Лето, так манившее своим теплом холодными февральскими вечерами, теперь, в августе, было несносным. Маленькая горная речка, длиной не более двух новых верст, начинавшаяся водопадом, отвесно падающим со скалы, и заканчивалась в песке возле морского прибоя, почти высохла. По серому известняку скалы лишь сочились капли, напомнившие слёзы ребёнка. Слева и справа от бывшего русла реки стояло с десяток изб, срубленных из стволов сосен. Окна были без стекол, но со ставнями из досок, защищавшими клеть – внутреннее помещение от непогоды. Только одно окошко, под самой соломенной кровлей, оставалось открытым. Через него выходил дым от печки. Сейчас, в середине августа никто печек не топил. Прямо перед избами из морских окатышей были сложены очаги, где и готовили скудную пищу. В деревне жили местные рыбаки. Никто не мог вспомнить, когда их предки причалили к берегу уютной бухты, спрятанной от трёх ветров горной грядой, только южный ветер, летящий прямо с открытого моря, представлял опасность для поселения. Тогда белая пена прибоя бежала по песку до дверей передних избушек. Если бы не подводные скалы, о которые с грохотом разбивались волны в две сажени, море поглотило бы деревню в первый же шторм. Поселенцы, во время осенних и зимних штормов ютились в своих домиках, со страхом наблюдая, как неисчислимые брызги играют радугой летя по воле ветра над водой. Деревенские жили только морем. Море приносило им все свои дары, рыбу, моллюсков, водоросли, которые в сухом виде годились как топливо. За продуктами которые росли на земле надо было подниматься в горы, по узкой тропе, извилистой и крутой, усыпанной мелкими обломками скал. Сразу за перевалом открывалась долина, даже летом покрытая зеленеющими травами. В долине росли деревья абрикоса, яблони, миндаля, персика, груши, айвы, инжира, алычи. Там можно было выпасать скот, овец, телят, прирученных в древние времена. Поселенцы давно научились сохранять богатства, принесённые в дар природой, и молились Богу, жившему где-то там, выше всех гор, на самом верху. Они называли эту вершину «Белая скала». Никто из жителей бухты никогда не видел Белую скалу, так как мы не видим Царствия Небесного. Деревенские каждый восход солнца встречали коленопреклонённо, лицом обращенные к солнцу, сложив ладони перед лицом, и молились. Они просили Бога не оставить их без презрения, благодарили за посланные дары, и просили прощения, что вынуждены, сохраняя жалкую жизнь в тленном теле, убивать ни в чем не повинных животных. Жили поселенцы долго, здоровый климат, здоровая еда, спокойствие и размеренный уклад способствовали долголетию, а вот дети были редкостью. Так что бухта была населена стариками, и постепенно вымирала. Хоронить умерших было негде, и ново преставившихся сжигали на огромном помосте из хвороста.
Сегодня был траурный день. Несколько крепких рыбаков только вернулись из долины. Вернувшиеся из долины сами были впряжены в маленькие повозки на двух колесах. В этих повозках было все для сооружения погребального костра. В деревне было тихо. Только цикады, не знавшие горя утрат, трещали своими лапками. Никаких рыданий. Смерть воспринималась как освобождение от тягот и забот. Жители бухты тихо вспоминали, каким был умерший. Всегда вспоминали хорошее. Был он удачливым рыбаком, заботливым мужем, добытчиком, хозяином. Был человеком смелым, честным, справедливым. Хоронили Павла. Мужчина был ещё не древним стариком, его вдова Ефросинья прожила с ним пятнадцать лет. Сам Павел говорил, что женился лет тридцати от роду. Значит ему было сорок пять. Смерть нашла его случайно, во сне. Так было угодно Богу, призвавшему Павла к себе на службу. Ефросинья, жена Павла, молча наблюдала за приготовлениями, за тем, как строят помост на четырёх шестах, как выкладывают хворост, под помостом складывают сухие водоросли, что бы быстрее разгорелось. Почти все было готово, не хватало только тела покойника. По традиции родственники умершего не смели касаться тела умершего, чужие женщины обмывали, и покрывали тело Павла саваном. И вот от дома Ефросиньи тронулась процессия. Шестеро мужчин несли носилки. На носилках лежал Павел, полностью покрытый белым полотном. Медленно, след в след двигались носильщики. Позади шел старейшина, одетый в праздничную одежду. Голову его украшала шапка из коровьей шкуры, символ мудрости, терпения. Черная мантия, без рукавов, и длинная до земли рубаха из алого атласа. На шее ожерелье из кораллов. В руке старейшина держал глиняную амфору, в неё предполагалось поместить пепел, чтобы выйдя в открытое море развеять его над водой. Процессия поравнялась с Ефросиньей. Женщина только поклонилась, опустив руки прямо, вниз. Старейшина соединив ладони поклонился ей в ответ. Носильщики понесли тело Павла к помосту.
- Мама, а это папеньку понесли? – послышалось откуда-то снизу, и Ефросинья почувствовала нежное касание маленькой ручки. Ей сын, Аввакум, стоял рядом и задрав белокурую головку смотрел ей в глаза. Ему шел шестой год. Долго просила Ефросинья Бога, чтобы послал дитя. Он услышал искреннюю молитву и даровал прекрасного мальчика, светлого, с синими глазами, сложенного, как и подобает дару Божьему.
- Да, он отправляется к Всевышнему.
- Зачем? – не унимался Аввакум.
- Бог сам выбирает себе слуг, нас не спрашивает. - отвечала мать, и стыдясь блеснувшей на щеке слезы отвернулась.
- А, я могу быть слугой Бога?
После этих слов Ефросинья упала на колени и прижала сына к груди.
- Не спеши, — через рыдания выдавила из себя, — Он сам позовет, когда придет время!
Глухие удары в барабан заставили Ефросинью встать и успокоится. Мать и сын смотрели на разгорающийся костер. Рыжие языки пламени медленно, но неотвратимо, ползли от земли к носилкам. Они колыхались словно змеи, облизывая раздвоенными красными языками толстые бревна основания помоста. Сухие сучья потрескивая, вспыхивали, кора на них чернела, превращалась в пепел, отрываясь пепел взлетал вверх, словно черные паруса. Очень быстро пламя добралось до савана. Саван дымил белым туманом и не хотел гореть. Огонь был сильнее. Удары в барабан стали чаще, их ритм совпадал с трепетанием сердца в груди. Ефросинья отпустила руку сына и закрыла ладонями глаза.
- Мама, ты чего? По-детски наивно спросил Аввакум.
- Дым…
Дым щипал и глаза мальчика. Он тер их кулачками, но они слезились. Аввакуму было неловко, что его, мужчину, хозяина дома, увидят со слезами на глазах. Костер пылал! Жуткие тени от ярко-красного пламени плясали вокруг кострища. Дым пропал. В небо поднимался шлейф горячего воздуха, искажавший горы. Они колыхались вместе с пламенем. В одно мгновение носилки провалились, и тело упало в угли.
- Всё… Наш отец на «Белой скале», — произнесла Ефросинья.
Аввакум, до этого смирно стоявший рядом, обнял мать, и не в силах сдерживать рыдания, оттолкнул Ефросинью и бросился бежать.
- Сын, сынок! – вскричала Ефросинья, — ты куда? Не бросай меня… Не бросай…
Но, Аввакум не слышал призывов матери. Он летел! Вдоль берега, на запад, туда, где прячется солнце.
Бежать было легко и приятно. Свежий береговой ветер подталкивал в спину, желтый песок был мокр и упруг. Аввакум бежал и маленькие следы его ног тут же заполняла вода, как слезинки, не высыхающие на глазах. Он бежал и вспоминал крепкие руки отца так легко отрывавшие Аввакума от земли. «Смотри рыбак, смотри! Там, за краем неба есть ещё земля! Видишь?» кричал веселый отец. Аввакум не видел, но веря отцу смеялся от радости, что повзрослев, сядет в лодку, поднимет парус и уйдет в море. Аввакум мечтал идти под парусом все время вперёд, к тому месту, где облака касаются волны… Кто теперь научит его управлять парусом? Кто?
Песчаный берег вскоре закончился. Под ногами оказались круглые, обточенные морскими волнами валуны, а за ними осколки скал. Подошвы скал были зеленовато-серыми от росших на них водорослей, сейчас засохших и издающих резкий запах. Дальше бежать было некуда. От берега вверх, по руслу пересохшего ручья, тянулась еле заметная тропинка. Тропа поднималась вдоль кряжа, напоминавшего спину гигантского ящера. В море опускался хвост ощетинившись каменными остроконечными шипами. Кряж расширялся становясь спиной страшилища, и без признаков шеи переходил в голову, пологий каменный холм, с резкими краями. Аввакум решил подняться на голову ящера, и посмотреть оттуда на море. Уходя все дальше от берега мальчик ощутил полную тишину. На берегу шум прибоя создавал мелодию, которую он слышал с рождения. Это мерное перекатывание песчинок, плеск волны, лениво ударявшейся в камень, были колыбельной песнью. Шум шторма был гимном в честь отважных рыбаков! На суше все было иначе. Родной колыбельной слышно не было. Тихий шелест листвы, скрип цикад, жужжание летающих жуков, слабые голоса птиц, вот что окружало Аввакума на суше. Было жарко, захотелось пить. Аввакум шел по тропе, иногда подскакивая на одной ножке, горячо нагрело солнце пересохшую землю. Тропа огибала «голову» ящера и убегала на запад. Слева от тропы сама природа с помощью дождя и ветра выбила в скале несколько маленьких уступов, похожих на ступени. Аввакум стал карабкаться по ним к вершине холма. Вот и плато! Наверху гладкого, пустынного камня играл ветер. Стало легче дышать. Вот и море! Нет конца этой лазоревой дали! Там, слева от кряжа его родная деревня. В заливе несколько рыбацких лодок, боясь потерять хоть один погожий денёк, застыли забросив сети. Море в заливе светилось, переливалось, отражая солнечные лучи. Самого кострища видно не было, только легкий дымок из глубины ложбины зажатой горами указывал о месте, где тело Павла было кремировано. Блуждая взглядом по берегу Аввакум нашел свой дом. Маленькая темная фигурка стояла опершись спиной о стену, опустив голову. «Мама… Не грусти, я сейчас вернусь… Вот только посмотрю, что там, где прячется солнце, и назад!» подумал мальчик и закричал, со всей силы
– Мама! - а потом замахал руками. Горное эхо трижды повторило: «Мамааа, Маамаааа, Мааамааа». «Кто это?» - подумал мальчик, никогда раньше не слышавший эхо.
- Эй, ЭЭЙЙ! – закричал Аввакум. «Ээээээ, Эээээ, Эээээ» отзвалось эхо, уносимое ветерком. Аввакуму стало весело играть с эхом. Он кричал разные слова, и смеялся от того, что эхо из перевирало, меняло, а ветер то относил дальше, то возвращал отражение звука от гор, делая его то звонче, то глуше. «Может тот, кто играет со мной, живет там, дальше по тропе? Пойду, найду его…» решил Аввакум и спрыгивая с выступа на выступ спустился к тропинке. Завернув за скалистый холм он заметил, что дорожка идет на спуск, а отсюда, с маленького перевала видна новая страна. Обратный склон кряжа был пологим, и полностью зарос хвойным лесом, смешавшимся с низкорослыми кривыми дубами. Ветерок слегка посвистывал в длинных иголках елей, а листья дубов отвечали лёгким серебряным шелестом. Маленькое сердце, и чистая детская душа может быть на время, а может быть совсем, позабыли о горе, о тяжести утраты. Впереди была дорога, простая тропа, но она вела к неизведанным мирам. Дорожка то спускалась в тенистые балки, где под гниющей листвой и хвоей таилась родниковая вода. Один раз Аввакум наступил на кочку из листвы и провалился в обжигающе – холодный ручей. Он раздвинул листву и сложив ладошки лодочкой зачерпнул воду. Поднёс к губам. Вода была совсем другой. Слегка соленой, пахнущей листьями, но такой вкусной, живой. Аввакум даже почувствовал прилив сил. Опять подъём. Новый перевал. Мальчик остановился отдохнуть. Моря видно не было ни, с одной стороны. Везде лес. И солнце, оранжевым диском касавшееся верхушек самых высоких сосен. «Еще дин раз спущусь, и один поднимусь, а потом к маме!» подумал Аввакум, и закричал эху: «Я иду, иду!». «Ииииууу. Ииии, уууу» ответило эхо. Аввакум уже хотел тронуться в путь, как заметил струйку дыма. Чуть вправо от тропы, вдоль по склону оврага. «Уж не тот ли это дымок, от траурного кострища?» подумал малыш, и ему опять стало грустно. Он вздохнул, потер кулачками глаза. Свернув с тропы Аввакум побрел по склону. Очень трудно было разобрать, но все-таки было видно, что здесь проходили люди, а может и не люди, а обитатели леса, бегущие на водопой в балку между склонами. Аввакум конечно устал, ему хотелось есть, но он шел и шел, и вышел на прогалину.
Небольшое ровное место, окружённое высокими соснами. Все стороны этой полянки спускались, кроме той, по которой пришел мальчик. В центре была заметна яма, из которой торчали рогатины. Из этой ямы и поднимался белый дымок. «Неужели и здесь сожгли человека?» испуганно подумал Аввакум. Немного дальше из земли торчала перевернутая лодка. Её борта поросли мхом. Лодка казалось большой, но размер определить Аввакум не мог – задняя часть лодки уходила глубоко в траву. Мальчик собравшись с духом приблизился к яме. На дне шевелился седой пепел, играя розовыми огнями. «Все, что осталось от папеньки!» подумал Аввакум и присел к пеплу. От головешек тянуло теплом. Малыш протянул руку, ладонью вниз, и закрыл глаза. Жар покалывал ладошку, но не больно, только согревая.
- Не спеши, не спеши, — услышал он хриплый, но ласковый голос.
- Да, отец, я не буду спешить, — ответил малыш не открывая глаз и не убирая ладони от потухших головешек, — я вырасту, стану хозяином нашего дома. Вернусь к маме, буду ей лучшим сыном, вот увидишь, папа… И тут Аввакум почувствовал, что кто-то держит его за плечи.
- Отец?! – вскрикнул малыш, вскочил, хотел обернуться, но тот, кто держал его за плечи не позволил.
- Я же прошу тебя, не спеши, дружок. Обернувшись ты можешь увидеть то, чего видеть не хочешь. Давай потихоньку. – и руки стали медленно разворачивать Аввакума. Мальчик повернулся. То, что он увидел, действительно могло только испугать. Перед ним был старик. На голове, вместо шапки, гнездо сойки. Под гнездом копна серебристых, нечесаных волос. Брови спускались на глаза и тут же соединялись с бородой и усами. Борода, седая, длинною до колен, свалялась. На плечи накинута шкура медведя, целая. Голова медведя болталась на спине, а лапы по бокам. Обут старик был в лапти. «Как же он видит через брови и бороду?» удивился Аввакум.
- Никак! Я слеп… Мне ничего видеть не мешает, — ответил вслух старик.
- Слепой? – переспросил Аввакум.
- Не слепой, а слеп, без глаз. Слепой тот, кто явного не видит. Я же вижу все вокруг, да ещё вперёд!
- Как так?
- Когда твой батюшка преставился?
- Прошлой ночью…
- Вот, тогда я уже знал, что ты придешь…
- А, ты знал, что папа умрёт.
- Знал. Каждый день кто-то умирает. Но, об этом после. Есть хочешь?
Аввакум явственно услышал, как урчит у него внутри.
- Сядь-ка вон там, на пенёк. – приказал старик.
- Прости, старейшина, не сердись, пойду я к маме. Было у неё с утра одно горе, а теперь я пропал, значит второе, надо хоть с одним ей помочь, самому вернуться.
- Вернёшься, но знай, прежним ты уже не будешь. Ты же сам пришел. Так не обижай старика, давай посидим. Угощу тебя ухой! Одну плошечку и пойдешь… - старик встал и пошел в землянку, сделанную из перевернутой лодки. Спереди был подкоп, ведущий в саму землянку. Аввакум мучился, он считал своим долгом скорее вернуться в деревню, обрадовать маму, хотелось кушать, и было страшно интересно, что это за лесной дед, слепой, а всё видит, моря нет, а уху варит, и вместо того, чтобы убежать, Аввакум остался.
- Павел был знатным рыбаком. Отведай ухи в память об отце. Так всегда поступайте впредь, после упокоения умершего соберитесь за столом, поешьте ухи, вспомните умершего живым. Всевышний услышит, как вы его любили, и простит ему, если при жизни покойный оступился. – старик смотря, или вернее, задрав голову к небу, протянул Аввакуму деревянную плошку и черпачок, выструганный из дерева. Уха пахла сладко и жирно. В плошке лежали кусочки рыбы, и зелёная травка плавала между янтарными кружочками жирка. Аввакум не стал отнекиваться, попробовал малость, а потом, без остановки вычерпал все, до дна, опрокинул плошку в рот через край и допил юшку.
- Спасибо, дедушка. Прости, интересно, а как ты без глаз рыбу ловишь?
- С неба падает! – отвечал старик, и закашлялся. Наверное, хотел посмеяться.
- Не могу понять…
- Отвар травяной, попей на. – и старик протянул деревянную кружку. Аввакум выпил. Внутри стало тепло и сладко. На душе спокойно. В голове ясно, как летом на небе.
- Вот ты внучок удивляешься… Это правильно. Удивляйся всему. Сколько тянется мой век только Ему известно, Он меня сделал слепцом, но дал мне зрение!
- Кому? – переспросил малыш.
- Тому, кто на «Белой скале». – и старик опять закашлялся.
- А, он есть?
- Конечно есть! Только не на «Белой скале», однако можешь и там поискать. Ищи, ищи Его, и найдешь. А бывает и так, как сегодня. Видишь дорожку, широка, удобна, и по ступеням можно на гору зайти, а с горы видать только море, и опять горы. А свернёшь на самую незаметную, кривую тропочку, одному тебе видную, и найдешь то, что даже с «Белой скалы» не видно.
- Вон как. Так как же её узнать, тропку тайную?
- Надо просто идти, — и опять покашлял старик.
- Может скажешь, что со мною дальше будет?
- Скажу, почему нет. Но поверишь ли ты? Поверишь ли ты, что старый слепец видит твою жизнь, и матушки твоей, и деревни вашей, и старейшины вашего? Вот вопрос… Почему я здесь? Жил я среди вас, увещевал, да что толку! Пока сила была мочь заставить, а как сила вышла, толкнули в сторонку. Сами решили жить. Нет мне не обидно, все старое отмирает, приходит молодое, свежее, лучше, чем старое. Но злоба стала сердце точить, решил я гордыню проявить и скрыл от деревенских одну тайну. Беда случилась. Упали камни с горы. Часть деревни под теми камнями лежит, вот тут, где ты поднимался. С той стороны, где прячется солнце пришел посланник. Потекли огненные реки, поднялись горы земли. Содрогались горы. Гром и молния метались по небу. Один я спасся. Остался на этом островке, а вокруг текли огненные ручьи. Одна молния ударила в скалу. Скала раскололась на мелкие части. Вот теми кусочками гранита и лишила меня Божественная сила глаз. Но не ослеп я! А люди, встречавшие меня после, прятали детей своих от меня, женщины отворачивали взор свой, мужчины бросали в меня камни. Молил я их, говорил им правду, но гнали меня. Решил я расстаться с жизнью. Пошел на утес в сильный шторм, стал ждать самой большой волны, чтобы прыгнуть в неё и разбиться о камни на мелкие кусочки. Но Он отвел волну! И увидел я огонь перед собой, но не обжигал меня огонь, а освещал мою душу. И увидел я черную дыру, дно которой не мог осветить даже Божественный свет. – тут старик замолчал, поднял голову вверх. Он что-то видел, то что Аввакум, как ни старался не мог различить.
- Я верю, дедушка… - прошептал мальчик.
- Знаю… Поручил мне Он одно дело…
- Какое?
- Найти того, кто верит…
- Как ты будешь искать?
- Не знаю. Вот жду от Него помощи. Смотрю в небо, темнеет оно. Скоро соберутся звезды над моей поляной.
Аввакум тоже стал смотреть в небо. Оно было совсем другое, не такое, как на берегу. Почти ровным кругом чернели верхушки сосен. С одной стороны, зажглась и засияла разными цветами большая звезда. Затем, словно крошки на столе посыпались по фиолетовому бархату небосклона маленькие. Они выстраивались узорами, и Аввакуму очень хотелось видеть в них то, что он видел на земле. То мерещились ему змеи, то птицы, то бык, то рыба. Старый и маленький в полной тишине рассматривали звезды. Вдруг через звездную прогалину пролетел луч. Затем другой.
- Что это? – прошептал Аввакум.
- Ангелы…
- Зачем?
- За душами.
- И за папиной?
- За душой Павла вчера приходил…
- Это значит опять кто-то умрёт?
Старик опустил голову и направил невидящий взгляд на мальчика.
- Да, опять… Но только не я…
- А, когда ты?
Старик молча поднял голову. Аввакуму было не ловко, что он задал последний вопрос. Он хотел попросить прощения, но старик прижал свою сухую, холодную сморщенную ладонь к его губам.
- Пора. – произнёс старик. Встал, склонился к земле, коснувшись пальцами правой руки травы.
- Что? – взволновано спросил Аввакум.
- Я ухожу. Он видит тебя. Он видит твоё сердце. Он видит твою чистую душу.
- Кто?
Старик опять закашлял. Распрямил спину и побрёл в землянку. В черном проёме, спуске под перевернутую лодку, забрезжил слабый огонёк. Старик не показывался. Аввакуму стало прохладно, и немного страшно одному. Он решил тоже перебраться в землянку. Ночью идти назад было опасно. Тропы не видно, моря не видно, можно и заплутать. Подойдя ко входу Аввакум заглянул внутрь. Ровный пол был застлан чистой травой. С одной стороны, стояла лавка из половины огромного дуба, со второй – пень, наверное, от того же дуба, служивший столом. Над пнём отсвечивала ровно сбитая рамка, отполированная до блеска. Над рамкой масляная лампа. Старика не было.
- Дедушка. – тихо позвал Аввакум.
- Здесь я – отозвался старик.
- Где, не вижу…
- Правильно. Теперь ты меня не видишь, а что ты видишь?
Аввакум закрыл глаза.
- Темно.
- Не спеши, дай душе привыкнуть.
- Вижу свет… Розовый.
- Да…
- Вижу маму, она все стоит у дома.
- Конечно…
- Люди идут, с факелами…
- Будут искать…
- Но они не туда идут! Дедушка!
- Знаю! Люди всегда идут не туда, так подскажи им…
- Эй, рыбаки, мамочка, эй, не туда, идите туда, где заходит солнце! – закричал мальчик.
- Услышали?
- Да, мама обернулась!
- Мама! Она всегда слышит лучше других. Моя меня тоже услышала первой! Вот так и продолжай указывать людям путь, а не будут верить, не суди их. Просто указывай путь, и пусть сами решают куда идти! – и голос затих. Остался Аввакум один. Он почувствовал страшную усталость. Глазки сомкнулись. Больше никаких видений он не видел.
- Здесь! Здесь, он! – разбудил Аввакума голос Ефросиньи.
Аввакум вскочил с лавки, встал и расставил руки. Ефросинья соскочила в землянку и сразу попала в объятия сына.
- Я видел, что ты ищешь меня…
Ефросинья молчала. У сына были такие же крепкие объятия как у Павла.