Глава XVI. Тюрьма
Прибыв из армии к родимому дому, я принялся праздновать благополучное возвращение. Мне стопроцентно казалось, что о моих бесславных подвигах давным-давно позабыли, вследствие поспешного бегства в вооруженные силы, да ещё и в горячую точку. Я полагал, что «вокзальное дело» успешно закрыто и что никому до меня нет ровно никакого весомого интереса. Помимо прочего, я наивно предполагал, что искупил все старые огрехи собственной кровью. Поэтому совершенно расслабился, радовался, что выжил среди чудовищных мясорубок, и не ждал от прошлой жизни никакого каверзного подвоха.
Как же я ошибался! На третий день безудержного веселья явились злые оперативники, прибывшие с регионального центра. Когда во входную дверь раздался настойчивый стук, я, решив, что заявились запоздалые гости, без задней мысли вышел наружу.
- Не здесь ли проживает Бестужев Георгий Всеволодович? - озадачился один посетитель, внешне похожий на озлобленного бульдога (он имел и зверское выражение, и свисавшие щёки, и грозные серые зенки, и всклоченную рыжую шевелюру, и мощный торс, и немалую силу).
- Если не ошибаюсь, то, наверное, я, - попытался начать я игривую тему, - хотя после третьего пьяного дня не очень уверен. С кем, собственно, выпала честь иметь дело? Что-то ни одного из вас не припомню…
- Скоро узнаешь. Сейчас, - бесцеремонно переходя на «Ты», вставил второй, - тебе придётся проехать с нами.
Он выглядел маленьким, плюгавеньким человечишкой, достигшим лет тридцати, выделялся тщедушным телосложением и, как первый, оделся неброско; на овальном лице, усыпанном многочисленными веснушками, пристально поглядывали карие очи, зоркие и колкие. Хотя он и отличался худосочными формами, но в нём угадывалась неимоверная сила духа и непреклонная воля. Раньше мне приходилось видеть похожих людей, и я прекрасно знал, что они берут, что нужно, не дюжей силой, а хитрым умом. Машинально почуяв недоброе, я всё-таки задал закономерный вопрос:
- С какого-такого чудесного перепугу я должен куда-то ехать? Я же, кажется, объяснил, что никого из вас абсолютно не знаю.
Для милиции того времени дело обычное. Сначала подозреваемых хватали, увозили, а затем, когда те оказывались у них в казематах, начинали разбираться, есть ли чего-то на тебя или же нет. Очевидно, прежде они осведомились, где я имел честь нести военную службу, и решили немного облегчить предполагаемую задачу и тупо представились.
- Уголовный розыск, - сказал тот, что походил на злого бульдога; он развернул служебное удостоверение, выданное на имя Ерохова Ивана Михайловича.
Второй тоже не замедлил отчитаться суховатой рекомендацией. Оказалось, он начальник областного УГРО, а зовут его Тищенко Владимир Витальевич. Подтверждаться документально он решительно не хотел, предоставив мне двойственный выбор: либо верить ему, либо нет.
Деваться было некуда, пусть я их и одолею, и смогу удачливо скрыться; но, с другой стороны, на срочную службу второй раз не примут, а жить всё время в «бегах» не очень-то мне и желалось. Я решил: «Будь что будет, а надо отправляться с настойчивыми оперативниками».
После того как мне предъявили серьёзное обвинение «в совершённых грабежах, разбоях и вымогательствах» (в чём, естественно, я ни разу не сознавался), меня заключили в региональный следственный изолятор. Около шести часов продержали с тремя бедолагами в каком-то специальном приёмнике, где ужасно воняло промозглыми затхлостью, сыростью, плесенью. Далее, вручив «бывалый» матрас и бельевое подобие, провели в тюремную камеру, номер 748.
Войдя во внутрь, я очутился в душном, тесно спёртом, пространстве, имевшим размеры пять на семь метров; по бокам расставлялись двухъярусные деревянные нары, рассчитанные на двенадцать персон; посередине стоял длинный, изрядно обшарпанный стол; по бокам наблюдались две лавки; в правом, ближнем от двери, углу, за небольшой кирпичной перегородкой, находилось отхожее место. Как только сзади со крипом захлопнулась железная дверь, почтенный сиделец, сидевший в тёмном углу, зада́лся первостепенным вопросом:
- Какая статья?
Он выглядел пожилым (лет, наверное, шестьдесят?) и выделялся непривлекательной рожей; облысевшая голова и густые, грозно сведённые брови ещё больше усиливали невзрачное впечатление; чёрные глаза словно сверлили насквозь. Нетрудно догадаться, он являлся беспрекословным авторитетом и пользовался среди остальных сокамерников нескончаемым уважением, неограниченной властью. Синеватая новёхонькая майка и однотонные ей трико скрывали худое, изношенное тюремными походами, тело.
- Сто сорок пятая, сто сорок шестая, сто сорок восьмая, - перечислил я вменяемые положения действовавшего УК (Уголовного кодекса).
- Серьё-о-озные, - сделалось весомое заключение. - Проходи, - предложил «смотрящий» занять свободное место, - занимай пока те верхние нары, а дальше посмотрим.
Воспользовавшись радушным приёмом, я расстелил матрас, легко запрыгнул наверх и принялся размышлять над непростым положением. В силу военной привычки, я не забывал наблюдать за происходившей в камере обыденной жизнью. В то время как я коснулся немягкой подушки, к главенствующему мужчине подсел коротенький паренёк. Он казался излишне юрким, а возраста достиг примерно равного мне; коренастое тело сплошь покрывалось тюремными татуировками и выдавало привычного человека. Назвав первого Головой, он принялся рассказывать смешной анекдот:
- Приходит мужик к психоаналитику и задумчиво говорит:
- Доктор, помогите, я совсем перестал получать удовольствий от жизни.
- Попробуйте алкоголь.
- Пробовал – не помогает.
- Может, лёгкие наркотики.
- Тоже этап пройденный – никакого эффекта.
- Тогда есть последняя надежда, сходите в цирк, там есть замечательный рыжий клоун, он сможет рассмешить кого угодно.
- Со словами «Блин я же и есть тот рыжий клоун!» мужик выбрасывается в окно.
После занимательного рассказа «о жутком завершении клоунской карьеры», внутрикамерное помещение наполнилось дружным хохотом. Я тоже отвлёкся от невесёлых раздумий и натянуто улыбнулся. Словоохотливый парнишка собирался начать другой анекдот, но очередную занимательную историю я узнать не успел, потому как входная дверь нежданно открылась, и меня повели на повторный допрос.
В следственном изоляторе со мной общаться не стали, а перевели в ближайшее РОВДе. На СИЗО существовал хоть какой-то порядок, и озлобленным оперативникам было затруднительно «выбивать» с подозреваемых «правдивые» показания. В районных отделах всё оставалось намного проще, и бестактные опера получали полную свободу решительных действий.
На следующее утро меня завели в «комнату для допросов». Там сидели знакомые Ерохов Иван и Тищенко Вова. Для приличия они задали несколько обыденных, ни к чему не обязывавших, вопросов. Потом сотрудник, похожий на злого бульдога, начал ходить туда и сюда; он как бы случайно оказался у меня за спиной. Резким движением накинул на мою лицевую часть какую-то вонючую тряпку и дал вдохнуть незнакомой, но омерзительной гадости. Практически моментально я провалился в безвольное состояние.
Очнулся я – то ли в непривлекательном кабинете, то ли в обычной каптёрке? – в общем, во невзрачной комнате, напоминавшей больше сушилку чем что-то другое; в ней наблюдалось несчётное количество труб, излучавших тепло. Страшно болела голова и жутко хотелось пить. Мои руки оказались пристёгнутыми стальными наручниками и надёжно крепились за один из многочисленных радиаторов. Моего безрадостного пробуждения с нетерпением дожидались Вовочка и Ванёк – как мысленно я их окрестил.
- Значит, раскаяться в содеянных злодеяниях мы не желаем? - грозно осведомился Тищенко.
Я прекрасно понимал, что если сознаюсь, то мне моментально выпишут пятилетнюю путёвку в «места не столь отдаленные», где света вольного не увидишь. Поэтому я решил (чего бы не стоило!) упираться сколько смогу и набрался наглости простодушно ответить:
- Мне не в чем покаяться, товарищ начальник. Что было – прошло. Если я в чём и виноват, все прошлые грехи смылись собственной кровью – на службе нашей любимой партии и дорогому правительству. Заметьте, во время Великой Отечественной – это! – считалось сплошным искуплением.
- Сейчас время мирное, - поддержал влиятельного товарища оперативник Ерохов, - и за совершённые преступления отвечать всё едино придётся. Так ты желаешь чистосердечно признаться, или тебя придётся подталкивать? Можешь не сомневаться, у нас и не таки-и-ие ломались. Сначала тоже вроде бы упирались, а потом ничего, пели как соловьи.
В сказанных словах присутствовала доля печальной истины. Тогда работать умели и добивались правдивой истины даже от наиболее стойких преступников. Меня охватило тягостное уныние: я понимал, что вытерпеть придётся немало. Не понаслышке знакомый с допросными методами, я мысленно прощался с отменным здоровьем.
Не буду останавливаться на действенных мерах, принуждавших к добровольной даче признательных показаний, коим подвергли меня доблестные сотрудники уголовного розыска. Скажу лишь, в изощренных методах пытки они нисколечко не скупились. Сначала твёрдые кулаки обмотались мягкими полотенцами – получились своеобразные биты; они принялись дубасить меня по всему молодому телу, причиняя физические и нравственные страдания. Затем решили познакомить меня со сводом советских законов. Взяв толстую книгу «Собрание кодексов», довели их содержимое напрямую в головное сознание, вежливо, но с достаточной силой, постукивая по горемычной башке. Далее, почему-то посчитали, что мои лёгкие подвергаются серьёзной опасности, и надели на меня защитный противогаз. Чтобы напрочь исключить попадание вредных веществ, фильтрующе-поглощающая коробка не открывалась совсем. Сказать, сколько раз я, при «заботливом отношении», терялся в осознанном понимании – я в общем-то не осмелюсь. Почему? Перестал их считать. Далее, узнав, что мне захотелось попить, настойчивые терзатели решили не остаться равнодушными к несложной проблеме; правда, поили они не совсем естественным способом, вливая минеральную воду через носовые отверстия. В последнем случае меня, уже полностью обессиленного, отстегнули от обогревательных радиаторов, уложили на голый пол, придавили железным стулом, на который уселся тяжёлый Ерохов, и стали настойчиво утолять нестерпимую (по их мнению!) жажду. Процедура оказалась, честно скажу, совершенно не из приятных.
Бесславные методы Ванёк и Вовочка продолжали на протяжении шести часов. Затем, очевидно предположив, что пыточные мероприятия излишне затягиваются (а может, у них были дела поважнее?), они решили оставить меня в покое. Мне дали прийти в себя, после чего, изрядно потрёпанного, вернули в следственный изолятор.
