации заверил своих сограждан, что русские «больше не будут маячить возле наших границ». Мол, у них в России «пьют все, начиная с президента, и невозможно адекватно спрогнозировать их действия». Меры обещал принять любые, вплоть до реального уничтожения наших самолётов.
Ну, и что из этого? Мы, к примеру, тоже не можем «адекватно спрогнозировать» действия нашего президента. Кричать об этом на весь мир?! Заявить можно всё, что угодно. Гораздо сложнее при этом просчитать последствия таких заявлений. Американцы наивно считали, что всё продумали до мелочей: и слабость нашей страны в результате «демократического прорыва» российского президента, давшим всем суверенитета «столько, сколько захотите», тем самым поставившего Россию на колени, и отсутствие у нас вменяемых союзников, на которых можно надеяться в трудную минуту. Американцы заставили Россию отказаться от авиабаз на Кубе, во Вьетнаме, в Сомали, Гвинее, Анголе, где находились наши стратегические бомбардировщики, ранее контролировавшие, без преувеличения, всю планету.
Неудачи во внешней политике, продолжающийся экономический кризис, которому не было видно конца, отсутствие вменяемой национальной идеи, дали повод американскому президенту говорить о России всё, что может прийти на ум, не опасаясь последствий за свои слова. Здесь необходимо заметить: имея самый низкий интеллектуальный уровень среди всех людей, прописанных ранее в Белом доме, на ум ему приходили далеко не здравые мысли, если не сказать хуже. Он, с полной уверенностью в своей правоте, постоянно удивлял мир высказываниями и предложениями, просчитать последствия которых не брался ни один писатель-фантаст.
Наше руководство, как ни странно, угрозу восприняло достаточно серьёзно. Поразмышляв немного, военные приняли решение прямое и бесхитростное, как извилина от фуражки: отправить к далёким американским берегам только один борт вместо двух. Военным, в отличие от президента России, пить было не на что, поэтому и решение было адекватно замыслу: если экипажу суждено не вернуться, пусть будет только один экипаж, а не два. На двоих даже пуля не делится. Всё равно ответных мер предпринято не будет. Да и кто будет их предпринимать? Кто и на чём?? Руководящая роль президента великой страны с многовековой историей в нынешних реалиях сводилась только в отдаче двух приказов, которые с большой радостью выполняла чернь: "Наливай!" и "Забирай!"
Словом, всё грамотно рассчитали американцы, одного не учли: в отличие от наших правителей и воров в погонах с большими звёздами, простые военные думали иначе и, в силу традиций русского офицерства, сдаваться не собирались, имея на то свою собственную точку зрения, отличную от других...
Буквы Ирина знала с трёх лет, выучила их самостоятельно, рассматривая афиши. Родители удивлялись её успехам – в четыре года могла читать газету и записывать мелодию нотными знаками. Когда отец понял, что дочь бросилась в музыку, словно в омут с головой, стал объяснять ей сложную науку о звуках, их построении и предназначении – сольфеджио. Ирина запоминала наизусть большие отрывки из музыки русских и европейских композиторов, которые затем могла воспроизвести на бумаге.
В интернате она заново научилась читать и писать. Учителем русского языка был пожилой ветеран войны, не испытывающий ни малейшей жалости к детям. Он был грубым и жестоким, за нарушения мог запросто ударить тяжеленной указкой по голове. Больше всего он не любил, когда на него не обращали внимание. Поэтому Ирина сразу же стала его самой «любимой» ученицей. Ему нравилось над ней издеваться, вызывая к доске или заставляя переписывать помногу раз отдельные слова и предложения, добиваясь красивого почерка. Несмотря на тяжёлый характер и своеобразную методику преподавания, он считался опытным педагогом, сумевшим обучить немало трудных детей. Но даже он пасовал перед Ириной и не мог понять полнейшую апатию девочки. Она смотрела на учителя и не видела его. Впечатление - будто сознание существовало отдельно от тела.
Казалось, шансов вернуться к нормальной жизни, после этой чудовищной автокатастрофы, нет и быть не может. Так прошло три года. Ирина по-прежнему оставалась безразличной ко всему, что её окружает. Она могла часами сидеть без движения, уставясь в одну точку. Учителя постепенно пришли к выводу - девочка бесперспективная и перестали с ней заниматься персонально. Она аккуратно посещала все школьные занятия, сидела на последней парте, ничего не делала, просто рассматривала доску или рисовала непонятные узоры в тетрадке, и никому не мешала. Никто не знал, о чём она думает, чем живёт и думает ли вообще? Она никогда не плакала и никогда не смеялась, похоже, она просто не умела этого делать. Когда заканчивались уроки, её приходилось насильно выводить из класса, потому что она не замечала окончания занятий. На прогулке дети оставались детьми: бегали, прыгали, кидали мячик или катались с горки, она же безучастно стояла в сторонке или сидела на лавочке.
С годами Ирина смирилась со своей участью и даже потихоньку стала приходить в себя. У неё проснулась тяга к жизни, она подолгу засиживалась в интернатовской библиотеке, проглатывая одну за другой книги с порванными и замусоленными страницами. Ей неожиданно открылся такой огромный мир, что собственные проблемы разом поблекли в её глазах и больше не казались непреодолимыми. Теперь она уже не была одинока, ежедневно проживая от книги к книге не одну жизнь.
Прочитав однажды книгу на церковную тематику, решила посетить церковь, расположенную недалеко от интерната. Придя в церковь впервые, одна, без провожатых, её душа словно стала оттаивать. Ирину поразили одежды священников и просветлённые лица верующих. Она внезапно почувствовала себя маленькой и беззащитной. Ей стало себя очень жаль, с ней случилась истерика. Её быстро вывели на улицу, она долго не могла успокоиться. Она понимала, что-то с ней не так, чувствовала в себе какую-то скрытую тайну, но не могла вспомнить деталей. Эта тайна не давала ей покоя, девочка взрослела и понимала, что может сойти с ума, если будет думать о ней постоянно.
Дети - великолепные психологи, тонко чувствуют перемены, к ней опять стали приставать. Теперь она могла постоять за себя, дать сдачи обидчику. Втайне от всех знала, что уже не инвалид: к ней вернулись звуковые сны, в которых звучали ангельские голоса певчих из церкви. Ирина стала понимать: люди - не рыбы и, открывая рот, издают красивые звуки. Такие же, как во сне.
Главная заповедь подобных учреждений – не высовываться, держаться как можно незаметнее. Чем меньше к тебе интерес, тем лучше. Ирина так не считала. Появившуюся потребность в общении она реализовала, познакомившись с мальчиком старше себя на три года по имени Валико. Слишком долго она оставалась одна, теперь вся её жизнь стала наполняться содержанием. Валико не отходил от неё ни на шаг, оберегая от всех проблем. Ему с ней тоже было интересно. Эта была трогательная дружба двух подростков, в один прекрасный день разом оборвавшаяся. Однажды Валико попался на карманной краже, и его увезли в неизвестном направлении на милицейском автомобиле.
Обретая слух, она обрела речь. Она научилась разговаривать, но, скорее отрезала бы себе язык, чем открылась кому-нибудь. Обретение слуха неожиданно стало раздражать её. Люди считали, что стоит им лишь отвернуться, и можно говорить в её присутствии любые выражения. Слишком рано она поняла мир взрослых, их слабости и пороки, и не возненавидела его только по одной причине – судьба мудро оберегала её.
Почувствовав тягу к учёбе, очень быстро догнала по программе своих одноклассников. Став круглой отличницей, начала принимать активное участие в общественной жизни спецшколы. Учителя не понимали происходящих в ней перемен и радовались, и пугались одновременно. Приглашённый врач-психолог предостерегал: такая активность может плохо закончиться. Это - тоже отклонение от нормы. Словно полёт бумеранга – движение есть, но не вперёд, по замкнутому кругу, результат может оказаться плачевным – не знаешь, когда и откуда этот охотничий снаряд вернётся к хозяину, всегда надо быть начеку.
Всё закончилось также стремительно, как и началось. Однажды, зайдя в церковь перед уроками, она положила возле алтаря записку: «Боженька, если ты есть – помоги мне, пожалуйста». Едва дождавшись окончания уроков, выбежала из школы и побежала в церковь. Она не знала, что хотела увидеть. Ноги сами туда вели. Отдышавшись, осторожно открыла входную дверь и остановилась, как вкопанная, не в силах сделать следующий шаг. Откуда-то из глубины доносились чарующие звуки скрипки, и она ВСПОМНИЛА ВСЁ. Исполнялась «Чакона» Баха, музыка скорбная и величественная. Ноги подкосились, она упала и потеряла сознание...
Впереди, где-то вдалеке, лишь угадываясь в налетевшем дождевом шквале, показались очертания, формой напоминающие стабилизатор бомбардировщика.
- Погода шепчет: «Займи, но выпей!» - Проворчал Романов, перепрыгивая через небольшую лужу, на которой уже начал схватываться тоненькой корочкой лёд. – Эх, сейчас бы сидеть дома, попивать пивко и смотреть Лигу чемпионов! Вместо этих маленьких житейских радостей приходится лететь хрен знает куда, отсюда не видно, аж на обратную сторону Земли, непонятно зачем и для кого! Явно не за туманом или запахом тайги!
Его охотно поддержал Евгений:
- Во-во, только лучше не футбол смотреть, а заняться творчеством, новый стих, например. Или пульку расписать.
- Ну, кому как, - понял друга по-своему Дмитрий, находясь в предвкушении интересного разговора. – Если честно, не всё понимаю в твоей поэзии. Как можно объяснить, например, с точки зрения здравого смысла, такие строки?
Дмитрий остановился, встал в позу поэта, читающего стихи перед публикой, и громко продекламировал, разрубая фразы на слова отчаянной жестикуляцией:
- Идите в авиацию, друзья!
- Дурных вестей и слухов не побойтесь.
- Красой закатов и восходов успокойтесь
- И в форсаже услышьте голос соловья!
Рассмеявшись, Романов начал критиковать продолжателя дела Пушкина:
- Такое и утром первого января присниться не может! Разбираю гениальный шедевр по буквам. Соглашусь только с первой строкой. А дальше?! Боже ж мой! Какие-такие дурные вести могут появиться?! Да и красой закатов и восходов успокаиваются только на кладбище, по-моему. Наоборот - эта краса возбуждает, манит, можно сказать, и зовёт на подвиги! Но следующий перл меня добивает: забыл, когда взлетает наш бомбардировщик, в радиусе пяти километров дрожат все стекла в домах, птицы не то, что не поют, вообще в воздух не поднимаются от страха?! Помнишь тех лебедей, которые имели несчастье сесть на озеро?!
Как уже говорилось, рядом с аэродромом находилось очень красивое лесное озеро. Недавно, при перелёте в южные края, на озеро неожиданно опустились несколько красивых белых лебедей. Технический состав, проводящий почти всё своё время на аэродроме, сразу взял над ними шефство. Лебеди поначалу держались в стороне поистине с королевским достоинством. Постепенно освоившись в новой среде, разрешили техникам себя подкармливать. Идиллия продолжалась только до проведения ближайших полётов.
Звук взлетающего бомбардировщика действовал на птиц катастрофически. Они пытались спрятаться от низкого, сильного, рвущего душу на мельчайшие осколки, звука, в озере, засунув голову в воду. Когда один лебедь перестал реагировать на звуки, покачиваясь на волнах в прежней позе, стало понятно - стая обречена. Оставшиеся в живых умные птицы подплывали близко к людям, некоторые даже выходили на берег, где смотрели прямо в глаза, моля о помощи и спасаясь от неминуемой гибели. В глазах стояли слёзы. Лебеди дались в руки, но не охотно, просто из двух зол выбрали наименьшее, и не прогадали. Местные охотники, оставив дома ружья, аккуратно переловили оставшихся лебедей и перевезли их на другое озеро, подальше от своих старших и грозных коллег-собратьев.
Евгений молча кивнул с улыбкой. Романов продолжал наступление:
- Скажи, для кого предназначены эти бессмертные строки?!
- О-о! Да ты, как я вижу, просто влюблён в моё творчество! Наконец-то я нашёл своего благодарного читателя! – В тон Дмитрию ответил Евгений.
- Сколько лет продолжались поиски? – Дмитрия передёрнуло от неожиданно попавшей за шиворот холодной капли ледяного дождя. Евгений это заметил:
- Что, волнуешься в предвкушении ответа мастера? А-а, кажется, понял! Не можешь дождаться моей новой нетленки?!
И пояснил с улыбкой:
- Как ты справедливо заметил о моих бессмертных строках – это был заказ от директора местной школы и предназначались стихи исключительно для детей, влюблённых в нашу профессию. Пусть это была проба пера и написано в самом начале моей творческой карьеры, можно сказать, на взлёте, но детям понравилось.
- На пробеге!
- На взлёте! - Настаивал на своей версии радист. - Если детям нравится, значит это взлёт!
- Только тем, кто по-русски не понимает! – Парировал Романов.
- О, мой благодарный слушатель! Скажите, пожалуйста, а что из моего творчества запомнилось Вам ещё? – Продолжал начатую игру радист.
Было видно, подобные разговоры происходили у них не раз, и доставляли обоим удовольствие. В основном тем, что отвлекали от тяжёлых мыслей по поводу предстоящего полёта. И это тоже входило в составную часть подготовки к вылету, повышая психологическую устойчивость между членами экипажа.
- Можно полюбопытствовать, мастер, когда вообще началось ваше восхождение на литературный Олимп?! – Не унимался Дмитрий, догнав ушедших немного вперёд штурмана с командиром. – И за что вы так ненавидите бедных детишек?! Только честно! Чем они Вам насолили?
У командира со штурманом тем временем разгорелась своя дискуссия.
- Паша, - неожиданно спросил командир, пряча лицо в воротник лётной куртки от сильного порыва ледяного ветра и никак не реагируя на перепалку Евгения с Дмитрием. – Ты тоже считаешь, надо было оставить крестовую девятку, а третью даму в бубях снести нахрен?
- Командир, однажды я оставил на перехват туза. Не поверишь - получился чистый мизер! Всегда везти не может. Кому не везёт - те возят. Так играют в третьем классе специальной школы с усиленным изучением учебной программы. – Смолин успел спрятать улыбку в мягкий воротник своей куртки. - Не хотелось бы в тебе разочаровываться.
Матвеев внимательно посмотрел на Павла, затем тяжело вздохнул, признавая роковую ошибку:
- Для умственно отсталых, что ли?! Меня в третий класс к даунам решил записать?!
Штурман деликатно промолчал, дав командиру самому оценить тяжесть своего просчёта.
- Командир, не обижайся, твой снос угадал бы даже Серёга Ветров, - продолжил мысль штурмана правый лётчик, на секунду прекративший анализ бессмертного творения радиста.
Такое сравнение понравилось Матвееву. Подполковник Ветров занимал в полку должность начальника штаба. Он считался сильным, вдумчивым игроком, и мечтал хоть разок одержать победу над любым из членов матвеевского экипажа. Иногда был близок к успеху, но в завершающей стадии партии почему-то начинал суетиться, нервничать, ошибаться и желанная победа всегда ускользала из рук.
Радист добавил:
- Вместо несчастного случая из двух взяток ты почему-то предпочёл паровоз из семи вагонов.
- Ну, извините, не оправдал доверия, - криво усмехнувшись, ответил командир. Он не считал зазорным извиняться перед членами своего экипажа. – Ну, что вам сказать, господа хорошие? Значит, есть над чем работать! Нет предела совершенству!
Несколько дней Ирина пролежала в больнице. Консилиум врачей пришёл к неожиданному выводу: Ирина АБСОЛЮТНО здорова. К ней вернулась память. Теперь она опять могла нормально говорить. Она выписалась из больницы и первым делом отправилась на городское кладбище. С трудом нашла могилу родителей. Могила была неухоженной, Ирине понадобилось немало времени, чтобы привести её в божеский вид. Вырвала сухую траву, поправила покосившиеся кресты, нашла лопату и обложила могилки свежим дёрном. Затем присела на небольшую лавочку у оградки и стала рассказывать родителям обо всём, что произошло с ней за эти годы. Не заметила, как стемнело. Страха не было, была досада, что не всё успела рассказать.
Кладбищенский сторож, обходя территорию, услышал доносившиеся звуки откуда-то из темноты. Подойдя ближе, сторож, человек, привыкший ко всему, замер, поражённый услышанным. История больного ребёнка потрясла его. Он сел рядом с ней и тоже заплакал. Когда Ирина закончила, взял её за худенькие плечи и отвёл к себе в дом, стоявший напротив кладбища. Сторож предложил Ирине свою помощь, та не отказалась. Пройдя всю бюрократическую волокиту установления опеки, ему удалось забрать девочку к себе. Пожилой человек, совершенно посторонний, сумел заменить ей и мать, и отца.
Рано овдовев, жил один, детей не было, второй раз жениться не стал. На недоумённый вопрос Ирины пояснил:
- Я не одинок, она всегда со мной, мы видимся каждый день. Вон её памятник, возле двух берёз, видишь? Погибла она, провалилась под лёд, спасти не успел.
Старик немного помолчал, потом продолжил:
- Бог деток нам сначала не дал. А теперь у нас ты появилась! Не пропадём, дочка!
Он вкладывал в неё всю душу, всю свою нерастраченную любовь. Ирина это видела и старалась не огорчать старика, человека с благородным сердцем и нелёгкой судьбой. Срочную службу ему довелось послужить в авиации, механиком, в полку перехватчиков на Курилах. Он знал множество интересных историй, связанных с самолётами и лётчиками. Эти рассказы безумно нравились девочке. Она влюбилась в красивую и мужественную страну – Авиацию. Это и определило её дальнейший жизненный выбор, пожелав после окончания института уехать в отдалённый авиационный гарнизон.
После армии остался там же, на Курилах. Несколько лет ходил в море на рыболовецком сейнере. Однажды в жестокий шторм гружёный корабль перевернулся и затонул. Когда рыбаков нашли, в живых из команды осталось только три человека. Вняв Божьему предупреждению, решил судьбу не искушать и уехал в Сибирь. Сменил немало профессий, был и старателем, и трактористом, и комбайнёром, и плотником, и каменщиком. Короче, все специальности, наверное, освоил.
Он любил детей, даже написал книжку для них, но понимал, что всё это не его. Говорил: «Все профессии хороши, только не могу найти свою. Боюсь, её ещё не придумали». Последние годы перед пенсией работал на шахте, ходил в забой, руководил бригадой подборщиков, закидывающих уголь на транспортёрную ленту после прохода комбайна. Работа физически очень тяжёлая, крайне необходимая и важная. Чувствуя свою значимость и востребованность, работал из последних сил. Когда их уже не осталось, подоспела пенсия. Сидеть без дела не захотел, стал следить за порядком на кладбище, охраняя покой умерших от их потенциальных кандидатов.
Ирина стала учиться в обычной средней школе, которую закончила с золотой медалью. После этого поступила в Институт искусств, который тоже закончила с золотой медалью. Могла выбрать блестящую карьеру музыканта, но предпочла этому преподавание музыки в школе, для чего уехала в самый отдалённый район, где в первый же день своей школьной практики встретилась с Романовым.
Продолжение: https://m.dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/moment-prervannogo-dvijeniia-glava-7-8-64e37dac857a63325621f8ef