Акварель принято считать «женской» краской. Как случилось, что Вы, мужчина, влюбились именно в акварель?
Я не согласен с этим мнением, поскольку в акварели иногда приходится быть жестковатым, работать контрастно. Обычно женская рука – она нежная, а я пишу плотно.
Акварель я действительно люблю, у неё есть свои достоинства.
Во-первых, это краска мобильная: планшетик под мышку, краску в мешочек – и пошёл. Идёшь себе по лесу, что-то интересное увидел, тут же разложился, сел на кочку и набросок сделал. Если гуляю на даче в Ашмарино или куда-то уезжаю (в Алтай на Катунь или Телецкое озеро, в Бердск, в Хакассию) – краска постоянно со мной. Я без мольберта, на коленях работаю – написал этюд, и дальше пошёл. Это для души – захватило, написал.
Во-вторых, при большой загрузке на работе хотелось творить не только в силу должностных обязанностей, но и для души – только на акварели время и оставалось.
В-третьих, мой принцип – сделать в начале работы эскиз. Я когда с натуры пишу, делаю наброски. Написал подмалёвок и остановился, потом его дорабатываю.
То есть работа должна отлежаться?
Да, у меня такой принцип.
И когда уже видно чётко, где что поправить, я смело дорабатываю картину. С акварелью удобно: пишешь что-то, и если не получается, используешь её на палитру.
Какой этап работы самый любимый? Есть ли у вас мастерская? Сколько часов в неделю сейчас, на пенсии, Вы посвящаете творчеству? Качество (и, соответственно, стоимость) бумаги, красок, кистей – важны для вас или умеете работать со всеми материалами?
Этап нравится тот, который заканчивается удачно.
Мастерской у меня нет – пишу в своей однокомнатной квартире.
Когда работаю, времени не замечаю. Это может быть миг какой-то – час или два, а бывает, и весь день просижу – одно заканчиваю, другое начинаю.
Не люблю, чтобы меня что-то отвлекало, работаю в тишине.
Материалов дорогих у меня нет: акварель ленинградская, кисти колонковые, бумага наша.
Что вы любили рисовать в детстве? И какой жанр ближе сейчас - пейзаж, портрет, натюрморт, батальные сцены, абстракция?
Как все мальчишки, наверное, я любил рисовать баталии. Пушки, солдаты, самолёты – всё рисовал тушью, обыкновенным пером. Но как ни странно, уже тогда интуитивно стремился к композиции какой-то, экспрессии лиц, пластике и динамике человеческих фигур. Страстно иллюстрировал советские фильмы – «Чапаева», например: выражение его лица, как он на лошади скачет, как лошадь рвётся в полёт, как всадник вцепился в поводья.
Сейчас я пишу и натюрморт, и портрет, и пейзаж. Люблю абсолютно все времена года - и лето прекрасно, и зима, и весна, и осень! Лето меня притягивает буйством и нежностью цветов. С удовольствием прописываю нежные цветочки, а фон делаю не акварельный, плотный. Всегда в контрасте нужно держать.
Могу идти по улице, встретить прохожего с интересным экспрессивным, эмоциональным лицом, и дома по памяти написать. Люблю писать не портретное сходство, а состояние – грусть, гнев, погружённость в себя.
До сих пор с удовольствием делаю иллюстрации к произведениям Достоевского, Есенина и других классиков. В 70-е годы увлёкся творчеством Сергея Есенина (он меня восхищает!) и свою любовь пытаюсь передать через живопись. Сделал цикл иллюстраций к произведениям поэта. Когда работал над поэмой «Пугачёв», пытался выразить лицо Емельяна Пугачёва, отразить его характер, эмоции, им владеющие. С удовольствием иллюстрирую и лирику Есенина: «Анну Снегину», «Поёт зима – аукает», «Хороша была Танюша», «Закружилась листва золотая», «Я по первому снегу бреду» и другие.
Да Вы и сами не только живописец, но и лирик. Давно стихи пишите?
Стихи я начал писать в детстве. Как это пришло, я не знаю. Тетрадка была с моими детскими стихами и во 2 или 3 классе мой педагог Таисия Хоботова попросила меня подарить ей эту тетрадку.
Позже периодически, с перерывами, продолжал писать стихотворения. Небольшую подборку своих стихов опубликовал только в альманахе «Кузнецкая крепость» в 2018 году. И вот сейчас, в 2023 году, на персональной выставке в Новокузнецком художественном музее часть моих живописных работ куратор Екатерина Ивановна Тертых сопроводила моими поэтическими строками. Мне кажется, очень созвучно получилось!
Кто был первый зритель, первый критик Ваших живописных произведений?
Отец Тимофей Иванович, сам не художник, но умел виртуозно рисовать лошадей, частенько делал мне замечания: «Слушай, лошадь что-то не удалась!». А я, признаться, терпеть не мог рисовать лошадей в детстве – только лица, фигуры. Как-то отец заставил меня много работать над картиной «Утро в сосновом бору»:
–Раз не нравится – вообще уйду из дома!
–Нет-нет, сынок, ты что, давай продолжай.
Он у меня фронтовик был, в разведке служил. После ранения у него на правой руке осталось всего два пальца, но это было не заметно: отец и траву косил, и работал наравне с другими мужчинами, и изумительно играл на балалайке – такие рулады выдавал! И меня научил неплохо играть на балалайке. После балалайки был баян, потом гитара.
По желанию мамы Любови Васильевны учился играть на баяне у преподавателя на дому. Я с воодушевлением взялся осваивать нотную грамоту. Быстро научился играть, пошли ученические композиции: «Полонез Огинского», «Раскинулось море широко», вальсы всевозможные. Играл в клубе часто. Потом ещё серьёзнее пошло: «Продавец птиц», например. На этой оперетте я и остановился: выучил все ноты, но от баяна отойти помог неприятный случай. Однажды прихожу домой, мама спрашивает: «А где инструмент?». Ох, а я его в автобусе забыл! Как он появился потом дома, я уже не помню, но я к баяну уже охладел и больше не играл.
И балалайка, и баян сохранились у меня до сих пор как реликвии, но уже не играю – столько лет прошло! И меха рассохлись, и руки не помнят уже.
Вы родились в год Победы, детство и юность пришлись на непростые послевоенные годы – время, когда стране были нужны рабочие руки. А Вы пришли в творческую профессию.
Да, я родился в 1945 году в Северо-Енисейске Красноярского края. Когда-то в этот город были депортированы мои родители, но о подробностях той страницы семейной истории я почти ничего не знаю: у родителей не удалось всё выспросить, а ответы на официальные запросы так ничего и не прояснили.
Отец Тимофей Иванович прошёл всю войну, был ранен. Преподавал в школе военное дело, потом работал токарем на заводе. Мама Любовь Васильевна всю жизнь работала в торговле. Она была очень умной, грамотной, обладала феноменальной памятью на числа. Была по-своему творческим человеком, любила музыку и передала эту музыкальность мне.
Позже семья переехала в город Любим Ярославской области. Однажды режиссер местного театра увидел мои наброски и сказал родителям: «Сын-то у вас готовый художник, с ним можно дела делать: сцену оформлять, наброски к спектаклям». Мамочка стала меня уговаривать идти к нему учиться. А мне лет 15 уже было. Пришёл я в театр, а режиссер, он шустренький мужичонка был, быстренько мне рассказал про сюжет спектакля, велел афишу нарисовать и сам куда-то убежал. Подхожу к мольберту – а там масло. А я эту краску и в руках раньше не держал. Кистью в банку залез, размешал и пошёл красить… а краска по холсту течёт. Режиссёр вернулся, увидел всё это: «Э, парень, тебе учиться надо!».
И вы пошли учиться на художника?
Не сразу. Вначале, как отец, я поработал токарем в ремонтной мастерской сельхозтехники в г. Любим. Отец предложил: «Давай я из тебя токаря сделаю!». И вот после восьмого класса я пошёл к нему учеником. Это было интересно! Разные резьбы под каждый механизм – я их до сих пор помню: левая, правая, метрическая, битовая. Серьёзная работа, на горячую посадку даже точил, собирал фланцы. Через год дали мне самый высокий III разряд по новой сетке.
Однажды на двухстах с лишним оборах я шлифовал фланец. И он у меня вырвался, с пронзительным свистом пробил две рамы и ушёл на территорию сельхозтехники. А там отец с начальником идут. Смотрю, нагнулись. Ну всё! Подходят: ну что ж не затянул-то?
А второй случай стал, как говорят, крайним на этой работе. Вышел я в ночную смену, а у меня зуб заболел страшно. Ночной сторож «верное лекарство» посоветовал: табачок попробовать. Хоть я и не курил, но дыхнул, покачнулся, а рядом станок включенный. Схватил меня за рубашку, куртку и пошёл наматывать да рвать одежду. Я упёрся двумя руками в суппорт и стоял по пояс голый. На этом и кончилась моя карьера токаря.
А потом поделился с родителями мечтой быть художником. Впрочем, мечта была основана не на пустом месте: сколько себя помню, постоянно рисовал. Но капитально заниматься рисованием начал уже в Минусинске. Жил я тогда у бабушки в маленьком помещении, куда вмещался только стол и две кровати, а я спал под столом. Мама мне наняла педагога. Он постановки разложит (яблоки, кувшинчики, еще что-то), я и рисую. Он и с акварелью меня познакомил. Хоть скучновато было на уроках, но подготовил меня хорошо – в Красноярское художественное училище имени В. И. Сурикова я поступил с первого раза. Добросовестно всё нарисовал: объём, тень, светотень, рефлекс, цвет выдержал, с композицией уже дружил. После окончания декоративно-оформительского отделения диплом защитил – оформил интерьеры детского сада в г. Красноярске.
Что Вам дала Суриковка?
Школа – с нее всё начинается, как без нее? А когда есть основа – вороти, что хочешь, но с чувством меры, школа всё равно придержит тебя.
Как дальше складывалась Ваша судьба?
Распределили меня в деревню в Красноярском крае. Добирался туда сначала автобусом, потом пешком. Председатель обрадовался молодому специалисту: «Художник нам нужен, хотя у нас и есть художники, но вы же профессионал». Помню, как был неприятно удивлен тем самым оформлением, которым предстояло заниматься. Привел он меня и в мастерскую, познакомил с художниками, один из них ветеран безногий. «Ну что, будем знакомиться?», – и достают бутыль самогона. Я отказался – «Ну как работать будем с тобой?». Всю ночь я не мог заснуть: такими удручающими представлялись мне перспективы работы в совхозе. Рано утром, часа в 4, оставив своё направление, удрал.
В Минусинске года два работал с художником Медведевым. Хороший художник, театрал.
В Красноярске на алюминиевом заводе КрАЗ поработал. Начальник мой архитектор Пресман в первый мой рабочий день рассказал, что на Доске почёта у них не фотографии лучших работников, а портреты 1,3 метра высотой. Вывезли мольберт. На холст вылили ведро воды – давай, рисуй. Дрожащей рукой начал делать. А чем делать? Только гуашь, которой я не работал. Стал пробовать, а она сохнет и тон меняет. Конечно, не получилось, но что-то он во мне поймал и меня взяли на работу. Приходилось и портреты писать, и чертежи чертить, и чеканкой заниматься, и выколотку делать, и по сырой штукатурке сграффито резать... Оформляли экстерьеры, интерьеры завода, машины, всё, что надо было, делали
Как Вы попали в Новокузнецк?
В 1968 году меня пригласил Тимаев, заместитель главного архитектора Новокузнецкого алюминиевого завода. Он видел на КрАЗе мои работы и решил, что было бы неплохо, если б я работал у них. Так я попал в Новокузнецк.
Помимо оформительских работ, удалось сделать несколько нестандартных.
Как-то директор НкАЗа Виктор Григорьевич Терентьев отправил меня на строящиеся для МИКОМа дачи – там я писал в свое удовольствие маслом пейзажи. Но руководство завода захотело, чтобы я сделал копию картины Шишкина с тремя медведями «Утро в сосновом лесу». Дали мне какую-то репродукцию, а там ничего не понятно – ни цвета, ни размера. Терентьев решил: «Давай-ка ты езжай в Москву, посмотри оригинал. Сколько тебе надо времени?». И вот я на неделю в Москву попал. Пришел в Третьяковку, сфотографировал работу… и тут меня повязали. Разрешения-то у меня никакого не было. Ну, допросили и отпустили. А я вернулся и добросовестно написал картину один к одному.
– Слушай, ты что натворил? Куда ты вынес самолёт? Ты знаешь, что там автостоянка? А если самолёт грохнется на машину, ты представляешь, что нам будет?
– Знаешь, Леонид Иванович, я не могу сделать короче. Представь себе, если я сделаю по типу тумбочки, самолет же не будет смотреться. Не будет энергии вылета, полёта.
Потом смотрю: пошли земляные работы, ямищу огромную вырыли под фундамент, в котлован залили бетон. Леонид Иванович и ветровую нагрузку учёл и сделал с запасом – чтобы спать спокойно. А потом уже мы фундамент оформили – орденами, надписью «Творцам крылатого металла посвящается…».
Делал я и стелы с барельефами Петра I и Сталина на Площади Труда возле проходной второй промплощадки. Но там я уже не один был. Барельефы двух ключевых фигур российской истории дополнили информацией об их вкладе: росте промышленного потенциала России во времена царствования Петра I и эпохе индустриализации при Иосифе Сталине. Стелы до сих пор стоят.
А вот у бюстов героев труда в арке возле Дворца алюминщиков другая судьба. Каждый бюст сначала лепил из пластилина, смешивая разные цвета в одну серо-бурую массу. Рабочих, мне позировавших, я крутил со всех сторон – чтобы не только лица, но и уши, и затылки похожи были. Материала не хватало – пришлось не погрудные изображения делать, а только головы.
Но потом пришёл РУСАЛ. Заходит к нам в мастерскую новый директор Филиппов: «Кто головы делал? Кто это такие, почему рабочие, а не администрация, не дирекция завода? Убрать!». И хоть среди бюстов электролизников и слесарей был и бывший директор завода Чиракадзе Д.З., бюсты убрали.
Оформлял дома отдыха «Косой порог» и «Высотник».
Позвольте маленький блиц-опрос.
Что для Вас самое ценное: процесс или результат?
Для меня всегда важен результат… положительный!
Как относитесь к критике?
К критике отношусь спокойно, потому что идеала нет.
Что важнее в работе: цвет или композиция?
А это неразрывно! Потому что и цвет работает на композицию, и обоюдно композиция диктует цвет. Надо попасть удачно в колорит и сделать то, что ты задумал.
Что Вы чувствуете, когда пишите?
Это не передать – счастье, когда поймаешь колорит, настроение.