О, с каким благостным чувством эти трое уходили от здания гостиницы – так покидают полный смертельного кошмара дом, зная, что ужас останется запертый там, он не сможет вырваться и последовать за уходящими, и даже не захочет. Можно будет ночь напролет наслаждаться ласковой постелью, пока в полумиле от милого гнездышка происходит неотвратимое и неизбежное, с криками и воплями, с погружением в хаос и безумие, с метаниями в кровавом угаре, отчаянными попытками, обреченными на
неудачу, надеждой, которую без жалости отбирают по кусочку – вместе с плотью живой – пока от нее ничего не останется, как от плоти, ни кусочка. Только избежавшее такого, не чего-то похожего, а именно такого, существо способно было бы понять чувство Кристины, Ануя и мадам Элоа, покидавших в тот вечер свою гостиницу. Да вот только ни одному живому существу до сих пор ничего подобного не удавалось, и каким бы одаренным медиумом, спиритом или духовидцем вы бы не являлись, попав в капкан «Элоа», вы были обречены.
Госпожа Изольда – старуха Вайнштраумб – догадалась слишком поздно. Она смотрела из окна своего номера, как удаляются мадам
Элоа со служащими, и ее рука медленно поднималась, касаясь груди, шеи, рта, прижималась ко рту, удерживая крик. Потому что кричать было ни в коем случае нельзя. Она было направилась к шкафу, возле которого стоял раскрытым гигантский ее саквояж, но махнула рукой, взяла с каминной полки дамскую сумочку и вышла в коридор. Прислушалась. Из номера напротив не доносилось ни звука. Но проходя к центральной лестнице мимо соседней комнаты, госпожа Изольда услыхала глухое бормотание двух голосов, мужского и женского. Это как-будто подстегнуло ее и так быстро, как только были способны старые высохшие ноги, она заспешила вниз, к выходу. Стеклянная дверь была заперта. Не имело смысла разбивать стекло –
решетчатый переплет сам по себе являлся преградой. Старуха постояла немного, подумав, а потом засеменила а сторону кухни. Но и заднюю дверь она обнаружила закрытой на замок. Может быть, она смогла бы открыть окно, не будь ее руки так слабы; возможно, тогда удалось бы выбраться из гостиницы, будь госпожа Изольда хоть немного моложе и сильнее… Но старая гадалка была слишком дряхлой – ей не хватило сил даже достаточно громко закричать от ужаса, когда Боб и Джек, войдя в кухню, одинаково деловитые, с белыми манишками под черными пиджаками, с одинаковыми
круглыми головами и одинаково сумасшедшими глазами, и в их одинаковых руках были совершенно идентичные ножи-хлеборезы, когда Боб и Джек крепко взяли ее под руки, каждый со своей стороны, и повлекли прочь из кухни обратно в вестибюль, по дороге ударяя ее ножами – находившийся справа Боб бил в левый бок, а державший старуху под левую руку Джек вонзал свой нож под правое ребро, и сначала у них получалось неловко, они лишь рвали одежду да царапали до крови бедную старуху, захлебнувшуюся смертным страхом, отчего из ее черного рта, отделанного блестящими
фарфоровыми зубами рта вырывались скрипучие хрипы вместо пронзительного вопля. Но очень скоро близнецы наловчились, и с каждым новым ударом широкие длинные лезвия вонзались в тело все глубже, и Боб издал победный крик, когда ему удалось загнать свой нож в Изольду по самую рукоятку, – впрочем, к тому моменту она была уже мертва.