О том, что жду малыша, я узнала, когда зародышу было всего лишь две недельки. Эмбриончик размером с маковое зернышко внес коррективы в мою размеренную жизнь и помешал многим планам осуществиться, но я не сетовала. Мой выбор — оставить ребенка — на тот момент не понял и не принял никто из близких. Бог благословил меня поздней беременностью в сорок два года. И вместе с тем приготовил настоящее испытание для нашей семьи. Муж, с которым мы прожили в законном браке двадцать лет, заявил, что никогда не полюбит этого ребенка, потому что он якобы нежеланный. Он приводил доводы против: в стране кризис, двоих детей нам вполне достаточно. Старшая дочь с зятем тоже были не в восторге от моего интересного положения. Они жили с нами в одной квартире и каждое утро ворчали: «Младенец будет кричать, мешать спать по ночам». Моя мать добивала меня всю беременность страшилками о поздних родах. Приводила себя в пример, что вот она в 41 год уже бабушкой стала, а я, наверное, с ума сошла, что еще детей рожать вздумала. Начальник на работе, случайно узнав от коллег о том, что скоро я уйду в декрет, срочно вызвал меня к себе в кабинет. Тряс какими-то финансовыми отчетами, сказав, что для компании беременные и декретчицы — одни убытки. Спросил даже, в своем ли я уме, хотел уволить, обвинив в эгоизме:
— Для тебя, Оксана, оказывается, личные интересы важнее производственных, а мне такие сотрудники не нужны! — вынес он нелегкий для меня вердикт. Хотя я пятнадцать лет ни разу не брала больничного, да и в отпуске была редко — все трудилась на благо предприятия. В ущерб семье таскала больных детей в офис, а чтобы взять отпуск, делала работу наперед в выходные дни и часто приходила на фирму по субботам, задерживалась допоздна. Да разве ж теперь кто-то об этом вспомнит, отблагодарит, хотя бы спасибо скажет... На это не стоило и надеяться. Я пыталась не обращать внимания на придирки шефа, соблюдала трудовой распорядок дня, но и старалась не перетруждаться. Подумала, если будет невмоготу, в конце концов, возьму больничный на десять дней, а там видно будет.
С медицинской точки зрения по поводу моей беременности мнения врачей разделились. Акушеры-гинекологи в один голос твердили: мол, все идет хорошо, а вот генетики били тревогу. Результаты скрининга показали высокий риск рождения малыша с серьезным заболеванием — синдромом Эдвардса. Мне доказывали, что может родиться уродец с деформированной головой, ушами и глазами не на своем месте и с нефункционирующими внутренними органами. Вечерами я сидела на сайтах и форумах, перечитывала медицинские страницы из Интернета. Узнала, что дети с синдромом Эдвардса нежизнеспособны и умирают спустя пару месяцев после родов. Оказывается, этот тяжелый порок возникает из-за того, что хромосомы неправильно поделились.
Районный генетик, запугав меня разными страшилками, отправил к областному, а тот, изучив анализы, — еще к одному заслуженному профессору. В столице мне должны были сделать анализ под названием «амниоцентез». В генетическом центре сказали, что если синдром подтвердится, то плод умертвят: введут в полость матки иглу, но уже со специальным лекарством ядом, который растворится в околоплодных водах. Малыш этими водами питается, и, когда яд попадет в его организм, ребенок станет задыхаться, его парализует и он погибнет. А дальше — дело рук специалистов: извлекут бездыханное тельце из утробы. И еще добавили, мол, зачем на попечение государства уродцев рожать, убеждали снова и снова, чтобы я сделала решительный шаг. Но сердце мне подсказывало не поступать так с собственным ребенком. Поэтому от этого кошмарного анализа я отказалась, чем вызвала шквал негодований у генетиков. Они мне перезванивали, на приемах даже кричали:
— Уважаемая, вы даже себе не представляете, что носите внутри! Вы готовы это взять на руки и растить?! Однако я невозмутимым тоном спокойно отвечала всем врачам: — Какого Господь дал ребенка — такого и рожу. Сколько бы малыш ни прожил в этом мире, я пройду его путь вместе с ним, всегда буду рядом. Смогу ли я его полюбить? А я уже его люблю!
По возвращении домой я обо всем рассказала супругу. И о чудо! Он вдруг проникся сочувствием к малышу, сказал, что мы будем его любить, каким бы он ни был. Он наш ребенок, наша кровинушка, и никто не имеет права лишать его жизни только потому, что у него возможна хромосомная патология. Тем более что амниоцентез не дает стопроцентно точного результата. А убивать наше дитя из-за того, что врачам показалось, мы не желали. Пусть даже против нас ополчится весь мир! На работе тоже все поутихло. Коллеги подстраховывали как могли, пока я ездила по врачам, начальник перестал ворчать, шутил и даже интересовался моим самочувствием. Липовые больничные брать не пришлось. Правда, врач выписала дородовой лист на две недели раньше — переживала за мое психологическое состояние. Я воспользовалась этим больничным сполна: много гуляла на свежем воздухе, старалась есть побольше овощей и фруктов. Ежедневно готовила овсянку на воде, добавляла сухофрукты, бананы и орехи с медом. Она, как никакое другое блюдо, нравилась моему еще нерожденному малышу. Вечерами, управившись с домашними делами и в ожидании мужа, я буквально проглатывала одну за одной книги, которые наметила прочесть уже давно, да времени все не хватало. А в эти самые минуты малыш так забавно переворачивался у меня в животике, приближая то ручку, то ножку, что я невольно смеялась от удовольствия и радости. Я, именно я, вынашиваю еще одного человечка, даю ему жизнь! А ведь это настоящее предназначение женщины, о котором многие из нас в погоне за деньгами, карьерными вершинами, мужчинами напрочь забывают.
Я попала в роддом именно в тот день, который мне назначил врач, — ни раньше, ни позже. Муж, конечно же, поехал со мной, изъявив желание присутствовать и помогать в родзале. Я молилась, и роды прошли легко, без нестерпимой боли и разрывов. На свет появился очаровательный мальчик — богатырь весом 3700 г. Медперсонал поздравлял меня и искренне восторгался: «Какой необыкновенно красивый ребенок!» Полненький, круглолицый, с огромными синими глазами, пухлыми щечками и длинными черными, как смоль, волосами. И никаких патологий! Когда нас перевели в палату, сотрудники родильного отделения приходили туда как на экскурсию: посмотреть, какое чудо появилось на свет. Восхищались, нянчили нашего красавчика, говорили, что нужно было бы на поздравительную открытку или плакат его сфотографировать. И как сглазили... Уже в следующие сутки сыночку стало плохо: он посинел и почти перестал дышать. Малыша унесли в реанимацию. После безрезультатных попыток улучшить состояние новорожденного местные специалисты среди ночи вызвали областную бригаду реаниматологов. Те увезли кроху в областной центр и сообщили, что у малыша подозрение на врожденный порок сердца и его повезут в столицу на срочную операцию. А я осталась в роддоме — гинекологи пока отказывались меня выписывать. Никогда не забуду, когда реаниматологи увозили Сашеньку. Нам с мужем разрешили попрощаться с ребенком. Он лежал беспомощный, в специальном одеяле...
Малыш был весь в каких-то проводках и не подавал признаков жизни. Я плакала. Наклонившись к нему, произнесла: «Сашенька…»
Он вдруг ответил — издал жалобный вздох, как будто бы рассказывая, как ему плохо. Мы с мужем очень боялись, что больше никогда не увидим своего сыночка. Но все же гнали прочь негативные мысли. В ту ночь я впервые увидела, как плачет мой муж.
Утром нам позвонили из больницы и сообщили печальное известие: у Саши редкая анатомическая аномалия под названием «Фалло тетрада» — четыре порока сердца одновременно. У ребенка не функционировал сердечный клапан, отсутствовала легочная артерия, вместо двух отсеков для крови — всего один, в результате артериальная кровь смешивалась с венозной и по организму текла синяя жидкость. Кроме того, между предсердными желудочками зияло отверстие, один из желудочков гипертрофирован и на нем вырос гребень. Все это, по словам врачей, несовместимо с жизнью и ребенка нужно было срочно оперировать. В столичном центре кардио хирургии нас предупредили, что в течение года малышу придется пережить четыре уникальные операции на открытом сердце. Будут устранять по одному пороку за один раз, то есть поэтапно. Можно, конечно, все выполнить одномоментно, но крохотное детское сердечко, вероятно, не выдержит сразу столько манипуляций. Когда Сашеньку забирали на первую операцию, врач детально объяснила и даже нарисовала, что именно сейчас будут делать малышу, а что потом, в ходе последующих вмешательств… Однако все получилось не так. Не иначе как с божьей помощью удалось все сделать за один раз! Операция длилась четыре часа.
Мы все пережили! За это время Саше удалили клапан, вывели сосуд из горла к сердцу, сделали пластику легочной артерии, наложили две заплаты из собственной кожицы малыша, отрезали гребень, зашили дыру между предсердиями, разделили отсек для крови на две части. Грудь малыша скрепили пятью металлическим скобами. Нас предупредили, что они незаметны, но останутся в теле мальчика на всю жизнь.
Сейчас об операции нам напоминает лишь аккуратный шов от шеи до конца грудной клетки и два круглых следа от дренажных трубок. Врачи буквально спасли жизнь нашего малыша, за что я им очень благодарна.
«Ребенок от Бога» — так по сей день называем мы, да и наши знакомые, наше чудо, сыночка Александра. Голубоглазый мальчуган прекрасно развивается: самостоятельно пошел в одиннадцать месяцев, растет активным и любознательным. Главная отличительная черта нашего крохи — это улыбчивость. Везде и всем. И не зря, ведь Сашенька очень любит жизнь, он научился ценить ее с рождения!
