ОТХОД «Безупречного» из Новороссийска был назначен на утро 26 июня.
Накануне вечером командир эсминца Петр Максимович Буряк имел разговор с разведчиками в штабе флота. Прямо ему никто ничего не сказал. Очевидно, о таких вещах прямо и не говорят. Да и невозможно знать все с полной уверенностью. Но похоже, что немцы раскрыли систему движения наших кораблей на линии Новороссийск — Севастополь. Лучше идти ночью, риска меньше. Но это невозможно: еще не прибыли войска, предназначенные для переброски в пылающий город. Они прибудут лишь утром, и корабль должен сразу же сняться с якоря. Ждать нельзя. В Камышовой бухте, близ Севастополя, томятся, ожидая эвакуации, сотни женщин, детей, раненых. Защитникам города не хватает боеприпасов. Значит, даже при бесконечно малых шансах прорваться — надо идти на риск.
«А как с Володькой?» — подумал Петр Максимович. И вдруг понял, что именно сейчас он должен пойти на компромисс. В конце концов никто от этого не пострадает. От того, что в рейс не пойдет один человек, мальчишка, юнга, боеспособность, военного корабля нисколько не снизится. Но он, командир корабля и отец, будет спокоен. Раз от раза пробиться к Севастополю становится все трудней. В прошлый рейс, когда над «Безупречным» появились «Юнкерсы», первая невольная мысль его была: «Где Володя?» Хотя он знал, безопасных мест на корабле нет.
Надо же подумать и о матери. Если что случится, она не перенесет гибели их обоих. К тому же Володя еще не достиг призывного возраста...
Так размышлял Петр Максимович Буряк. К себе на эсминец он взял сына с разрешения командования, потому что мальчишка бушевал, грозился сбежать из дома на фронт и совсем извел мать. В другое время отец нашел бы средства приструнить парня, но теперь он в глубине души понимал его. Юноши двумя-тремя годами старше воюют под Севастополем.
Ходили вдоль Черноморского побережья, местами уже занятого фашистами. Ночами «Безупречный» подходил близко к берегу и вел огонь, а как только его засекали береговые батареи, маневрируя, уходил. За оборону Одессы Буряка наградили орденом Красного Знамени. Эсминец прославился меткостью стрельбы по дальним целям. Это был отличный военный корабль, оснащенный новейшей по тем временам техникой. Петр Максимович сам следил за его постройкой еще незадолго до начала войны. И команду подбирал сам. А моряков черноморских он-то уж знал: сам вырос на море. Когда у Одессы «Безупречный» подвергся массированному налету бомбардировщиков и получил четыреста пробоин, на корабле не возникло никакой паники, все работали четко, слаженно. Потом месяц стояли в доке, чинились.
Володя пришел на корабль, когда тот уже вышел из ремонта — поздней осенью 1941 года. Между прочим, отец через своего вестового, Ивана Чередниченко, узнавал, как ведет себя сын в матросской среде, не бравирует ли отцовским именем. Чередниченко сказал: «Все нормально — и его любят, и он веселый. Ну, иной раз скажет: «Мой, батя», так мы ж все так зовем вас промежду собой. Вы, конечно, нас извините...»
«Да, но что значит не взять? Он же человек. Самостоятельный. Нужен предлог какой-то. Пожалуй, лучше всего поручить это матери. Пусть она объясняет... Да, ну, а как ей объяснить, почему я не беру его в рейс?» — рассуждал Петр Максимович. Как всякий моряк, он был не изобретателен на ухищрения такого рода. В конце концов он решил, что не станет хитрить — прикажет и все.
Все случилось очень хорошо, даже замечательно. Когда он поздним вечером вернулся домой, жена сама вдруг попросила оставить Володю дома, на берегу. «Мальчик устал, пусть пропустит один рейс», — сказала она. «Не возражаю», — ответил отец. Но когда эту новость сообщили Володе, он как-то насторожился.
— Ладно уж, погуляй денька два-три, впереди предстоят трудные рейсы, — сказал отец.
— Папа, я пойду с тобой, — твердо ответил мальчик.
— Приказ — остаться на берегу! — шутливо заметил отец.
Володя ничего не ответил. Но когда мать вышла в кухню, он подошел к отцу и прошептал:
— Папа, я должен идти... Я должен! Папа, я слышал — сегодня в кубрике говорили, что вряд ли прорвемся.
— Глупости, что за паникеры! Кто тебе это сказал?
— Слышал я.
... «БЕЗУПРЕЧНЫЙ» поднял пары. Погрузка уже заканчивалась. Эсминец принял на борт 320 бойцов 142-й стрелковой бригады, 20 тонн боеприпасов, продовольствие, медикаменты. Внизу, в душевой и в каюте старшины разместилось восемнадцать девушек-медсестер, только что окончивших курсы РОККа. К Буряку подошел и представился новый комиссар корабля Усачев. О нем Буряк слышал много хорошего. Усачев сообщил, что прибывшие на борт бойцы просят рассказать о положении в Севастополе. «Ну что ж, расскажите им. Вы ведь оттуда».
Командир корабля прошел в кают-компанию. Там собрались офицеры. Они о чем-то горячо спорили. При появлении командира старший помощник Кисель сказал:
— Товарищ капитан третьего ранга, вы берете с собой сына?
— Как обычно, — ответил Буряк.
— Просим вас от имени всего офицерского состава оставить Володю на берегу.
— Я не вижу повода менять свое решение, — помолчав, сухо сказал командир. В эту минуту в кают-компанию заглянул вестовой Иван Чередниченко. Он увидел, как старпом сделал знак офицерам, чтоб те вышли, а затем что-то тихо сказал командиру. Петр Максимович нетерпеливо покачал головой и громко произнес: «Да поймите же вы!.. Если я оставлю Володю, матросы поймут так, что я, командир, не уверен в благополучном исходе рейса. А настроение экипажа — это уже вопрос боеспособности миноносца».
В утренний час «Безупречный» снялся с якоря и взял курс на Севастополь. Пехотинцы расположились на верхней палубе. После беседы комиссара Усачева, они были молчаливы. Словно каждый думал: а что ему уготовано? Уготовано им было лежать на дне морском...
...В Севастополь я приехал в последние дни апреля. Бродя по его красивым улицам и площадям, я, ленинградец, невольно сравнивал эти города и находил в них много общего. Оба — города-герои, оба сильно пострадали в войну и блокаду. И оба зажгли Вечный огонь в память павших героев. И еще одно общее: Севастополь тоже морской город, и тоже очень чистый и строгий. Вечерами на улицах и набережных гуляют моряки со своими девушками — это уже поколение, не видевшее войны. Их корабли молчаливо стоят на рейде.
Однажды на эсминец, стоявший в Севастопольской гавани, приехал какой-то рабочий. Встретили его торжественно, с воинскими почестями. Видно было, что этот человек не привык выступать перед большой аудиторией. Говорил сбивчиво, и вначале не все понимали, почему это он волнуется так и почему у него на глазах слезы. И даже странно было. Солнце. Весна. Праздник Победы. Все радуются, а человек плачет. Ну, а потом уж, когда матросы услышали его рассказ, стало грустно и тихо. Гостю подарили памятную грамоту, он был очень тронут. Его повели осматривать корабль. Он сказал:
— Совсем как наш «Безупречный». Только побольше. И пушки не те...
Это был Иван Григорьевич Чередниченко — вестовой Буряка.
ВЕЧЕР. Я сижу в небольшой комнате домика на окраине Севастополя. На столе — реликвии хозяина. Он сидит напротив, высокий, худой. Работает экскаваторщиком на стройке.
— ... Потом я служил на «Ташкенте» и на «Бодром», на многих судах служил... Но «Безупречный» забыть не могу. Мы все как одна семья были. И Батя был у нас один — Петр Максимович. Человек!.. Если б такие были...
Пауза.
— Вышли мы как-то с женой на морскую прогулку. Хороший был день. Выпил я рюмку водки, взял вторую и вылил ее за борт, в море. Кто-то засмеялся: «Ты чего добром бросаешься?» Вздохнул я: «Пусть и им будет! Дружкам». Как вспомню, так горько и жутко становится...
Памятных могил и надгробий нет у тех, кто лежит на морском дне. Но живые герои ведут поиск павших своих товарищей. И эту историю мне рассказал участник сражений на Черном море, ныне контр-адмирал запаса Константин Илларионович Деревянко. Он лично знал Петра Максимовича Буряка, с которым вместе служил.
— В кругах военных моряков об этом подвиге знают. Но о нем должны все знать. Даже нас, видавших виды, весть о гибели «Безупречного» потрясла, — сказал Константин Илларионович. — Ведь Буряк совершил подвиг не меньший, чем в свое время герой Бородина генерал Раевский, который пошел в атаку вместе со своими двумя юными сыновьями.
— А может быть даже и больший подвиг, — продолжал Деревянко. — Одно дело, когда на подвиг идут внезапно, так сказать, в момент наивысшей экзальтации, вдохновения. А Петр Максимович имел возможность все взвесить. Он продумал свои действия.
Офицеры эсминца настаивали, чтоб Володя остался на берегу. И все-таки Буряк его взял с собой. Правильно ли он поступил? Так даже нельзя рассуждать. Он поступил героически. И подвиг этот был нужен людям, которые шли на смерть. Вникнем в саму философию подвига. Как отец, он, бесспорно, хотел оставить сына на берегу. Как командир, он понимал, что в создавшейся ситуации Володя должен пойти в поход. И чувство долга возобладало над всем другим. Так мог поступить только человек, который безгранично любил свою Родину и хотел до конца оставаться честным перед собой и своим народом. И какой поучительный пример для некоторых современных родителей! Вам, вероятно, приходится сталкиваться с папами, которые готовы пойти на все. чтобы... Ах, да что и говорить. А тут отец, не колеблясь, берет сына почти на верную смерть. В самый момент трагедии он, конечно, думал о сыне, но не оставил капитанского мостика. Как рассказывали мне, он отдавал последние распоряжения. И, сделав все возможное, ушел на дно со своим кораблем.
ПРИ ВЫХОДЕ из Новороссийска корабль был встречен тремя самолетами противника Ю-88. Они летели на большой высоте, и поэтому огонь открывать было бессмысленно. Очевидно, это были разведчики. В 17.30, в то время, как эсминец находился на траверсе Ялты, примерно в сорока милях от берега, сигнальщик доложил командиру, что на горизонте прямо по носу идут двадцать самолетов противника Ю-87. Они тоже шли на большой высоте, потом, однако, разделились на четыре группы и одновременно пошли на сближение. «Безупречный» открыл огонь. Один самолет был сразу сбит, второй ушел с черным дымом. Третий не вышел из пике и рухнул в море. Однако во время второго, так называемого крестового, захода с четырех сторон — в корабль попали две бомбы. Эсминец потерял управление и начал описывать циркуляцию. С третьего захода бомбы попали в машинное и котельное отделения, и эсминец переломился пополам.
Командир, Петр Максимович Буряк, находился в это время на мостике. Мичман Миронов, второй из оставшихся в живых, говорит, что он видел командира последний раз, когда он вышел из ходовой рубки и поднялся на мостик. Командир был одет в реглан, стоял, держась за поручни, а возле него стоял вахтенный, командир боевой части 3, старший лейтенант Лепехов. Последние слова Буряка были: «Всем оставить корабль». Он произнес их в тот момент, когда самолеты противника, пикируя буквально до 50 метров над уровнем моря, расстреливали всех, кто еще находился на корабле. Так, держась за поручни, он и ушел в воду вместе с эсминцем.
— Сам я, — продолжает Миронов, — не помню, как оказался за бортом. Помню только одно — меня охватило горячей волной воздуха, и я упал в море.
Когда я всплыл, то услышал, что старший помощник командира Кисель кричал, чтобы все отплывали от корабля, иначе затянет. В первые минуты на воде удерживалось примерно 140—150 человек. Я видел рядом комиссара корабля Усачева, командира боевой части 1 лейтенанта Хорошавцева. Тут же я увидел Володю Буряка. Он все спрашивал, не видел ли кто батю.
Потом кто-то крикнул: «Где командир? Где комиссар?»
— Комиссар здесь, жив. Ищите командира, — отвечал Усачев.
А вот что помнит Иван Чередниченко.
— Когда вода подошла к носовому орудию, где я был наводчиком, я прямо со своего сиденья прыгнул в воду, и сразу всплыл на поверхность. Вынырнув, я увидел, что носовая часть уже погрузилась в море, а кормовая показывала рули. Начались глухие взрывы...
В воде я ухватился за какое-то бревно. Глаза застилало масло, потому что в воде было много мазута. Кругом плавали люди, кто на чем — на койках, бревнах, спасательных кругах... Самолеты на бреющем полете расстреливали плавающих людей.
Так помнят живые свидетели момент гибели корабля. Но это было лишь начало трагедии. Оказавшись в воде, люди держались скученно. Комиссар Усачев провел перекличку. После того как самолеты прошли на бреющем, многих недосчитали. Вдруг кто-то крикнул: «Корабль». К месту гибели «Безупречного» на всех парах приближалось крупное судно. Настроение у людей поднялось. Говорили друг другу: «Товарищи, держитесь, помощь идет». И вот она уже близко. В подошедшем корабле моряки узнали лидер «Ташкент», тоже прославившийся своей неуловимостью и дерзкими налетами на врага. Но едва «Ташкент» сбавил ход, как в небе вновь появились немецкие самолеты и пошли в атаку на «Ташкент». Тот вынужден был дать полный ход и начать маневрировать, чтоб избежать прямых попаданий бомб. Ведя бой, корабль все более и более отклонялся к югу, пока не скрылся из глаз. «Кажется, отбился», — пронесся облегченный вздох над водой. Моряки знали, что «Ташкент» тоже идет на помощь осажденному Севастополю.
Командир корабля «Ташкент» В. Н. Ерошенко вспоминает:
— Мы видели, как те, кто плавал в воде, делали нам знаки, словно хотели сказать: «Уходите, вы сами погибнете», «Спасайте корабль, спасайте Севастополь!».
Оставшиеся в море люди продержались всю ночь, а наутро группа, в том числе и Володя Буряк, решила плыть к берегу, который едва был виден на горизонте. Но никто из них не доплыл. Из всего экипажа спаслись только трое: матрос Чередниченко, мичман Миронов и сигнальщик Сушко. Их подобрали наши подводные лодки.
Моряки «Безупречного» оправдали название своего корабля. Без страха и упрека погибли они в морской пучине, и не только не требовали помощи, но и отсылали ее от себя, гнали во имя того, чтобы остался невредим корабль, идущий на помощь Севастополю. Нам, живущим, не послали они упрека. Но сами мы все-таки ощущаем, — не вину свою, которой нет, а то, что если ты, он, я вышли живыми из войны, значит, кто-то за нас сложил свои кости, все равно где — под Севастополем, под Москвой, под Ленинградом... Они воевали и умирали за жизнь, за наше сегодня. И за хорошего человека.
Елене Тихоновне Буряк выпал тяжелый жребий перенести смерть мужа и сына. Живет она одна в Новороссийске. В своем письме Константину Илларионовичу Деревянко она писала: «После гибели мужа, сына была очень больна, лежала в больнице. Сердце и нервы... Первое время, бывало, иду по улице и вдруг кажется мне — Володя сидит на одном плече, а муж на другом, и так тяжело мне нести их, я садилась, сильно плакала. Да и теперь тоже сильно болею. Вы думаете, я пишу чернилами, нет, это мои слезы. Будь проклят фашизм!».
Память о павших живет в нашем сердце. Но жизнь сегодня властно входит в наш дом со своими заботами. И новое поколение черноморских моряков на новых кораблях проводит учения, овладевает боевой техникой, чтобы в грозный для Родины час выполнить свой долг. И чудится мне, что в камнях возрожденного города, в его новых дворцах, домах, памятниках, в неукротимой мощи людей и стали, что олицетворяют сегодня Краснознаменный Черноморский флот, словно ожил тот накал сил и страстей, который бушевал тогда, когда солдаты и матросы дрались здесь за каждый камень...
Б. ГУСЕВ (1967)