Прошло еще несколько лет, и внезапно Ванька почуял, что его начинает тяготить одиночество в тайге. Нет, не пребывание, а именно одиночество.
«Сколь мне здеся еще колобродиться? – закапывая околевшего Пострела, спрашивал он себя. – А подыхать буду, кто меня закопает? Аль так и буду валяться в землянке и поджидать, когда дикий зверь мои косточки растащит по тайге. А не дай Бог случится что? Ногу там подверну, али еще что? Как тогда быть? – эти тягостные мысли начали посещать Ивана после того, когда теплым, летним вечером он крадучись пробирался к поселению и наткнулся на Катерину, которая собирала на поляне какие–то травы. Рядом, в десятке метров от Ивана, спокойно гуляла молодая женщина и, поправляя толстую, русую косу, шаловливо спадавшую с ее плеча, напевала грустную, незнакомую мелодию. Внезапно Катерина почувствовала постороннее присутствие, вскинула голову и, испуганно оглядевшись по сторонам, быстро направилась к видневшимся домам фактории.
С этого дня Ванька стал частым гостем в поселении, но он не шел, как раньше к Силантию, а в первую очередь направлялся к родной избе, к светящемуся окошку, которое с каждым днем все сильнее притягивало охотника. Он подходил абсолютно бесшумно и, затаив дыхание, подолгу стоял возле окна, любуясь Катериной. Еще совсем недавно угловатая и робкая девчонка незаметно для окружающих перевоплотилась в статную и очень привлекательную женщину. Чувствуя, что немеют и затекают ноги, Ванька отходил от окна и, положив на крылечко несколько шкурок, осторожно стучал в дверь. Два коротеньких и три стука с небольшими перерывами. Дверь отворялась почти сразу, словно там ожидали его и на крыльце, тревожно оглядываясь по сторонам, появлялась Катерина. Ванька, спрятавшись за угол дома, прекрасно видел, как она брала шкурки, зарывалась миловидным лицом в блестящий мех и, еще раз оглядевшись, скрывалась в избе. Единственное, что не мог увидеть Иван, так это теплой и печальной улыбки Катерины, там, за дверью, надежно запертой изнутри.
Катерина, простая русская женщина с естественной красотой, источающая доброту и нежность и он, хотя и изуродованный не по своей воле, угрюмый и нелюдимый таежный отшельник. Их обоих тянуло друг к другу, но как преодолеть этот сложный, психологический барьер они не знали. Оба не знали! Но им хватало этих робких встреч, пока хватало, из которых она по крупицам вкладывала в себя его осязаемое присутствие, наполненное заботой о ней, а он, стоял за углом избы и, вдыхая едва уловимый аромат любимой женщины, уходил в тайгу окрыленный, унося с собой частицу ее любви.
Незаметно и буднично–монотонно пролетали годы, а в жизни Катерины и Ивана все оставалось по–прежнему. И неизвестно, сколько бы еще продолжалась это затянувшаяся неизвестность, если бы…
Впрочем, обо всем по порядку!
Подходя к поселению в майских сумерках, Ванька заметил необычное оживление на единственной улице фактории. Слышался женский и мужской смех, сновали какие–то незнакомые люди, впрочем, вон промелькнуло лицо Силантия, который на пару с Прошкой тащил бревно к свежему срубу. Обождав, пока все затихнет и окошки осветятся тусклыми огоньками керосиновых ламп, Ванька направился прямиком к избе Силантия, но не успел он поднести руку к окошку, чтобы стуком подать условный знак, как хозяин сам вышел на крыльцо.
– Айда за угол, – кивнул он Ивану и, не успел тот завернуть за избу, как Силантий возбужденно схватил его за руку и прохрипел свистящим шепотом:
– Ох, Ванька, какие дела у нас творятся! Присядем, – он кивнул на кучу бревен, лежавшую у стены, и торопливо завернул самокрутку. – Ты ведь давненько на фактории не был?
– Захаживаю иногда, – уклончиво ответил Иван, удивленно косясь на своего, обычно спокойного и выдержанного приятеля.
Ладно, – торопливо заговорил Силантий. – Слушай, давай! По осени, лед только силу зачал набирать, гляжу, показалась вереница нарт, штук десяток, не меньше, а на каждой упряжке флаги красные трепыхаются. Нашенские, конечно, всполошились, на берег высыпали, глядят во все глаза. Приблизились эти нарты, а скажу тебе, груженые под завязку, как только под лед не ушли, – он укоризненно качнул головой и продолжал, перескакивая с одного на другое. – Подъехали, батюшки, трясутся от холода, но фасон держут, а на груди у каждого красный бант прицеплен. Баба с ними приехала, вежливая, скажу тебе, с нашими со всеми поручкалась, где, говорит, у вас можно ревком основать, ну, – он немного замешкался, – контору по–нашенски, по простому, да покажите место, куда привезенный товар разгрузить. А флигель–то пустует с той поры, как Марью схоронили. Проводили их к складу, кликнули Катерину, а покуда она с бумагами возилась, да барахло привезенное принимала, мы их во флигелек и свели. Кто–то дровишек занес, печку затопили, гляжу, повеселели наши гости. Пока то да се, глядь, а на крыльце уже красный флаг вешают. Потом эта баба с папироской в зубах вышла и говорит, да не говорит, а приказывает, чтоб через час все на складе были, потому, как там места поболе, где проведут они обчее собрание жителей. Когда все собрались, спереди стол поставили и накрыли его красной тряпкой, а потом эта баба сказала, что, ох, дай Господь памяти, вобщем, сказала, – Силантий снова замолчал, подбирая нужные слова. – Вань, давай я тебе по простецки все обскажу. Сказала она, что в стране давно сменилась власть, а мы тута сидим и ничегошеньки не ведаем, что была революция, и царя–батюшку прогнали. Теперча там власть крестьян и рабочих, ну, работяги, вроде нас сейчас на месте царя сидят. Ну, про царя мы и без нее знали, но про работяг, что страной заправляют! Думали, поначалу, врет баба, ан нет! Она много еще чего говорила, рази все упомнишь. Сказала, что все фактории, которые по тайге разбросаны, будут теперча в одном месте, чтобы легче учет пушнины вести. Так что теперь у нас не Федькин флигель, а контора пушного копора… коропа.., тьфу, черт, язык сломаешь и не склад, а пункт по приемке пушнины, а Катерина там заведует. А все это хозяйство теперь величается Черенцовская пушная фактория. Во как! Две фактории, что неподалече от нас стояли уже переехали, вона, домишки им ладим и еще три собираются переселяться к осени. Главное, что все по честному, без обмана. Тунгусы, как прослышали про это дело, валом сюда повалили, столь песца притащили, что едва увезли. Да и наши охотники поднатужились, а я теперча бригадир промысловой артели. Давай к нам, а, Иван! Ведь лучше и опытнее тебя соболятника не сыщешь. К тому же, ты в тайге каждое дерево знаешь, да и вхож ты в это чертово место, – он понизил голос и посмотрел вокруг, – куда наши мужики нос показать боятся, не то, что идти туда на охоту. – Видно любят тебя духи тунгусские. Да, Вань, показывал я той женщине твои бумаги, она сказала, что приедет специальный человек и во всем разберется. Вот такие дела, брат Ванька! Ну, что ты на это скажешь? – Силантий вопросительно посмотрел на молчаливого собеседника.
– Думать надо, – Иван неопределенно пожал плечами. – Много думать, – он резко развернулся, собираясь уходить, но Силантий придержал его.
– А чо тут думать? Не хочешь жить с людьми, живи у себя в избушке. Зато ты спокойно пушнину принес мне, аль Катерине, получил свое и живи спокойно. Говорю же тебе, тута все без обмана.
– Не надо мне ничего, – глухо проговорил Иван.
– Не, Вань, ты все–таки подумай. Чем мотаться по скупщикам и ждать пули в затылок, ну, ты меня понимаешь!
Конечно, Иван понимал все, даже более чем все, потому что сам неоднократно натыкался в тайге на трупы свободных промысловиков, вольных старателей, которые мыли золото в таежных ручьях и обобранных до нитки тунгусов, наиболее беззащитных перед варварскими нападениями на одиночные оленьи упряжки лихих людей, которых в тайге было предостаточно.
– Я подумаю, – нехотя кивнул Иван и, призывно свистнув собак, которые терпеливо ожидали его неподалеку, шагнул в темноту.
Возвратившись в зимовье, Иван завалился на лежанку и, выходя из избушки только для того, чтобы набрать дров, да покормить собак, три дня пролежал в глубоких раздумьях.
«С одной стороны, Силантий, конечно верно говорит, – размышлял он, глядя на задымленный потолок, с которого на лицо стекали мутные капли, – можно вернуться на факторию в свою избу, заниматься охотой, жениться на Катерине… Ведь она, да еще, пожалуй, Силантий остались единственной прочной ниточкой, которая до сих пор соединяет его с некогда родным поселением. А согласится ли она? Станет ли связывать со мной, с уродом, свою дальнейшую жизнь? – он резко обрывал беспорядочный поток мыслей метавшихся в его голове. – Ладно, пока буду жить, как и раньше, а дале посмотрим, – Иван нехотя поднялся и вышел на улицу. – Что, бродяги, – благодушно проворчал он, лаская радостно бросившихся к нему лаек. – Завтра отправимся за собольком, а то смотрю, засиделись вы без дела.
Предложение Силантия поначалу взбудоражившее, и едва не нарушившее его спокойную, безмятежную жизнь потихоньку улеглось, а вдоволь набродившись по заснеженной тайге, Ванька совсем успокоился. Или, почти успокоился!
«Буду шкурки на факторию носить, а там уже пускай Силантий с Катериной распоряжаются, что да куда им пристроить, – размышлял Иван, при свете костра разделывая зайца, которого вынул из петли. – Мне много не надо, сухарей, да соли, ну, одежонку какаю–то заменить, да обувку справить. Ну их к лешему с ихними непонятными делами да переменами. Проживу и один!
Так он и поступал в дальнейшем. Подготовив достаточное, по его мнению, количество шкурок и тщательно выделав, Ванька делил их на две части и относил в поселение, в котором было уже две улицы и гораздо больше народу. Соблюдая обычные меры предосторожности, одну связку он оставлял на крыльце Катерины и, вызвав ее условленным стуком, прятался за угол, наблюдая, как статная женщина, привычно спрятав лицо в ворсинках ценного меха и оглядевшись по сторонам, вновь скрывается за тяжелой дверью. Затем Иван шел к Силантию, благо, дома находились почти рядом. Отдавал ему вторую связку соболей, взамен получая необходимое для таежного проживания и, перекинувшись несколькими незначительными фразами, они, вполне довольные друг другом, расставались до следующей встречи. Не любят таежники длинных, пустопорожних разговоров. Не приучены к болтовне!
Так спокойно и безмятежно протекали годы, где всех и все вполне устраивало. Кроме Катерины и Ивана. Ее мучила непонятная недосказанность, а его, Ивана…
Да он и сам, толком, не мог до конца разобраться в своих чувствах. Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта неопределенность, если бы не произошедшее событие, которое полностью перевернуло всю их жизнь.
Поздней осенью, Иван с трудом продирался по густому березняку, когда услышал заунывное пение и привычное чух–чух, которым кочевые тунгусы погоняли оленей. Выйдя на полянку, охотник увидел несколько упряжек, с трудом пробивавшихся по плотному слою подмерзшего снега.
– Дарова, Ванька! – послышался гортанный окрик и, приглядевшись, Иван узнал сидевшего на передних нартах знакомого тунгуса Игната, который приветственно махал ему рукой. – Как охота, брат? – Игнат соскочил и, смешно переваливаясь на коротких, кривых ногах подбежал к Ивану.
– Нормально, – коротко буркнул Иван. – А вы, куда это путь держите? – приглядевшись, он обратил внимание, что на нартах сидят одни мужчины. Обычно на факторию приезжали едва ли не всем поселением, включая малых детей и молоденьких девушек, в надежде выдать ее замуж за русского охотника, оставляя на стойбище лишь немощных стариков и грудных ребятишек, а тут…
– На войну едем, однако, – важно ответил Игнат, степенно раскуривая трубку.
– На какую войну? – выдохнул Иван, вытаращив глаза от изумления.
– Темный ты целовек, однако, – зацокал Игнат, насмешливо глядя на с трудом переваривавшего ошеломляющую новость, Ивана. – Сидис в тайге и ницего не знаес! Немеса на нас напала, вот, на война едем. Силантий, друзок твой узе усла, поцти все музики с фактории на войну убезали, теперь мы едем, – важно подвел итог своей корявой речи маленький тунгус. – Нацальник сказала, цто без нас не победят немеса.
– Что ты болтаешь, тунгус? – хрипло выдавил Иван. – Какая война? Какие немеса?
– Не тунгусы мы нынце, а эвенки! – тунгус или эвенк, черт их разберешь, горделиво выпятил грудь, но Ванька, с трудом переваривая ошеломляющую новость, не обратил внимания на эту маловажную деталь. – Не верис и не надо, – обиделся Игнат, направляясь к своим нартам. – Сбегай на факторию, сам у нацальника узнай.
– А где его сыскать, начальника?
– Так на фактории он зивет, где наса Маска потом спала! – нехотя буркнул тунгус. – Сбегай, нацальника музик хоросый, добрый, быстро тебя на война заберет!
Иван, продолжая размышлять над болтовней словоохотливого Игната, резко развернулся и, направился обратно, к избушке.
«А если Игнат сказал правду, – не замечая цеплявшихся за одежду веток, размышлял Ванька, взбираясь на косогор, – если действительно война? Что же делать–то? – размышлял он, а в голове уже начал выстраиваться определенный и четкий план.
К своему зимовью охотник подошел поздним вечером. Иван быстро увязал приготовленные заранее соболиные связки, подумав, вытащил из тайника два мешочка с самородками и, уложив припасенное добро в заплечный мешок, прилег, разглядывая тлеющие угли в очаге.
Проснувшись рано утром, он разжег костер на улице, вскипятил котелок и, бросив туда свежей заварки, неторопливо попил крепкого чаю с небольшим кусочком сахара, которым снабдил его Силантий, когда Иван приходил на факторию в конце мая.
«Собак придется на фактории оставлять, а то они пропадут в тайге, аль одичают, – думал он, закрепляя мешок так, чтобы он не болтался при быстрой ходьбе. А то, что надо поспешать, в этом Иван почему–то не сомневался.
– Ладно, с Богом, – он окинул взглядом свое пристанище последних лет и, неумело перекрестившись, отправился в путь.
Как бы Ванька не стремился дойти побыстрее, но тяжелый путь по заснеженной тайге занял у него два дня и к фактории он подошел только на следующий день, к вечеру. Мельком глянув на светившиеся окошки своей избы, Иван прямиком направился к флигелю, где сейчас находилась контора пушной артели, и где сейчас находился «добрый нацальника».
Подойдя к тускло–освещенному окошку, Ванька осторожно заглянул внутрь, в комнату, где за столом сидел пожилой человек и что–то быстро записывал в лежавшей перед ним тетради. Иван в нерешительности потоптался у порога, Быстро повязал на лицо косынку, скрывавшую его изуродованную половину лица, а затем осторожно постучал в знакомую дверь.
– Входи, – послышался спокойный, доброжелательный голос и Ванька робко переступил через порог. – Проходи, присаживайся, – указав рукой на лавку у стены и слегка прищурившись от света керосинки, человек за столом пытался рассмотреть вошедшего. – Кто ты и что у тебя случилось?
– Так, это, – теребя в руках снятую при входе шапку, Ванька растерялся и, чувствуя, как у него пересыхает в горле, чуть слышно прохрипел. – На войну бы я хотел. Ты бы записал меня, мил–человек, – Иван умоляюще посмотрел на сидевшего за столом и, скинул заплечный мешок. Помедлив секунду, Ванька вытащил оттуда связки соболей, мешочки с золотом и осторожно положил на край стола. – Будь добр, уважь, а? Мало, так я еще принесу, – торопливо заговорил он, заметив полнейшее недоумение в глазах сидевшего за столом.
– Тебя–я? На войну? – мужчина неожиданно расхохотался, но моментально прекратив смеяться, спросил, уже серьезным голосом:
– А ты кто таков будешь? Откуда ты здесь появился? Меня вот Михаил Смоляков зовут и я представитель окружного военкомата, а тебя, как величать?
– Так, – Иван положил скомканную шапку на лавку. – Рубцов я. Иван Семеныч Рубцов.
– Погоди–ка, – Михаил отставил лампу чуть в сторону, и Иван увидел страшный ожог во всю щеку, такой же, как у Ваньки, только с правой стороны. – Помоги мне, – и он смущенно показал охотнику скрюченную, левую руку. – Никак без посторонней помощи, – чертыхнулся мужчина. – Вот, тут у меня документы в ящике, вытащи их и положи на стол. Ванька быстро достал и положил перед Михаилом внушительную стопу папок.
– Рубцов, говоришь, – мужчина просматривал их и откладывал в сторонку. – Слыхал, слыхал. Мне про тебя Силантий все уши прожужжал. А, вот она, – воскликнул он и раскрыл тоненькую папку. – Рубцов Иван Семеныч, тысяча девятьсот первого года рождения, двадцать седьмого июня, дальше, дальше, охотник–промысловик пушной артели Черенцовская фактория. Все верно? – он посмотрел на Ваньку.
– Так, Силантий же врать не будет! – обрадовано воскликнул Иван. – Давай, записывай меня, да пойду я. С Варькой надо простится, с Силантьевой бабой, да к Катерине в окошко стукнуть.
– Ну–ка, сними свою тряпку с лица! – неожиданно попросил Михаил. – Это приказ! – прозвучала резкая, как выстрел, команда. Замешкавшийся было Ванька, вскочил с лавки, дернул косынку с лица и искоса глянул на Михаила, который вышел из–за стола и стоял напротив Ивана, держа лампу в руке.
– Ох, – выдохнул он и осторожно поставил лампу на стол. – Ну и рожа.
– Ты, прежде, чем меня хаять, на свое кривое рыло сперва посмотрел бы, – обиженно пробубнел Иван. – Так запишешь, ай нет, а то я побегу. Некогда мне с тобою языком трепать.
– Ну, ну, не обижайся, – Михаил положил Ваньке на плечо правую руку и осторожно опустил его на лавку. – Левый глаз у тебя тоже не видит? – он кивком головы указал на замызганную тряпицу, закрывавшую глаз промысловика и, подойдя к столу, что–то записал в раскрытой папке.
– И чо из этого? – буркнул Иван. – Я и правым белку в глаз одной дробинкой бью.
– Иван Семеныч, дорогой ты мой, – Михаил подошел и опустился на лавку рядом с Ванькой. – Ладно, если от твоей физиономии немцы разбегутся, но ведь и наши из окопов повыпрыгивают, – он с улыбкой смотрел на расстроенного охотника. – А у тебя еще и глаза нет! Да меня под трибунал, а потом без суда и следствия к стенке поставят, если я тебя на фронт отправлю! Пойми меня правильно и не обижайся. Мне Силантий рассказывал, что пацаненком ты попал в страшный пожар, где спасая тебя погиб твой дед. Так и я, – он осторожно притронулся кончиками пальцев к изуродованной щеке, – тоже в танке горел в финскую войну, а потом на шальную пулю нарвался, где мне руку и покорежило. Подлатали в госпитале, а потом сюда направили. Каждый человек может приносить пользу только тогда, когда он находится на своем месте! Я на своем, а ты принесешь гораздо больше пользы здесь, – он кивнул на свисающие со стола, пушистые хвосты. – Я на днях еду в район и постараюсь, нет, я обязательно выбью тебе бронь от армии. Всех промысловиков позабирали и план требуют а тебя, лучшего соболятника округа, я им постараюсь не отдать. Твоя война здесь, Иван, так что иди и воюй!
Продолжение слд