Василий Андреевич Козлов устало уселся на диван. Медали на его груди мягко тёрлись друг об друга шурша металлической песней. Его худое мрачное лицо хранило печать страдания и боли. Резкие черты молчаливо утаивали духовную силу и волю Василия Козлова. Если кому-то и приходилось встречать человека настолько смелого, отчаянного, с огнём и верой в сердце, то это непременно был сам Козлов. Обтёсанные шрамами щёки, глубоко посаженные тёмные глаза и крик застывший во взгляде.
- Хоть бы две недельки отдохнуть, — сказал отец Василия. - А то всё война да война. Как говорится война войной, а отпуск по расписанию что ли. В общем я очень рад, что ты приехал к нам на побывку, мать совсем извела себя переживаниями. Бабам вечно только реветь. Что ни день так вздыхает о тебе, тёплым словом говорит. А я ей говорю хватить на душу лить эту тоску. Говорю, либо придёт героем, либо умрёт героем, всё же достойно что так что по-другому. Гордится надо говорю, а она ревёт. Хорошо, что у тебя невесты нет, а то тоже бы ревела как дура.
Отец Андрей Николаевич Козлов заправил рубаху в трико и уселся рядом с сыном.
- Наше дело не жалея себя рвать животы. Кто если не мы, сынок. Вон до седых волос дожил хе-хе, а ведь никогда ещё так не гордился своими детьми, как сейчас, ей Богу!
- Я тоже собой гордился, пап. А сейчас... Не знаю я.
- Ты это мне брось! Это что ещё за слюни. Мать! Неси уже пожрать! Ты чё это, а? Василий, тот в ком сомнение начинается уже почти в могиле. Ты мне брось это! Хватит! Мать, жрать давай, сын голодный, сидит и тупит! Мы всем домом за тебя, слышишь, всем домом.
- Не верю я в победу. Не верится мне и всё тут. Я повоевал уже, да посмотрел. Пап, ты же помнишь, я добровольцем сам пошёл, ты же знаешь я был готов умереть за страну, за всё вот это наше. Вот за всё что есть, к чему привыкли, что считаем родное. Вот за всё наше я готов был умереть хоть сто раз, хоть двести раз пускай меня убьют, но за наше, за победу. Чтобы вы стояли у меня на могиле, плакали, но всё равно гордились победой и мною. И долго-долго вспоминали бы меня.
Я ведь обо всё этом думал каждый день под обстрелом, в окопах, в танке и в тишине полевого лагеря доедая последние консервы, а потом голод, разве что сигареты да вода.
Знаешь, бать, когда жратва закончилась, мы же не можем позиции покинуть, вот сидим и ждём снабжение. Сидим и ждём то грузовик, то снаряд случайный в голову. И ведь прилетал. У меня на глазах головы разлетались на кусочки. Это война, что ж поделать, так должно быть. Но я вот почти целый и ещё полон сил. - Василий грустно улыбнулся и заботливо пальцем расчесал чёрные усы отца. - Вот поверить не могу, столько воевал, а как нашептал меня кто-то, смерть кругом ходит, но меня обходит тварь такая. Я и рад, но чем дальше, тем страшнее.
- Ох, медалей то сколько у тебя, сынок... Герой. Может и мне рвануть с тобой и коль если умирать так вместе да с песней!
- Я больше не верю в эту войну, батя.
- Как это? Не понял. Что значит верю не верю?
- А то и значит. - Василий понизил голос и приблизился к отцу. - Воевать я больше не пойду и этот отпуск для меня окончательный. На фронт я не вернусь и плевал я на ваш патриотизм.
Отец подскочил с дивана как от взрыва. Выпучил глаза, сжал кулаки что есть сил.
- Надя, поди сюда. Иди сюда говорю.
Полная мать в большом белом фартуке показалась в дверях комнаты. Её красное от пара лицо блестело неожиданной свежестью и теплом. Она улыбаясь счастливая от того, что снова готовит еду для сына.
- Повтори, сынок, что ты сейчас сказал, а?
- Ты слышал что я, сказал.
- А ты матери повтори ещё разочек, а то может и мне показалось. Старый стал, со слухом что-то барахлит знать ли.
- Всё ты расслышал правильно. Плевал я на этот дутый патриотизм, что вам показывают по телику. Я больше не верю в то что говорят и что показывают. А потому я не верю в победу. Победа невозможна когда отсутствует настоящая борьба.
- Так может ты на сторону врага собрался? - Продолжал отец. - А что хорошее решение. Что может быть ещё лучше, чем иметь сына предателя.
- Предатели те, кто это всё затеял, батя. Ни я, ни тысячи других пацанов, что молча дохнут за ложь, в которую вы тут с мамой верите. Я вас люблю, мама, батя, но вас пасут как тупых овец. Да сам тоже таким был! Что ж попёрся туда? ! Потому что я верил. Верил в свою страну, в нашу правду, справедливость, в правильное дело, за которое умереть почётно. И... И я бы не зря прожил свою короткую жизнь, если бы умер под артиллерийским обстрелом, понимал бы за что и вы бы понимали, но при одном условии, отец... Если бы всё это скотство не было бы позорной договорённостью лживой власти. Я сделал всё, что от меня требуется, я хорошо воевал! - Василий размашисто ударил себя в грудь по медалям. - И некому меня упрекнуть. Я не изменник и не предатель. Я настоящий и по-настоящему воевал, а теперь я по-настоящему ненавижу всех лжецов, которые организовали эту бойню.
Отец, мам... Я видел как пьяный генерал проговорился у нас перед строем, что они покупают и продают друг другу позиции с живой силой. Вы понимаете? Наши генералы продают позиции врагу с нашими пацанами. Враг просто стирает наших пацанов в мясо и грязь потому что генерал продал позицию. Что мы там делаем вообще? Скажите мне? Нас там просто продали как баранов и сожгли в бессмысленной бойне. Я видел как нас оставляют на позициях, которые как известно должны обстрелять артиллерией. И артиллерия перемалывала таких же как я, и меня бы перемолола, но мне повезло, очередной раз повезло. Мне не понятно почему мы без боя отдавали города оправдывая это какой-то тактической необходимость, когда ради этого города тысячи наших пацанов полегло под обломками и пеплом!
Родные города встречают домой своих двухсотых бесконечными слезами! Почему их жертвы не оправданы? ! Почему города сдают без боя, тогда как ранее они были взяты такой страшной ценой? ! Скажите мне!
Василий Козлов перешёл на крик. На его глазах навернулись слёзы, а брызги слюней падали на военную форму.
- Война могла бы быть уже закончена, если бы она была настоящей, а не цирком, который затеяли власти против нас простых людей, чтобы уничтожить ненавистный народ. Вот истинная цель позорной войны, в которой я участвовал! И у меня.... И у меня мерзавца руки по локоть в крови, нет я сам весь в крови, мама! Я принёс столько горя другим матерям убивая их детей, мам... - Василий рухнул на бок и горько зарыдал. - Всё ради марионеточной лживой игры власти чтобы мы сами себя уничтожили своими же руками, своими же патронами и бомбами, чёрт....
Вы не были там, вы не знаете. Вы не знаете ничего кроме лжи, а я всё видел и потому не верю в победу и никто даже не собирался побеждать, в этом весь ужас. Это какой-то марш мертвецов прямиком в пламя лжи. Хоровод душ исчезающих в бомбах и ракетах.
- Мать, накрой на стол уже.... - Сказал отец не сводя взгляд от сына.
Мать испуганная по-женски чувствовала всю боль других матерей, что проводили своих детей в вечный путь. Она содрогнулась от мысли, что и её сын так же окажется в гробу смиренно закрыв глаза, расслабит все морщины на бледном безжизненном лице.
Успокоенные алкоголем Василий с отцом говорили обо всём. На время они забыли тягостный разговор о войне, об измене политиков, о бессмысленных жертвах и о том кто прав, а кто виноват. Василий Козлов подносил к губам маленькую рюмку с горькой водой и выпив не утирал капли со рта на секунду задумываясь о том, как водка жжёт кожу. Мать Надежда Козлова любовалась сыном утоляя своё долгое ожидание до краёв наполненное тревожным трепетом за единственного ребёнка. Она разглядывала его гордые медали, его лицо окончательно утратившее детский игривый блеск и полные смиренной грусти глаза. Каждый день она ждала весточку из мест выжженной земли о том, что единственный сын больше не обнимет мать тёплыми руками и больше не напьётся без меры уснув одетым в родительском доме. Что всё-всё закончится на похоронной телеграмме. Закончится смех на кухне после полуночи, разговоры, планы, поздравления, подарки. Закончатся на этом внуки, невестка и совместные праздники - всё это бесследно исчезнет. Но теперь он здесь совсем рядом, такой родной, любимый и печальный.
- Две недели пролетят не заметишь, — сказал отец. - Что делать то будешь?
- В тюрьму пойду, батя.
Мать молча встала и ушла из комнаты. Только и слышны были её глухие всхлипы в полотенце.
- Возможно, я пройду всю войну, дойду до позорного конца и останусь жив. Но не о жизни я своей волнуюсь, нет... Я не трус, пап, ты это знаешь...
- Я знаю... Да, Васёк, знаю... Но это всё как-то...
- Ты сомневаешься... Думаешь я вру.
- Я не знаю что сказать. Я там не был. Но всё это так нереально что ли. Как же так может быть...
- В чудовищную ложь сложно поверить, от того она такая чудовищная. Но участвовать в ней я не буду, пусть даже расстреляют меня. Уволиться мне не позволят, ты это знаешь, а за неявку в часть, в назначенный срок я буду преступником. Теперь ваш сын не горой, а преступник. Как же быстро меняются декорации, да? Тюряга, папа, тюряга моя конечная станция. Но это не самое страшное. Страшнее жить осознавая себя причастным к лживой войне, в победу которой я не верю.