Она кажется сильной, местами жёсткой, почти не смеётся. Даже если губы растягиваются в приветливой улыбке, в глазах остаётся боль. Она очевидец событий, которые начались в восточной Украине с 2014 года. И не просто очевидец, а еще и документалист, который не раз попадал под обстрелы, разговаривал с теми, кто потерял всё. Она видела мёртвых людей, детей, фиксировала всё на фотокамеру.
Оксана Чигрина - корреспондент газеты «Республика» в ЛНР. Считает, что конфликт на Украине «вскрывает людей, словно давно затупившийся консервный нож жестяные банки, являя миру истинную сущность человека и оставляя рваные края».
У кого правда?
С Оксаной Чигриной мы познакомились в Минусинске на межрегиональном медиафоруме «Спас на Енисее», где она стала обладателем гран-при в номинации «Вечные ценности» с материалом «Золотое сечение души». Разговор был грустным, но не лишен юмора. Мы видели её слёзы, откуда-то вдруг, неожиданно. В такие моменты понимаешь: ты тут в Сибири, можешь рассуждать о правильности или неправильности действий политиков, а они вот там живут в этом, надеются, любят свою землю и, как могут, защищают её...
Оксана Чигрина: Чтобы понять, где правда, нужно быть там и видеть всё своими глазами. Лучше общаться с очевидцами событий. Я не раз фиксировала обстрелы, с ребятами почти каждый день выезжали на передовую в города Первомайск, Стахановка, Брянка, Голубовское, Фрунзе, Березовское – это населенные пункты ЛНР, которые на протяжении 8 лет не сходили со строк фронтовых сводок.
Мы спрашиваем жителей, которым в окно или огород что-то прилетело, они конкретно показывают... (со стороны Украины – авт). С нами пытались спорить, откуда мы знаем это? Но когда ты живёшь 8 лет под обстрелами, понимаешь по звуку, откуда стреляет гаубица, и что это именно она.
Обстрелы всегда велись хаотично и, казалось, без конкретной цели. Пленные украинские военнослужащие рассказывали, что часто начинали палить после того, как напивались - стреляя по мирному населению, просто развлекались. Иногда получали приказ целенаправленно стрелять ради запугивания. Нам говорят, вам промыла мозги российская пропаганда. Наша пропаганда – это свист снарядов над головами, у нас месяцами не было света, телевидения, интернета, телефонной связи...
Самое главное, когда просматривали фотографии, очень много людей на фоне уничтоженных домов. Один из моментов (почему-то не могу его забыть): в одном из домов в п. Фрунзе я встретила женщину, её дом разбомбили, погиб поросёнок Борька, она чудом уцелела. На дом она посмотрела и сказала: «Ну что ж», но очень горько рыдала в том месте, где был поросёнок... (плачет... - авт). Каждый раз думаешь, эмоций уже не осталось, их за все эти годы выжгло, но, оказывается, еще есть...
... Ценность для всех нас не в домах, вещах, а в живых душах... Когда погибают родные люди, это очень страшно, но животных тоже жалели... Вот такие мы, младенцев не едим (вопреки западным рассказам о нас – террористах с Донбасса), даже ежей – они по кварталу бегают, голубей много летает...
Украинская сторона часто врёт, что русские ракеты бомбят детские садики, только нет ни одного очевидца, а мы показываем... Они постоянно хотят вынудить Россию оправдываться. Один раз получилось – это малазийский Боинг. Во всём остальном мы делаем все для того, чтобы Украине приходилось доказывать, что это не она убила этих детей, что не она обстреляла 2 июля Станицу Луганскую, где погибли 10 человек, в том числе ребенок.
Примета времени
Вера Ракова, корреспондент «АиФ-Красноярск»: Ваша жизнь, как и многих жителей Украины, изменилась с момента госпереворота. Вы освещали деятельность протестующих в Киеве, работали в штабе армии Юго-востока, в пресс-службе главы и правительства ЛНР. Что для вас самое страшное?
- Страшно было вначале. 2 июня 2014 года считаю вторым днём своего рождения. Тогда мой сын мог лишиться сразу отца и матери. В то время я работала в пресс-службе главы и правительства ЛНР, мой муж был руководителем этой пресс-службы. Сначала в четыре часа завязался бой у погранчасти в районе квартала Мирный, а в 15:00 произошел авиаудар. В какой-то момент здание содрогнулось. У некоторых женщин была паника, их буквально выносили на руках, потому что они не могли пошевелиться. Все побежали в бомбоубежище. Заносили туда раненных.
Больше всего мне запомнился момент, когда заносили женщину, у которой на ногах были совсем маленькие ранки, а кровавый след очень широкий. Я еще подумала, что от таких ран не может быть столько крови. Потом оказалось, что у нее на спине не было уже ни одежды, ни кожи. Это было кровавое месиво. Она стала одной из 8 погибших (еще 30 раненных – авт). Я и мой муж могли быть в их числе – за две минуты до удара я мыла руки в уборной, туда прилетел снаряд, разнесло половину стены. Мой муж стоял на том месте, где потом нашли 7 тел – за минуту до этого его отвел в сторону турецкий журналист.
Что произошло, до сих пор непонятно. По каким-то обрывкам фраз мы услышали, что по зданию стрелял самолет, а в это время в парке гуляли дети. Невозможно было поверить, что такое вообще можно было сделать. Этот день стал для меня точкой отсчета, когда смысл жизни и работы - сделать так, чтобы военные преступления украинского правительства не остались незамеченными. Потому я пишу обо всём этом.
Но самое сложное за всё это время были минские переговоры - на меня в редакции была возложена обязанность их освещать. Было дурно от них, но именно по ним стала понятна вся личина и сущность украинской политики. Их там даже не читали, а ведь всего 10 пунктов и два подпункта. У нас соглашения обсуждали даже дети. В итоге Украина получила то, к чему стремилась. Она саму себя разрушает.
- Вы рассказывали, что после гибели журналистов ВГТРК Игоря Корнелюка и Антона Волошина, не носите табличек «Пресса», чтобы не стать мишенью для противника. А как же техника безопасности?
- Безопасности нас научило время - где-то работает интуиция, где-то опыт. Мы стараемся смешиваться с местным населением или военными, не лезем на рожон, не отсвечиваем объективом. Вообще, у нас девочек есть такая особенность - когда собираемся ехать на передовую, надеваем самое красивое бельё и носки, чтобы если погибнешь, не было стыдно. И когда нас отправляют неожиданно, очень переживаем.
В апреле прошлого года мы поехали на фиксацию обстрела и нарушили технику безопасности, встали колонной в том месте, которое 8 лет простреливается. Я сижу в машине, а у меня от пяток начинает подниматься такая дикая паника, сердце начало ухать. Я диктофон застегнула в карман, фотоаппарат к себе прижала, за ручку двери взялась - и вдруг фьююю над нами, я вмиг распахиваю дверь и бежать – не знала, что я так быстро могу, 100-метровку в школе так не бегала – то сердце, то колено (смеется- авт). Упали в балку. Там повалялись, пока им не надоело стрелять. Оказывается, нас считали с беспилотника, если бы задержались на секунду, погибли бы все. Когда пришла домой, увидела, что у меня на ногах носки разные - думаю, значит не судьба была погибнуть сегодня.
Шрамы останутся
- С момента начала специальной военной операции прошло полтора года. Как вам кажется, скоро конец?
- Мы думали, что спецоперация продлится наскоком, очень быстро, но почему этого не случилось, ответа на этот вопрос не дам, я не военный эксперт.
У нас с Киевом разные менталитеты, мы не понимаем друг друга. ДНР, ЛНР – исконно русские, мы должны быть с Россией. У Киева может быть свой путь - они смотрят на Польшу и Венгрию, им ближе западный менталитет. Их объединяет ненависть к России. Зачем нам быть вместе? У них своя дорога, у нас своя.
Ещё Харьков, Одесса – это тоже русские города, не зря там было мощное антимайданное движение, большинство выступали за дружбу с Россией. Крыму в этом плане повезло больше. Донецк и Луганск должны кровью заслужить своё право быть в составе России, через боль...
Еще до 2014 года на Украине пытались уничтожить русскость, а когда не получилось, стали выжигать огнём артиллерий. Но наших людей так просто не запугать. Люди оставались без домов, теряли имущество, но при этом утверждают: нас просто так не возьмёшь, у нас донбасский характер, русские скрепы.
- Вы привезли книгу «Расстрелянное детство Донбасса». Что в ней?
- Это второе издание, к сожалению, дополненное. С 2014 года по 2021 в ЛНР погибли 35 детей. Иногда мне говорят, ну что такое 35, в ДНР погибло больше, а в годы Великой Отечественной вообще не сосчитать. Но каждый раз я привожу пример. Представьте обычный школьный класс и представьте, что его убили. Это мало или много? Сейчас в ней уже 63 ребенка... Во второй части книги мы рассказываем о детях, которые 8 лет прожили на передовой, родились здесь, росли, учились, под миномётным артобстрелом ездили на автобусе в школу и назад. Они не знали или не помнили, что может быть по-другому.
Когда мы недавно приехали к ним, после того, как в их родном городе перестали стрелять и спросили: «Как живётся?», они рассказали, что теперь, когда они едут в школу, водитель не останавливается, чтобы переждать обстрел, так тихо бывает, что звон в ушах.
Для нас кажется, что пуля, попавшая в окно и никого не задевшая – не страшна, но она могла кого-то убить, каждый осколок мог разорвать любого ребенка из любого посёлка. И если этого не произошло, значит кому-то очень повезло.
- Когда-нибудь лица людей, детей на Донбассе станут безмятежными?
- Дети забывают всё гораздо быстрее, а у взрослых эта боль сидит глубоко, она на каждом шагу. Я живу в Луганске, относительно спокойном городе. Но каждый день прохожу мимо своей разбомбленной в 2014 году школы. Это место притяжения всех поколений, а она стоит мёртвая, страшное зрелище. И так в каждом городе. Возможно, когда-нибудь восстановится школа и в ней зазвенит не памятный, а настоящий звонок, раны затянутся, но шрамы останутся.
