14
Я сижу за столом, за компьютером, смотрю в пустой экран, на вспыхивающий, как маяк, курсор, и думаю. В голове проносится текст. Его бы записывать, а я читаю, читаю его… И потом, когда решаюсь все-таки записать, понимаю, что ничего не осталось от быстрых фраз, проносимых в голове. Так от яркого сна наутро остаются лишь странные обрывки. И удивляешься своему восторгу от силы мысли и чувства, испытанному во сне.
Поэтому люблю я начало чувства и мысли, само их появление. Это и есть мой разговор с Богом – он разрешил мне думать и чувствовать, и я пользуюсь этим. И нам не нужен результат. Не пишу я на скрижалях - только в мыслях. И люблю их странную порою безобразность, потому что застаю гомункулуса своей мысли еще при самом первом его потягивании.
Вот, например, сказал я Тане в один из первых ее приездов, даже не подумав о том, как прозвучат мои слова, потому что спешил поймать эту мысль – эту самую важную для меня мысль:
- Для слов любви так нужен кто-то третий…
И прыснул смехом от этих слов. И Таня рассмеялась. И сразу же, чтоб не тратиться на лишние объяснения, повел ее в лес к своему дубу.
Огромный дуб, наверное, самый большой и старый в лесу, в диаметре ствола, наверное, метра два, и крона его терялась в облаках – так вот, это и был тот «третий». Я ходил к этому дубу, сколько себя помнил, и там стоял всегда и думал, думал, и трогал его кору и глубокие ее морщины, и прислонялся к стволу, и смотрел сквозь листья вверх, и чувствовал, как под нами гудит земля. Я знал, что все это связано со мной, и я должен ходить сюда, чтоб показывать и доказывать, что я знаю – и это, и что-то другое, что я должен здесь подумать, словно поделиться с ним. И услышать от него новости, - их не было, конечно, все было одинаково, но мне казался новым любой звук, шорох, и новыми были, конечно же, минуты и мгновения – я же приходил сюда в новое время по сравнению с прошлым приходом. Это была дружба с деревом, это было место, найденное для смысла. Кто подсказал мне это, кто научил этому? Никто – лишь однажды, проходя мимо, я оглянулся и почувствовал, что меня позвали. С тех пор я говорю с ним, говорю ему, и необязательно мне даже быть рядом. Я с ним и он со мной всегда. Вот что значит – третий. Перед ним все, и любовь, - правда.
- Ты язычник! - говорила она. – Но как же сохранился ты здесь от религии?
И я рассказывал про свое счастье благополучно миновать это повторение чужого повторения. Так я относился в детстве ко всему, что было связано с религией, с какой-то непонятной ее тайной – тогда религия была под запретом, под тайным разрешением, и вот эта таинственность делала ее чужой и отталкивающей. Да, миновала меня чаша сия.
- И явился дуб?
Как я сам это раньше не подумал? Дуб как предтеча Бога.
Она не считала меня смешным, не считала сумасшедшим – верила, что мне все это важно: сказать, высказать, пережить в этом высказывании. В быстром высказывании, пока не застыли слова. И счастье - поймать их такими живыми.