Название заметки взято мной у Клиффорда Саймака (да простит меня почивший тридцать пять лет назад писатель!), перу которого принадлежит одноимённый фантастический роман. В дни юности он произвёл на меня сильное впечатление. Кроме того, в нём сильна детективная составляющая. Действительно, загадок хоть отбавляй. В городе кто-то за огромные деньги скупает дома и прочую недвижимость, куплен и закрыт универмаг со столетней историей, который был для горожан местом встреч и своего рода клубом.
Купить магазин, чтобы его навсегда закрыть? Всё это кажется бессмысленным с точки зрения бизнеса. Люди, продавшие дома, не могут найти себе другое жильё и становятся бездомными. Договоры об аренде у других горожан аннулированы. В этой ситуации оказался и главный герой романа, журналист местной газеты. Он начинает своё расследование и приходит к невероятному выводу: какая-то группа лиц скупила весь город.
Один из немногих стариков, отказавшихся продавать свою фирму, сказал журналисту:
— В нынешнее время, молодой человек, люди забыли хорошие манеры. Забыли, что такое любезность. Что такое уважение. Отвыкли думать хорошо о своём ближнем. Деловой мир превратился в сплошные бухгалтерские операции, выполняемые машинами или людьми, очень похожими на машины своей бездушностью. В мире нет чести, нет доверия, и его этикой стала этика волчьей стаи.
Лично я не люблю торгашей (так уж меня воспитали), но без торговли наш мир уже нельзя представить.
Гордый старик, разговаривая с главным героем, добавляет:
— ...Торговля, сэр, — это нечто большее, чем подсчёт доходов. Это возможность приносить пользу, возможность внести свой вклад. Торговля склеивает нашу цивилизацию в единое целое, и для человека, любого человека, не может быть более достойной профессии.
Ну, последние слова, конечно, преувеличение. Но в данном случае к этому можно не придираться.
Герои обменялись рукопожатием, и журналист почувствовал, что поведение старика вернуло ему веру в человека, в незыблемость мира, который на его глазах стал стремительно рушиться.
Забравшись в логово злоумышленников, он обнаружил не только пачки деловых бумаг о купле-продаже, но и коробку со странными куклами, как две капли воды похожими на людей...
Ну всё, хватит пересказывать роман. Пора сделать какие-то выводы. Писатель констатирует: деньги в мире землян решают всё. Поэтому можно попросту лишиться своей планеты, если найдутся существа, которые легально всё скупят (именно так, ведь на визитной карточке этих зловещих покупателей написано «Мы покупаем всё»), то есть купят Землю.
Поэтому и тематическая группа со значением купли-продажи значительна, не менее двухсот слов: деньги (употребляется 79 раз), денежный (12 раз), доллар (12 раз), купить (44 раза), покупатель, покупка, покупать, скупать, скупить, купленный, купюры и так далее. В мире, где всё продаётся и всё покупается, исчезает подлинная ценность жизни как таковой, а человек вырождается. Неслучайно Саймак использует мотив куклы — мёртвого подобия человека.
Антагонист главного героя перед решающей схваткой говорит ему:
— Никак не постигну вашу породу. В вас, людях, есть нечто не поддающееся определению и, по-моему, совершенно бессмысленное. Вы устанавливаете для себя правила поведения, кропотливо разрабатываете модели своих убогих социальных систем, но вы не систематизируете самих себя. В какой-то момент вы можете проявить поразительную глупость, а в следующую секунду блеснуть гениальным умом. И самый страшный ваш порок, самое в вас ужасное — это молчаливая, прочно въевшаяся в вас вера в судьбу. Не в чью-нибудь судьбу, а именно в вашу. Даже думать об этом и то противно.
Обратите внимание на слова «не систематизируете самих себя». Привести в систему можно знания, опыт работы, материалы, результаты исследований, но не человека. Правда, если вспомнить некоторые реалии современного западного мира, то за ними как раз видится попытка систематизировать человека. Например, классификация гендеров. Раз она придумана, значит, все классы (отделы, ячейки) в ней будут искусственно заполняться путём извращённого воспитания и не менее извращённой пропаганды. Систематизация человека и есть его расчеловечивание.
Романтический мотив куклы-автомата встречается и в творчестве Александра Грина, в частности в его рассказе «Серый автомобиль». Он ещё в детстве был мною прочитан вместе с другими рассказами, а также романами из шеститомника произведений этого самобытного писателя. Лет в десять было не всё понятно, но помню дрожь, которая меня охватывала при чтении: брр!
Главный герой Эбенезер Сидней ненавидит машины, поэтому отказывается ездить на автомобилях. Примечание: рассказ написан в 1925 году, сто лет назад, когда машин было ещё не так много, а основным средством передвижения оставался гужевой транспорт.
Рассказ начинается с того, что Сидней зашёл в кинематограф посмотреть фильму. Небольшое отступление: только у немногих существительных в русском языке изменился род. Уникальным является слово ЗАЛ: первоначально оно было среднего рода (ЗАЛО), затем стало женского рода (ЗАЛА), а в современном русском языке мужского рода (ЗАЛ). Хорошо известное нам слово ФИЛЬМ вошло в русский язык в форме женского рода (ФИЛЬМА).
Итак, Сидней заходит в скверный театрик третьего разряда, с грязным экраном и фальшивящей пианолой. Он смотрит фильму под звуки механического пианино, сама фильма демонстрируется с помощью киноаппарата. Чувствуете, как нагнетается механистичность, мертвенность, бездушность бытия?
Аппарат, силы и дарование артистов, их здоровье, нервы, их личная жизнь, машины, сложные технические приспособления — всё это было брошено судорожною тенью на полотно ради краткого возбуждения зрителей, пришедших на час и уходящих, позабыв, в чём состояло представление, — так противно их внутреннему темпу, так неестественно опережая его, неслись все эти нападения и похищения, пиры и танцы. Моё удовольствие, при всём том, было не более как злорадство. На моих глазах энергия переходила в тень, а тень в забвение. И я отлично понимал, к чему это ведёт.
Что имел в виду автор? В детстве мне не удавалось это понять, хотя ощущение чего-то неумолимого и зловещего, конечно, возникало.
Смотря фильму, герой обращает внимание на появляющийся в ней время от времени серый автомобиль — ландо. Ему кажется, что он его уже где-то видел, хотя этого никак не может быть. Говоря о машинах, Грин всё время использует приём олицетворения.
Это был металлический урод обычного типа, с выползающей шестигранной мордой, напоминающий поставленную на катушки калошу, носок которой обращен вперёд.
Уже в первой фразе рассказа появляется Коррида Эль-Бассо, ведь именно потому Сидней и пошёл в третьеразрядную киношку, чтобы развеяться после разговора с той, в кого влюблён. Герой называет её женщиной неизвестной национальности, желает узнать её истинную природу и постоянно заговаривает с ней о каком-то своём изобретении.
Сидней не имел успеха в любви, зато ему крупно повезло в карты: в казино он обыграл известного своей удачливостью мулата на полмиллиона долларов. Наличных тому не хватило, и он предложил прислать в счёт недостающих средств тот самый серый автомобиль, который произвёл столь неприятное впечатление на Эбенезера Сиднея. Разве это может быть простым совпадением?
Казалось бы, живи и радуйся, тем более что это нежданное богатство приближало героя к Корриде. Она была послушным рабом вещей, и тот, кто мог купить ей эти вещи, сразу вырастал в её глазах.
Эти вещи были: туалетными принадлежностями, экипажами, автомобилями, наркотиками, зеркалами и драгоценностями. Её разговор включал наименования множества бесполезных и даже вредных вещей, как будто, отняв эту основу её жизни, ей не к чему было обратить взгляд. Из развлечений она более всего любила выставки, хотя бы картин, так как картина, безусловно, была в её глазах прежде всего — вещью. Она не любила растений, птиц и животных, и даже её любимым чтением были романы Гюисманса, злоупотребляющего предметами, и романы детективные, где по самому ходу действия оно неизбежно отстаивается на предметах неодушевлённых. Её день был великолепным образцом пущенной в ход машины, и я уверен, что её сны составлялись преимущественно из разных вещей. Торговаться на аукционе было для неё наслаждением.
Таких женщин и в реальном мире хватает и даже, кажется, стало больше, чем во времена Грина.
При всем том, я любил эту женщину. <...> И около этого пустого существования легла, свернувшись кольцом, подобно большой собаке, моя великая непринятая любовь. Тем не менее, когда я думал о ней, мне легче всего было представить её манекеном, со спокойной улыбкой блистающим под стеклом. Но я любил в ней ту, какую хотел видеть, оставив эту прекрасную форму нетронутой и вложив новое содержание.
Читатель думает, что это просто метафора, подчёркивающая меркантильность и самовлюблённость особы, в которую имел несчастье влюбиться главный герой, надеющийся на перерождение Корриды. Но почему так многословны и туманны размышления Сиднея? Что он имеет в виду?
Придя в дом, где он жил у приятелей, герой застаёт там компанию своих знакомых. Идёт спор о современном искусстве, о распространённости футуризма. У Сиднея есть свои соображения.
Недавно я видел в окне магазина посуду, разрисованную каким-то кубистом. Рисунок представлял цветные квадраты, треугольники, палочки и линейки, скомбинированные в различном соотношении. Действительно, об искусстве — с нашей, с человеческой точки зрения — здесь говорить нечего. Должна быть иная точка зрения. Подумав, я стал на точку зрения автомобиля, предположив, что он обладает, кроме движения, неким невыразимым сознанием. Тогда я нашёл связь, нашёл гармонию, порядок, смысл, понял некое зловещее отчисление в его пользу из всего зрительного поля нашего. Я понял, что сливающиеся треугольником цветные палочки, расположенные параллельно и тесно, он должен видеть, проносясь по улице с её бесчисленными, сливающимися в единый рисунок сточных труб, дверей, вывесок и углов. Взгляните, прижавшись к стене дома, по направлению тротуара. Перед вами встанет короткий, сжатый под чрезвычайно острым углом, рисунок той стороны, на какой вы находитесь. Он будет пёстрым смешением линий. Но, предположив зрение, неизбежно предположить эстетику — то есть предпочтение, выбор. В явлениях, подобных человеческому лицу, мы, чувствуя существо человеческое, видим связь и свет жизни, то, чего не может видеть машина. Её впечатление, по существу, может быть только геометрическим. Таким образом, отдаленно — человекоподобное смешение треугольников с квадратами или полукругами, украшенное одним глазом, над чем простаки ломают голову, а некоторые даже прищуриваются, есть, надо полагать, зрительное впечатление Машины от Человека. Она уподобляет себе всё. Идеалом изящества в её сознании должен быть треугольник, квадрат и круг.
Герой наделяет машину сознанием и душой в той мере, в какой человек впускает автомобиль в свою жизнь, соглашаясь с его внешней, внутренней и потенциальной природой. С ним стали спорить. Сиднею показалось, что за окном крикнул автомобиль.
— Вы слышите? — сказал я. — Вот его голос — вой, отдаленно напоминающий какие-то грубые, озлобленные слова. Итак, у него есть голос, движение, зрение, быть может, — память. У него есть дом. На улице Бок-Метан стоит зайти в оптовые магазины автомобилей и посмотреть на них в домашней их обстановке. Они стоят блестящие, смазанные маслом, на цементном полу огромного помещения. На стенах висят их портреты — фотографии моделей и победителей в состязаниях. У него есть музыка — некоторые новые композиции, так старательно передающие диссонанс уличного грохота или случайных звуков, возникающих при всяком движении. У него есть наконец граммофон, кинематограф, есть доктора, панегиристы, поэты, — те самые, о которых вы говорили полчаса назад, люди с сильно развитым ощущением механизма. У него есть также любовницы, эти леди, обращающие с окон модных магазинов улыбку своих восковых лиц. И это — не жизнь? Довольно полное существование, скажу я. Кроме того, он занимается спортом, убийством и участвует в войне.
(А теперь вспомните, какую музыку слушает молодёжь, какие выставки «современного искусства» устраиваются повсеместно, как страшно вырос вещизм в нашем сознании.)
Собеседники смеются, они не принимают всерьёз эти речи. Эбенезер восклицает:
—Берегитесь вещей! Они очень быстро и прочно порабощают нас.
— Какие же это вредные черты? — спорят с ним. — Жизнь делается сложнее, быстрее, её интенсивность возрастает беспрерывно. Этой интенсивности содействует техника. Не возвратиться же нам в дикое состояние?
Герой уходит к себе, засыпает с мыслью о том, что завтра он увидит Корриду и начнёт действовать.
Мое изобретение — оно ждало — звало меня и её. После долгого колебания я решился. Я поставлю её лицом к лицу с Живой Смертью, её, — Мёртвую Жизнь.
Узнав о выигрыше, девушка поздравила Сиднея и явно стала к нему благосклоннее. Он пригласил её на конную прогулку в ущелье Калло и обещал показать своё изобретение. Заинтригованная Коррида всё просила рассказать о нём, но мужчина просил проявить терпение. И вот, подъехав к ущелью, он завёл странный разговор:
— Скажите мне, — начал я (и это останется между нами), — почему, с какой целью ушли вы из... магазина?
Сказав это, я чувствовал, что бледнею. Она могла догадаться. У вещей есть инстинкт, отлично помогающий им падать, например, так, что поднять их страшно мешает какой-нибудь посторонний предмет. Но я уже приготовился перевести свои слова в шутку — придать им рассеянный, любой смысл, если она будет притворно поражена. Я внимательно смотрел на неё.
— Из ма-га-зи-на?! — медленно сказала Коррида, отвечая мне таким пристальным, глубоким и хитрым взглядом, что я вздрогнул. Сомнений не могло быть. К тому же цвет её лица внезапно стал белым, не бледным, а того матового белого цвета, какой присущ восковым фигурам. Этого было довольно для меня. Я рассмеялся, я не хотел более тревожить её.
Девушка всё ещё думала, что ей покажут некую лабораторию с таинственной технической новинкой, потому что могла представить себе только вещи. Однако Сидней схватил её на руки и понёс к краю пропасти.
Задыхаясь, я тащил её к обрыву, крича, убеждая и умоляя.
— Это один момент! Один! И новая жизнь! Там твоё спасение!
Но было поздно — увы! — слишком поздно. Она вырвалась волчком невероятно быстрых движений, подняв свой револьвер. Я видел, как он дернулся в её руке, и понял, что она выстрелила. У моего левого виска как бы повис камень. Не зная, — не желая этого, — судорожно противясь падению, — я упал, видя, как от моего лица поспешно отпрянули маленькие, лакированные ноги.
Герой на краю гибели, но не теряет надежды на преображение Корриды.
— Да, — сказал я, — это и есть моё изобретение. Вы видели лучезарный мир? Он зовёт. Итак, бросимся туда, чтобы воскреснуть немедленно. Это нужно для нас обоих. Вам нечего притворяться более. Карты открыты, и я хорошо вижу ваши. Они закапаны воском. Да, воск капает с прекрасного лица вашего. Оно растопилось. Стоило гневу и страху отразиться в нём, как воск вспомнил прежнюю свою жизнь в цветах. Но истинная, истинная жизнь воспламенит вас только после уничтожения, после смерти, после отказа! Знайте, что я хотел тоже ринуться вниз. Это не страшно! Нам следовало умереть и родиться!
Но ожившая кукла не хочет ничего менять в своей новой жизни. Её сердце могло перейти от простых маленьких рычагов к настоящему пульсу, к слезам и радости, восторгу и потрясению, к любви, но нет. И герой говорит:
Теперь мне всё равно — жить или умереть, потому что я навсегда лишился вас. Может быть, я умру здесь. Поэтому будем говорить прямо. Нашу первую встречу вы должны помнить не по Аламбо, — нет; в Глен-Арроле состоялась она. Вы помните Глен-Арроль? Старик открывал кисею, показывая вас в ящике, это был воск с механизмом внутри, — это были вы, — вы спали, дышали и улыбались. Я заплатил за вход десять центов, но я заплатил бы даже всей жизнью. Как вы ушли из Глен-Арроля, почему очутились здесь — я не знаю, но я постиг тайну вашего механизма. Он уподобился внешности человеческой жизни силой всех механизмов, гремящих вокруг нас. Но стать женщиной, поймите это, стать истинно живым существом вы можете только после уничтожения. Я знаю, что тогда ваше сердце дрогнет моей любовью. Я полумёртв сам, движусь и живу, как машина; механизм уже растёт, скрежещет внутри меня; его железо я слышу. Но есть сила в самосвержении, и, воскреснув мгновенно, мы оглушим пением сердец наших весь мир. Вы станете человеком и огненной сверкнёте чертой. Ваше лицо? Оно красиво и с желанием подлинной красоты вошли бы вы в земные сады. Ваши глаза? Блеск волос? Характер улыбки? — Увлекающая энергия, и она сказалась бы в жизненном плане вашем. Ваш голос? — Он звучит зовом и нежностью, — и так поступали бы вы, как звучит голос. Как вам много дано! Как вы мертвы! Как надо вам умереть!
Мне сейчас особенно интересны слова героя о том, что он сам живёт, как машина, что внутри него растёт механизм. И это начало ХХ века, когда люди радовались научно-техническому прогрессу, а русский инженер Пётр Климентьевич Энгельмейер в своём докладе «Философия техники» утверждал, что человек — это Zoon technicon (техническое животное), что человека ждёт прекрасное будущее, потому что всё в его руках. Этот технический и научный оптимизм не оправдался: в техногенной цивилизации произошла дегуманизация культуры и технизация бытия человека.
— Коррида! — закричал я, — Коррида! Коррида Эль-Бассо! Я люблю, люблю, люблю тебя, безумная в холодном сверкании своём, недоступная, ибо не живая, — нет, тысячу раз нет! Я хотел дать тебе немного жизни своего сердца! Ты выстрелила не в меня, — в жизнь, ей ты нанесла рану! Вернись!
Раненый Сидней находит в себе силы и встаёт, лошади нет, нужно как-то добраться до города. Он выходит на дорогу и замечает, как стремительно растёт пятно вдалеке.
Я не ошибся — серый автомобиль уже поднимался навстречу мне с той неприятной лёгкостью автомата, какая уничтожает обычное представление об усилии. Свернув к кустам, я притаился в их сырости; теперь меж мной и автомобилем оставалось столь небольшое расстояние, что я мог рассмотреть людей, — мог сосчитать их. Их было четверо и тот самый шофёр в очках, которого я видел вчера. Они осматривались; один что-то сказал другому, когда машина пронесла рыкающий треск свой мимо меня. Всё было для меня ясно теперь. Это началась охота, месть может быть, низменная и ужасная.
Слова героя о том, что внутри него растёт механизм, что он сам уподобляется машине, и есть осмысление ужасающей его тенденции развития человечества. В техногенной цивилизации действует закон возрастания материальных потребностей: чем больше человек имеет, тем больше он жаждет всё новых и новых вещей. Сидней не хочет уподобиться Корриде, этой мёртвой жизни, не хочет рационализации и систематизации своего бытия. Желание поставить Корриду лицом к лицу с Живой Смертью — это призыв писателя к людям встать на духовный путь развития, убить в себе машину, куклу, вещь и снова стать Человеком.
Техническую деятельность можно и нужно ограничить хотя бы потому, что ограничены природные ресурсы и планета наша не так уж велика. Земная цивилизация стала цивилизацией отходов, потому что всё, что производится, рано или поздно неизбежно превращается в отходы. Техногенная цивилизация вступила в глубокое противоречие с природой. Выход из глобального экологического кризиса не может быть найден только на пути научно-технического прогресса. Будущее рода людского зависит, в первую очередь, от нравственного совершенствования людей, от духовной революции. Только в этом случае удастся решить главную проблему XXI в. — проблему выживания человечества.
Слишком много вокруг нас тех, кого правильнее было бы назвать словами Саймака — «почти как люди». Но настоящих, живых людей больше, и именно они должны решить свою судьбу, бросить вызов мёртвой жизни, как это сделал герой рассказа Грина.
