«Рад слышать. Спасибо, спасибо, — звучит знакомый мягкий голос в телефонной трубке. — И своих поздравь, родителей — помню наши берлинские встречи сорокалетней давности. Праздник-то нынче какой...»
Действительно, особый. Но звоню, поздравляю Владимира Самойловича Галла заранее тоже неспроста. Так уж случилось, что у фронтовика, капитана запаса, старшего преподавателя Института иностранных языков имени Мориса Тореза Первомай был отмечен однажды удивительными событиями...
— Хочу с тобой радостью поделиться, — продолжает он. — Только что из Берлина письмо получил. Вот оно: «Отмечая Ваши заслуги в деле освобождения немецкого народа от фашизма, развития первого в немецкой истории государства рабочих и крестьян, приглашаем Вас принять участие в торжествах по случаю этой знаменательной даты, побывать в Берлине и других местах нашей социалистической Родины.
Центральный Комитет Социалистической единой партии Германии».
Что же произошло с молодым капитаном 1 Мая сорок пятого, в день и час, когда над поверженным рейхстагом уже развевался флаг Победы, когда в столице «тысячелетнего рейха» оставались лишь считанные очаги сопротивления? Но была среди них и глыба крепости Шпандау, где засели фашисты (среди которых было немало эсэсовцев). Они не сдавались. Штурм? Но тогда неминуемо сложат голову у мощных стен многие и многие наши солдаты, прошедшие пол-Европы. Командование решает: послать парламентеров.
— Ранним утром, — рассказывает В. Галл, — к крепости направились с белым флагом майор Василий Гришин и я. Когда подошли к стенам цитадели, нас никто не окликнул. Лишь стволы автоматов глядели из бойниц и амбразур. Огромные крепостные ворота были забаррикадированы, войти мы не могли. Но сверху, с какого-то балкона, сбросили веревочную лестницу. По ней спустились два офицера. Это были комендант крепости полковник Юнг и его заместитель подполковник Кох.
Мы передали им текст предложения о капитуляции и ее условия. Полковник ответил нам, что он лично принял бы эти условия, но большинство офицеров категорически против...
И вот тут-то произошло неожиданное даже для нас самих: желание предотвратить страшное и бессмысленное кровопролитие было в нас настолько велико, что мы решили подняться в крепость и поговорить с офицерами, попытаться склонить их к капитуляции. Комендант молча пожал плечами: дескать, гарантировать нам жизнь не может...
По веревочной лестнице поднялись на балкон и вошли в какое-то полутемное помещение, где уже собрались главари оборонявшихся. Они мрачно смотрели на нас. В такой обстановке и начались последние переговоры. Пришлось трудно. Напряженность возрастала и достигла апогея, когда мы в заключение решительно заявили: «Даем вам последний и окончательный срок — три часа на размышление...».
Чувствуя за спиной ненавидящие взгляды эсэсовцев, мы спустились на землю и направились к спасительной роще. За ней — наша передовая. Конечно, Гришин и я понимали, что в любое мгновение нас могла скосить автоматная очередь, посланная вдогонку, бывало уже такое с парламентерами. Однако шага не убыстряли. Долгим был путь в считанные сотни метров...
Еще дольше тянулись три часа, данные гитлеровцам на размышление. Мы уже почти не надеялись на успех. Но на всякий случай командующий армией генерал-лейтенант Перхорович послал меня к переднему окопу, где была назначена встреча. На душе отлегло, когда сюда подошли представители крепости.
— Цитадель капитулирует, — сказал один из них дрогнувшим голосом.
А через несколько часов майор Гришин и я снова в крепости. В огромном дворе строились в колонны солдаты и офицеры. Наши автоматчики уводили их к сборным пунктам военнопленных. Во дворе также столпилось много женщин и детей, стариков. Это были родные офицеров цитадели и жители Шпандау. Люди, можно считать, спасенные от смерти.
... Знаешь, хочется иногда вновь посмотреть на те стены. Сколько раз бывал в Берлине, в двух шагах, считай, от того места. Да другая стена там: Шпандау на территории Западного Берлина. Но житель там, можно сказать, из прежних — Гесс. Это его пожизненная тюрьма.
А. ИЛЛЕШ (1985)