Однажды дождливой ночью я остро ощутил тоску по Маше... Проснулся в мокром поту и покосился на чужую женщину, лежащую рядом со мной в постели. Помню, в тот вечер мы танцевали с ней до упаду, выпили бутылку или две вина. Потом я пригласил её домой, она охотно согласилась.
Однако даже после бурной ночи я не почувствовал ничего, кроме безразличия. Лежал, смотрел в потолок, мне было всё равно, что будет после того, как завтра она покинет мой дом: вернётся вечером или исчезнет навсегда. Собственно, такие же эмоции я испытывал по отношению ко всем женщинам, с помощью которых пытался создать иллюзию отношений в последние пять лет. Ничего, кроме пустоты. Я встал, даже не пытаясь не шуметь, потоптался по шмоткам, прошёл на кухню и закурил. Скривился от горечи, но лишь сильнее затянулся. Мысли опять заполнили воспоминания, от которых сначала потеплело на душе, а потом на ней же заскребли кошки.
Пора ветреной молодости. В то лето мы окончили юридический университет. Денег на заграничные поездки у нас с одногруппниками не было, но весело провести последние беззаботные месяцы хотелось. Вот мы и решили махнуть весёлой компанией в деревню — у одного из сокурсников там был унаследованный дом. Дёшево и сердито: природа, шашлыки, самогон рекой, и, конечно, сельские девушки, мечтающие охмурить столичного кавалера и укатить вместе с ним навстречу новой, лучшей жизни.
На юную восемнадцатилетнюю Машу я обратил внимание сразу. Но не потому, что она была ветреной и доступной, а как раз наоборот. Остальные девчонки не раздумывая принимали наши приглашения пойти на речку или в лес, заглянуть вечером на огонёк или остаться встречать рассвет, но Маша была совершенно другой. Когда мы утром плелись по улице в магазин, чтобы купить холодного пива для опохмела, я не упускал возможности заглянуть в её двор через низкий заборчик. И ни разу не видел её отдыхающей: то она несла ведро с водой, то подметала двор, то занималась огородом...
С уютного дворика до меня всегда доносился невероятный аромат свежеиспечённого домашнего хлеба. Я ещё удивлялся: зачем девушке печь себе хлеб? Жила она одна, родители давно укатили на заработки за границу и приезжали редко. А потом оказалось, что это не для себя, а для пожилых соседей.
Девочка из прошлого века Маша совершенно не боялась любой, даже самой тяжёлой работы. И смотрелась очень непропорционально со своими вёдрами и мётлами наперевес: тоненькая фигурка, светлые, выгоревшие от солнышка волосы, доверчиво распахнутые глаза. Словно девушка из прошлого столетия. Одевалась Маша скромно — обычные блеклые сарафаны, закрывающие коленки, без декольте и оголённой спины.
И была в этой её сдержанности некая манящая загадка, которую мне с каждым днём все больше хотелось постигнуть. На мои подмигивания девушка не реагировала. Друзья крутили пальцем у виска: мол, зачем тебе эта недотрога, вон сколько более сговорчивых барышень вокруг. Но у меня была цель — и я не видел препятствий. Однажды утром я просто вошёл в калитку и предложил посильную мужскую помощь. Маша удивлённо спросила:
— Зачем не в своё дело вмешиваешься? Я вполне и сама справлюсь. А если нет,то Пашку, соседа, позову.
Пашка был её «телохранителем» — худощавым пареньком, который, очевидно, был влюблён в скромную красавицу Машку, но решиться на что-то большее, чем нарубить дров, он пока не мог.
Я все-таки настоял на своём. И Маша, пожав плечами, предложила помочь полить грядки. Я мысленно вздохнул — терпеть не мог физическую работу, но виду не подавал.
Мы разговорились. Благодаря своему обаянию и юмору уже через полчаса у меня получилось заставить серьёзную Марию звонко смеяться. Закончив работу, я сказал:
— Маш, а приходи вечером на танцы.
Она мотнула головой:
— Нет, Серёжа. Даже не проси. Не стоит, знаю, не моё это…
Но я долго уговаривал Машу — и она наконец-то сдалась.
Субботним вечером мы собрались в местном клубе. Разложили выпивку и закуску на багажнике чьей-то машины, громко хохотали и пошло шутили. Я даже забыл о своём приглашении. И вдруг передо мной возникла Маша. Она была одета, наверное, в своё лучшее платьице. Стояла, сцепив руки в замочек и переминаясь с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Мне стало так неловко от неуместности этого создания в нашей компании, что я моментально выбросил под ноги сигарету и протянул к ней руку:
— Пойдём, потанцуем?
— Пойдём…
И она вложила свою мягкую ладошку в мою нахальную лапу. Мы вошли в местный, выкрашенный синей краской, клуб. Как раз начался медленный танец. Я притянул Машу к себе — она вздрогнула, а потом расслабилась и прижалась ко мне. Мы медленно кружились в танце, я хотел что-то спросить, но передумал, вспомнив о своём перегаре, и старался дышать в сторону. И тут я наткнулся на этот взгляд: угрюмый Пашка стрелял в меня молниями своих черных глаз, стоя в углу и скрестив худые руки на груди. Я усмехнулся:
— А твой ухажёр меня не побьёт? — спросил язвительно.
— Не ухажёр он мне, — ответила Маша, сразу смекнув, о ком речь. — Но смеяться над ним не вздумай. Мы с детства дружим. Он за меня горой!
- Я понял.
И никогда больше вслух не говорил ничего обидного про Пашу. Но в душе посмеивался над ним каждый раз, когда мы с Машкой проходили мимо, а он сжимал кулаки так, что белели костяшки. Я словно говорил ему глазами:
«Ну, и что ты мне сделаешь?»
А он мне молча отвечал:
«Обидишь — прибью!»
Мы никогда так и не перекинулись даже парой слов, но молчаливо, взглядами, общались постоянно.
В тот вечер я неожиданно для самого себя впервые повёл себя как джентльмен. Проводил Машу домой и даже не полез целоваться. Просто пригласил на следующий день сходить на речку, и она, увидев, что я веду себя прилично, согласилась.
До сих пор среди лучших воспоминаний в моей жизни лидирует тот вечер. Закат красиво отсвечивал оранжевыми и красными переливами на воде. Мы только что искупались и, смеясь, выбежали на берег. Машенька сидела рядом, такая беззащитная и хрупкая. Я накрыл её большим полотенцем, и она прижалась ко мне, едва ощутимо дрожа от холода.
Я обнял её, пытаясь согреть, а она налила мне тёплого сладкого чая из термоса. Её длинные влажные волосы вкусно пахли рекой и солнцем...
***
В конце лета мы с друзьями стали потихоньку собираться домой. Пассии, с которыми ребята резвились на отдыхе, тут же стали вешаться им на шеи, уговаривая взять с собой. Кто-то из парней согласился, кто-то врал, что вернётся позже, кто-то сразу сказал, что этот номер не пройдёт — повеселились и хватит. А Маша молчала, только смотрела на меня тревожно и грустно.
Лето быстро закончилось — я наигрался. Утром, когда мы с ребятами весело хохотали и тащили сумки к остановке, нам опять пришлось пройти мимо того дома с низким забором.
Маша стояла на крыльце. Я заметил её — и отвёл взгляд в сторону. Ещё бы, впереди меня ждала успешная жизнь. Я был уверен, что меня, бывшего хорошего студента, будет рада принять в свои ряды любая юридическая компания. Я мечтал о головокружительной карьере, удачных и выигрышных заседаниях в суде, роскошной жизни, дорогих костюмах, путешествиях за границу, ухоженных длинноногих девушках...
Я отрезвел после нескольких собеседований. Оказывается, таких как я, и даже тех, кто на порядок лучше, на рынке труда столько, что конкуренцию мне было не осилить. Мечтать о высшей лиге адвокатов и близко не приходилось. Но мне таки удалось устроиться помощником юриста в неплохую юридическую фирму средней величины, с обычной среднемесячной зарплатой.
Шли годы, но я часто вспоминал о Маше. Почему-то никак не мог её забыть. Удивительно, что со временем её образ не только не стирался из памяти, но и становился все более ярким. Очередное разочарование в личной жизни — и словно к воспоминаниям о том лете добавлялся новый мазок. Будто моя память — это холст.
...И вот я сижу на своей неухоженной кухне, через силу курю очередную сигарету. Как вдруг решение появилось само собой. Я прошёл в комнату и тронул спящую женщину за плечо:
— Просыпайся, тебе пора домой.
— Ты с ума сошёл? — сонно бормочет она. — Ночь же на дворе!
— Я вызову тебе такси, собирайся скорее. Оставь меня в покое!
Она собирается, путаясь в одежде и бормоча что-то нецензурное. Но я не слышу, потому что тоже собираю сумку, чтобы на первой же электричке рвануть в знакомую деревню, к дому, где вкусно пахнет домашним хлебом, а река по вечерам алеет от заката.
***
Я подошёл к знакомому двору. Или мне так показалось... Маша увидела меня и сначала не поверила своим глазам. Но внезапно счастливо засмеялась, подбежала, обвила руками шею:
— Я знала, Серёженька! Я так тебя ждала! Хорошо, что ты приехал ко мне.
И я наконец-то вдыхаю запах её солнечных волос… Именно так я представлял нашу встречу, когда мчался в поезде, глядя на проносящиеся мимо деревья. Я чувствовал гордость за себя и свой поступок — лучше ведь поздно, чем никогда…
Итак, я подошёл к знакомому двору и затаился за деревом. Он был таким же уютным и ухоженным, как раньше, но что-то в нем все-таки изменилось. Заборчик по-прежнему был невысоким, но новым, добротным. Аккуратные грядки пестрели нехитрым урожаем. Над цветами кружили пчелы.
Маша была здесь: стоя босиком на подстриженной травке, женщина ловко развешивала белье, что-то тихонько напевая.
Она стояла ко мне спиной, и я невольно залюбовался. Мария изменилась — в ней уже не было хрупкости, фигура стала более привлекательной, выцветшее платье не могло скрыть аппетитные женственные формы. Перехваченные косынкой волосы красиво спадали на спину волнами. Она обернулась, но не увидела меня. А я с удовольствием отметил, что она похорошела. Затем моя Машенька вошла в дом.
Я обратил внимание на ещё одну новую деталь. Под густой вишней стоял массивный деревянный стол с лавками. На столе — большая кастрюля, кувшин, свежие овощи, тарелки. Я глянул на развешенное белье — женские сарафаны, мужские рубашки, детские вещи… Так вот что изменилось во дворе — в каждом его сантиметре теперь была не только женская забота, но и крепкая мужская рука.
Маша вынесла из дома свой душистый хлеб и стала нарезать его крупными ломтями. На её пальчике я заметил тонкое обручальное колечко. Ко двору подъехала машина. Машка оглянулась и громко позвала ребятишек:
— Дети! Скорее идите обедать, мойте руки, отец приехал!
Из дома выскочили мальчик и девочка — погодки, примерно четырёх и трёх лет. Хотели было сразу схватить что-то со стола, но под строгим маминым взором сначала побежали к рукомойнику, а она проводила их ласковым, полным материнской нежности взглядом. Затем спохватилась, сняла с волос косынку, передник, поправила бусы и волосы. По этим мимолётным движениям я понял: она ждёт своего мужа и наверняка его сильно любит.
Во двор вошёл отец семейства — высокий мужик, крепкий, загоревший, скорее всего, закалённый непростым физическим трудом. Обнял Машку, уткнулся носом в её волосы, что-то сказал ей на ухо, и они рассмеялись. На отце тут же повисла визжащая от радости малышня.
В том, что старший мальчик — мой, я не сомневался ни секунды: он словно сошёл с моей детской фотографии…
***
Мужчина схватил детей — в каждую руку по одному, поднял, как пушинки, прижал к себе. Отнёс к столу, усадил на лавку и отошёл в сторону. Жена уже ждала его с кувшином воды и белым полотенцем. Он стянул футболку и стал умываться водой, которую она лила. Совсем рядом был рукомойник, но они предпочитали этот древний ритуал, которым женщины испокон веков встречали уставших любимых мужчин на пороге родного дома.
Маша юркнула к столу и принялась разливать дымящийся суп по тарелкам. Мужчина последовал за ней, но словно почувствовал мой взгляд, обернулся, и мы тут же встретились глазами. Меня бросило в жар: никогда бы не подумал, что это тот самый тщедушный Пашка!
Он присмотрелся и прищурился — узнал... Приняв свою любимую позу и скрестив руки на груди, молча посмотрел мне в глаза. Только теперь мне было не до смеха, я понял — эту глыбу не отодвинуть. Мы опять поговорили без слов.
Я быстро пошёл прочь, к остановке. Иногда поздно — это и есть никогда.