Первая часть здесь https://dzen.ru/media/id/611a9ace2ce7e5476334e0fc/64d72d0b8bc52f5aab0adeec
Вторая здесь https://dzen.ru/media/id/611a9ace2ce7e5476334e0fc/64d9d756ae41ff4d81ec5055
Спустя год швейцарцы возобновили зондаж советской позиции. К тому времени обозначился чувствительный вопрос, который можно было решить лишь на основе взаимодействия сторон. Речь шла о судьбе почти десяти тысяч советских граждан, бывших военнопленных и беженцев, оказавшихся на территории Швейцарской конфедерации (первые из них пересекли швейцарскую границу в мае 1942 года) и считавшихся интернированными. Вряд ли было случайным, что в очередной раз тема восстановления дипломатических отношений была поднята в ходе беседы П.Э.Шерера – швейцарского бизнесмена русского происхождения, действовавшего от имени своего правительства, с генералом В.М.Драгуном, помощником Уполномоченного СНК по делам репатриации. Беседа состоялась в июле 1945 года в Париже, где генерал Драгун решал судьбу советских граждан, находившихся во Франции.
Шерер предложил направить в Швейцарию советских представителей «для успешного проведения эвакуации», демонстрируя готовность швейцарского правительства к сотрудничеству. Одновременно он отметил, что Берн «с удовольствием по своей инициативе приступил бы к дипломатическим переговорам с правительством СССР», однако официально выдвигать эту инициативу пока не решается, поскольку «побаивается получить вторичную пощечину».
Опасения швейцарцев были не напрасны. Причина заключалась не только в том, что они уже успели «обжечься» и точка зрения Советского правительства относительно их «предосудительного» поведении в период войны, нежелания признать этот факт и выразить свое сожаление в «нужной» форме», оставалась прежней. Свою роль играл и упомянутый вопрос о репатриации. По мнению советского руководства, швейцарские власти не оказывали нужного содействия возвращению на родину советских граждан, и помимо этого «создавали ненормальные, а в ряде случаев невыносимые условия их пребывания в Швейцарии».
В этой связи 15 июня 1945 года было дано официальное указание советским органам по репатриации прекратить отправку в Швейцарию швейцарских граждан, «находящихся в их распоряжении». Имелись в виду швейцарцы, по разным обстоятельствам оказавшиеся на территории Германии или оккупированных ею стран или служившие в германской армии (последних было 25 чел. − 24 рядовых и офицер). Общее количество швейцарцев «в советском распоряжении» составляло примерно 5400 чел.
Кроме того, швейцарцы рассчитывали на возмещение ущерба, причиненного в ходе боевых операций их миссиям в Берлине и Будапеште, на возвращение «официальной кассы, ценностей и предметов, задержанных советской таможней при выезде из СССР и принадлежавших членам бывшей миссии Швейцарии в Германии, вывезенной русскими».
В Берне к объявленной мере отнеслись с большой тревогой − там хорошо знали, что иностранцев, попадавших в жернова советского репрессивного механизма, ждала участь не лучшая, чем советских граждан. В справке Федерального политического департамента Швейцарии (апрель 1944 года) говорилось о судьбе швейцарских граждан, которые были «депортированы, арестованы, насильственно перемещены, пропали без вести или были убиты в Советском Союзе».
Таким образом, появление в Париже Шерера и швейцарская готовность принять советскую миссию были мотивирована практической необходимостью конструктивно решить вопрос о репатриации – насущный для обеих сторон. Одновременно Берн планировал воспользоваться наметившимся взаимодействием с Москвой для очередного и более успешного «захода», нацеленного на восстановление дипломатических отношений с СССР.
Советская военная миссия во главе с генералом А.И.Вихоревым – официально она называлась «Комиссией по обследованию условий пребываний в Швейцарии советских граждан, бежавших туда из немецкого плена» − прибыла в Швейцарию в конце июня 1945 года. Первым делом она зафиксировала целый ряд негативных моментов в обращении швейцарцев с советскими гражданами, имевших место в предшествовавший период. Прежде всего это относилось к выдаче немцам беженцев. Подобная участь ожидала всех гражданских лиц, угнанных на работу в Германию (в течение всей войны в Швейцарии запрещалось принимать лиц этой категории), солдат и офицеров «армии Власова» и других русских воинских формирований в рядах германских вооруженных сил. Нередко выдавались и советские военнопленные, хотя «швейцарская сторона не могла не знать еще в 1941 году о невероятной жестокости с которой будут наказаны советские беженцы, возвращенные в руки немецких властей». С 4 сентября 1941 года по 8 июля 1942 года действовал приказ, запрещавший допускать в Швейцарию советских военнопленных бежавших из Германии. При этом швейцарцы не выдавали немецких солдат-дезертиров, которым, таким образом, отдавалось явное предпочтение.
Комиссией был отмечен случай, когда в феврале 1945 года немцы уже на территории Швейцарии убили советского беженца. Швейцарские пограничники выдали его труп, который немцы «повесили возле швейцарской границы для устрашения других советских граждан». К трупу была прикреплена табличка: «Так будет поступлено с каждым, кто попытается бежать в Швейцарию».
Что касается содержания советских граждан в лагерях для интернированных, то оно, по оценкам Комиссии, было «необоснованно тяжелым» и отличалось в худшую сторону от содержания интернированных других национальностей. В заключительном докладе Комиссии говорилось о необоснованных арестах, переводе после тюрем в штрафные лагеря, травле собаками, применении охраной огнестрельного оружия против советских граждан (в том числе со смертельным исходом), ограничении цензурой «материалов для чтения», сокращении отпусков и т.д. В знак протеста против притеснений советскими гражданами объявлялись голодовки.
Надо отметить, что швейцарские власти неизменно подчеркивали, что к советским интернированным они относились также как к интернированным из других стран, но не оспаривали те факты, которые были выявлены и запротоколированы Комиссией. Так или иначе с июня 1945 года они относились к советским гражданам с подчеркнутым вниманием (им было обеспечено нормальное содержание, питание и лечение) и «пытались показать свою лояльность по отношению к советской военной комиссии, а тем самым и к СССР»[12]. Таков был вывод Вихорева. Со стороны Берна выражалось сожаление в связи с тем, что «советским гражданами отказывалось в приеме» и в связи с теми «последствиями, которые могли произойти для советских граждан в силу этих обстоятельств, а также в связи со случаями плохого обращения с советскими интернированными».
В материалах Комиссии отмечалось, что швейцарцы, «подтверждая как бы свою абсолютную симпатию к советским гражданам», старались не замечать даже тех случаев «грубейших нарушений» ими общественного порядка, которые, к сожалению, случались. Комиссии Вихорева стало известно и о «пьянках с дебошем», и о воровстве разных вещей, в первую очередь велосипедов, спиртных напитков из магазинов. Был даже случай, когда «наши люди» обокрали часовой магазин, унеся с собой 30 штук разных часов и около 80 колец в том числе золотых. Однажды хозяин магазина или лавки, в которую вломился «советский грабитель», попросту застрелил его.
В целом Берн искренне старался, чтобы вопрос о репатриации перестал быть раздражителем в двусторонних отношениях. Всего к началу октября было репатриировано 9603 чел. Это встретило позитивный отклик в Москве, принявшей решение возобновить процесс возвращения швейцарских граждан на родину. 1 октября 1945 года об этом было официально объявлено в Постановлении СНК. Уполномоченному СНК СССР по делам репатриации генерал-полковнику Ф.И.Голикову было поручено передать швейцарским властям швейцарских граждан, находившихся в СССР.
Однако дело на этом не закончилось. Берн придерживался добровольного принципа репатриации. Между тем среди интернированных оказалось около 800 человек (400 в Швейцарии и 450 в соседнем Лихтенштейне), которые отказывались переезжать в СССР, опасаясь оказаться в тюрьмах или «заведениях» ГУЛАГа. Преимущественно, это были кавказцы (в основном, азербайджанцы) и прибалты, в том числе члены вооруженных формирований, создававшихся гитлеровцами на национальной основе.
Советское руководство объясняло позицию этих «невозвращенцев» «необоснованным чувством боязни репрессий, которое порождено в них враждебной в отношении СССР гитлеровской пропагандой и запугиванием во время их пребывания в немецком рабстве», и вело массированную контрпропаганду. В интервью корреспонденту ТАСС, которое Голиков дал еще в 1944 году, утверждалось, что поскольку «советские граждане силой были принуждены одет немецкую форму и служить в германской армии, то никому из них никакой опасности по возвращении не грозит» и даже те из советских граждан, которые «под германским насилием и террором совершили действия, противные интересам СССР, не будут привлечены к ответственности».
Комиссия Вихорева использовала аналогичную аргументацию, но существенных результатов это не дало. Возникла проблема, так как Вихорев получил четкое указание «проконтролировать сбор» всех не желавших возвращаться «в специально организованные лагеря и добиться максимальной эвакуации этого контингента в Союз». Относительно «сбора в лагеря» швейцарцы еще шли навстречу, а вот с эвакуацией было сложнее. Правительство Швейцарии приняло специальное постановление: не принуждать никого из интернированных покинуть страну. Берн исходил из того, что пребывание там интернированных может быть только временным, но они должны быть свободны в выборе места своего дальнейшего проживания.
Прибалтов швейцарцы вообще не считали советскими гражданами, поскольку под эту категорию с их точки зрения подпадали только лица, проживавшие в СССР до 17 сентября 1939 года. По кавказцам Берн придерживался более гибкой позиции, но также пытался отсрочить, насколько это было возможно, окончательное решение вопроса об их отъезде. Голиков, его заместитель К.Д.Голубев и Вихорев не сомневались, что в конечном счете согласия Федерального совета на «эвакуацию» получить не удастся.
Таким образом, вопрос стал «долгоиграющим», не на один год заняв свое место в повестке дня двусторонних отношений. Но в двух особых случаях советская сторона не хотела ждать и заняла бескомпромиссную позицию. Это касалось инженера-конструктора В.М.Новикова (бывшего директора Московского экспериментального завода по производству автоматического оружия, попавшего в плен в 1942 году и затем сумевшего добраться до Швейцарии) и летчика Г.М.Кочетова, перелетевшего 8 августа 1945 года в Швейцарию на боевом самолете ЯК-9 и попросившего там политического убежища. Вихорев включал их в «группу лиц», «совершивших преступления перед Родиной и представляющих для нас большой интерес».
Швейцарцы опасались, что то по возвращении в СССР Новикову и Кочетову «угрожает опасность для жизни», и по швейцарским законам выдавать таких лиц не имели права. К тому же Новиков успел обзавестись нансеновским паспортом. Переписка между Начальником политического отдела Федерального политического департамента А.Цендером и его шефом, начальником этого департамента М.Птипьером свидетельствует, что швейцарцам претило нарушение «принципов международного права и гуманности», которых они придерживались «даже в самые трудные моменты своей истории». Берну предстояло ответить на вопрос – можно ли поступиться принципами ради возобновления нормальных отношений с СССР.
Впрочем, прецеденты уже имелись. Как уже отмечалось выше, швейцарцы неоднократно выдавали гитлеровцам советских беженцев, которых в Германии почти неизбежно ждало физическое уничтожение. Realpolitik заставляла переступать через многие правила и моральные нормы. Характерно, что Цендер призывал Птипьера излишне не раздражать Москву и «избегать в любом случае действий, способных отравить атмосферу».
На первых порах Начальник департамента придерживался твердой позиции, равно как и президент Швейцарской конфедерации Э. фон Штейгер. В адресованном ему письме от 27 сентября Птипьер писал: «Я согласен с Вами в том, что каково бы ни было наше желание возобновить однажды дипломатические отношения с СССР, мы не должны для достижения этой цели идти на уступки, несовместимые с нашей честью и достоинством». Однако полной уверенности в том, что Берну удастся выдержать свою линию, у руководства страны не было.
Оно избрало выжидательную тактику, затягивая переговоры с Вихоревым. Смысл заключался в том, чтобы выиграть время, добившись возвращения на родину максимально большего количества швейцарских граждан. На конец сентября – начало октября своей очереди ожидали еще порядка 1500 потенциальных репатриантов. Процесс возвращения шел достаточно активно (только из района Берлина ежедневно прибывали на родину до 50 чел.) и в Берне надеялись полностью завершить репатриацию в течение месяца.
18 сентября 1945 года К.Штукки, один из старших сотрудников политического отдела, направил Вихореву письмо с отказом выдать Новикова и Кочетова. Очередные официальные отказы поступили на имя Вихорева 12 октября (от того же К.Штукки) и 1 ноября − от Цендера.
Швейцарцы ссылались на отсутствие «обвинительного акта со стороны советских судебных органов» и на то, что советское требование было «предъявлено не в надлежащей форме»[26]. Они сетовали и на то, что советская сторона убедительно не доказала «наличие похищения (кражи)» Новиковым секретных материалов с целью «незаконного обогащения», не предъявила «обвинительного акта, либо текста постановления по предрешению, вынесенному компетентными советскими судебными властями, содержащего точную формулировку всех пунктов обвинения, предъявляемого Кочетову».
Однако все попытки перевести разрешение возникших разногласий в сугубо правовое поле, на котором швейцарцы чувствовали себя более уверенно, не дали результатов. Советская стороны применила «тяжелую артиллерию» напомнив о судьбе еще не репатриированных швейцарцев. Это относилось к дипломатам, консульским работникам и техническим сотрудникам дипмиссий, арестованных органами НКВД в Восточной Пруссии (г.Эльблонг), в Будапеште и Харбине.
Берн сдавал свои позиции неохотно и поэтапно− сперва надеясь «обойтись» выдачей самолета, затем соглашаясь на выдачу летчика и пытаясь всеми силами отстоять хотя бы одного Новикова. Однако и в отношении инженера-конструктора в конце концов, пришлось уступить. Слишком многое было поставлено на карту – не только судьба задержанных швейцарцев, но и будущее двусторонних отношений. В итоге в самом конце декабря Новиков и Кочетов были спецрейсом отправлены в Советский Союза, а Голиков получил указание передать Берну задерживавшихся НКВД швейцарских граждан.
По мере продвижения в репатриационном вопросе бернские чиновники продолжали зондаж возможности взаимного дипломатического признания с СССР. Соответствующие сигналы передавались в том числе через Вихорева. Сохранилась запись его беседы с Цендером от 22 ноября 1945 года. Советник задал вопрос: «Как Вы считаете, если Швейцарское правительство обратилось бы к Советскому правительству с предложением о восстановлении отношений, могло бы Советское правительство принять это предложение или нет?». Позже Вихорев узнал что Цендер был направлен к нему лично Птипьером.
В целом деятельность Комиссии была успешной и Советский Союз мог быть удовлетворен поведением швейцарских партнеров. В заключительном протоколе Комиссии подчеркивались «доброжелательность швейцарцев», их готовность конструктивно решать все вопросы с швейцарской стороной вследствие их желания «ускорить восстановление прерванных дипломатических отношений между СССР и Швейцарией». Тем не менее, Москва не хотела, чтобы восстановление отношений произошло «слишком легко и просто» для Берна и выглядело как результат сделки.
3 января 1946 года, то есть буквально через несколько дней после отъезда Вихорева. швейцарский посланник в Белграде Е.Цельвегер запросился на прием к советскому послу И.В.Садчикову. Цельвегер не преминул выразить «восхищение, с которым швейцарский народ следил за героической борьбой Советской армии против Германии», подчеркнув, что после победы под Сталинградом стал «рассеиваться и кошмар, который тяготел и над швейцарским народом». После этой преамбулы посланник поставил главный, интересовавший его вопрос.
Садчиков догадывался, о чем пойдет речь (он уже не один месяц общался с Цельвегером) и имел на этот счет четкие указания Наркоминдела. Для начала он «осадил» швейцарца, сказав следующее: с осени 1944 года, когда Москва отклонила предыдущее предложение Берна в связи с его «враждебной политикой», не произошло, дескать, «никаких изменений, которые могли бы свидетельствовать о намерении швейцарского правительства отказаться от прежней политической линии». Огорошив таким образом Цельвегера, советский посол далее дал ему понять, что ситуация, тем не менее, не безнадежна. Если со стороны Берна будет сделано адекватное официальное заявление, вот тогда можно будет говорить об изменении швейцарской линии.
Цельвегер подчеркнул, что швейцарские власти никогда не были согласны с адресованными им обвинениями в «антисоветизме и профашизме», но, вместе с тем, акцентировал готовность Берна проводить в отношении СССР «лояльную» политику и сделать заявление, на котором настаивала Москва. Разумеется, с оговоркой, что оно не должно быть обидным или унизительным.
Садчиков оперативно передал в Москву содержание беседы. Через день, получив инструкции непосредственно от Наркома иностранных дел В.М.Молотова, он спешно связался с швейцарским посланником и изложил ему советские пожелания относительно конкретного содержания предполагаемого заявления. В нем должно было быть выражено «сожаление по поводу прежней недружественной политики Швейцарии в отношении СССР». После подобного заявления Советский Союз мог позитивно откликнуться на предложение о взаимном дипломатическом признании и установлении дипломатических отношений. Цельвегер нашел данное условие «вполне приемлемым», выразив надежду, что таковым его сочтет и швейцарское правительство.
В марте 1946 года в Белграде состоялся обмен нотами между Цельвегером и советским Временным поверенным в делах Н.А.Кожевниковым. Инициатором выступила швейцарская сторона – в той форме, которую предложил СССР. В ноте отмечалось, что Берн сожалеет об обстоятельствах, «которые помешали установлению дипломатических отношений между двумя странами ранее» и теперь он изменил свое отношение к СССР «в той мере, в какой оно было недружественным». Это, указывалось, подтверждается «приглашением, адресованным Советскому правительству и принятым им о посылке военной делегации в Швейцарию» (имелась в виду миссия Вихорева − авт.). Подчеркивалось, что Федеральный совет «в течение прошлого года различными мерами и шагами» показал, что желал бы «урегулировать нерешенные вопросы с СССР», «воодушевлен желанием покончить с положением, существовавшим в прошлом, и поддерживать с Советским правительством дружественные отношения.
Ответная советская нота была краткой. В ней принималось к сведению заявление Швейцарского правительства и выражалось согласие восстановить дипломатические отношения и обменяться посланниками. Официальная информация об этом событии была напечатана в «Известиях 20 марта 1946 года.
В дальнейшем советско-швейцарские отношения развивались гораздо менее драматично, в русле общепринятой дипломатической практики. Наверное, на этих, позднейших этапах, в отличие от периода до 1946 года, наполненного острыми коллизиями и конфликтными ситуациями, они могут показаться историкам не столь увлекательными. Однако для народов и правительств обеих стран второй вариант, безусловно, предпочтителен.